Неточные совпадения
— Штука в том: я
задал себе один раз такой
вопрос: что, если бы, например, на моем месте случился Наполеон и
не было бы у него, чтобы карьеру начать, ни Тулона, ни Египта, ни перехода через Монблан, а была бы вместо всех этих красивых и монументальных вещей просто-запросто одна какая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую еще вдобавок надо убить, чтоб из сундука у ней деньги стащить (для карьеры-то, понимаешь?), ну, так решился ли бы он на это, если бы
другого выхода
не было?
У ней лицо было
другое,
не прежнее, когда они гуляли тут, а то, с которым он оставил ее в последний раз и которое
задало ему такую тревогу. И ласка была какая-то сдержанная, все выражение лица такое сосредоточенное, такое определенное; он видел, что в догадки, намеки и наивные
вопросы играть с ней нельзя, что этот ребяческий, веселый миг пережит.
Веревкин для такого сорта поручений был самый золотой человек, потому что, несмотря на величайшие затруднения и препятствия при их выполнении, он даже
не задавал себе
вопроса, для чего нужен был Антониде Ивановне Привалов, нужен именно сегодня, а
не в
другое время.
Странное дело: у кряковных и
других больших уток я никогда
не нахаживал более девяти или десяти яиц (хотя гнезд их нахаживал в десять раз более, чем чирячьих), а у чирков находил по двенадцати, так что стенки гнезда очень высоко бывали выкладены яичками, и невольно представляется тот же
вопрос, который я
задавал себе, находя гнезда погоныша: как может такая небольшая птица согреть и высидеть такое большое количество яиц?
Размышляя тогда и теперь очень часто о ранней смерти
друга,
не раз я
задавал себе
вопрос: «Что было бы с Пушкиным, если бы я привлек его в наш союз и если бы пришлось ему испытать жизнь, совершенно иную от той, которая пала на его долю».
— Ах, боже мой! Какие странные
вопросы задаешь ты сегодня! Но ведь все же платят деньги!
Не я, так
другой заплатил бы, —
не все ли тебе равно?
«Что, ежели я
не поеду сегодня к Юлии?» —
задал себе
вопрос Александр, проснувшись на
другой день поутру.
Многие из нас думали: как, однако ж, постыдно, как глубоко оскорбительно положение человека, который постоянно должен
задавать себе
вопрос: за что? — и
не находить
другого ответа, кроме: будь готов.
Вошел Мерцалов. Он был в летнем пальто, летней войлочной шляпе и без калош. Его руки взбухли и посинели от мороза, глаза провалились, щеки облипли вокруг десен, точно у мертвеца. Он
не сказал жене ни одного слова, она ему
не задала ни одного
вопроса. Они поняли
друг друга по тому отчаянию, которое прочли
друг у
друга в глазах.
После этой дружеской беседы, которая кончилась только в полночь, Лаптев стал бывать у Ярцева почти каждый день. Его тянуло к нему. Обыкновенно он приходил перед вечером, ложился и ждал его прихода терпеливо,
не ощущая ни малейшей скуки. Ярцев, вернувшись со службы и пообедав, садился за работу, но Лаптев
задавал ему какой-нибудь
вопрос, начинался разговор, было уже
не до работы, а в полночь приятели расставались, очень довольные
друг другом.
Чуждая всякой спеси и всякой подозрительности, княгиня никогда
не задавала себе
вопроса: зачем к ней приедет тот или
другой человек? — едет, да и только; но тут у нее этот
вопрос не шел из головы.
Я, Петр Игнатьевич и Николай говорим вполголоса. Нам немножко
не по себе. Чувствуешь что-то особенное, когда за дверью морем гудит аудитория. За тридцать лет я
не привык к этому чувству и испытываю его каждое утро. Я нервно застегиваю сюртук,
задаю Николаю лишние
вопросы, сержусь… Похоже на то, как будто я трушу, но это
не трусость, а что-то
другое, чего я
не в состоянии ни назвать, ни описать.
Помилуйте, священный председатель!
Вы столько
задали вопросов вдруг,
Что с памятью сперва собраться надо,
Чтоб по ряду на все вам отвечать.
Каких он лет? Я думаю, ему
Лет двадцать пять, а может быть, и боле,
Какие у него
друзья? Их много,
Но, кажется, он им
не очень верит…
И хорошо он делает! Что дружба?!
Вот этот господин меня сейчас
Пуляркой угостил; теперь же он
Показывает на меня. Диего!
Признайся, брат, что скверно?
Лиза. Я знаю, что
не скажет. Я думала об этом и
задавала себе этот
вопрос. Я думала и говорила ему. Но что ж я могу сделать, когда он говорит, что
не хочет жить без меня. Я говорила: будем
друзьями, но устройте себе свою жизнь,
не связывайте свою чистую жизнь с моей несчастной. Он
не хочет.
Никитин и Манюся молча бегали по аллеям, смеялись,
задавали изредка
друг другу отрывистые
вопросы, на которые
не отвечали, а над садом светил полумесяц, и на земле из темной травы, слабо освещенной этим полумесяцем, тянулись сонные тюльпаны и ирисы, точно прося, чтобы и с ними объяснились в любви.
Тургенев вообще
не задавал вам
вопросов, и я
не помню, чтобы он когда-либо (и впоследствии, при наших встречах) имел обыкновение сколько-нибудь входить в ваши интересы. Может быть, с
другими писателями моложе его он иначе вел себя, но из наших сношений (с 1864 по 1882 год) я вынес вот такой именно вывод. Если позднее случалось вызывать в нем разговорчивость, то опять-таки на темы его собственного писательства, его переживаний, знакомств и встреч, причем он выказывал себя всегда блестящим рассказчиком.
И только тогда я оценил всю талантливость Крепелина, когда его сменил на кафедре
другой профессор: суетится вокруг больного,
задает бесконечное количество бестолковейших
вопросов, туманится голова от скуки; конец демонстрации, а картина болезни нисколько
не стала яснее, чем вначале.
— Ой, как у нас плохо с девчатами! Робкие какие, — мнутся, молчат. Большую нужно работу развернуть. И
не с докладами. Доклады что, — скука! Всего больше пользы дают
вопросы и прения. А они боятся. Ты больно скоро перестала их тянуть, нужно было подольше приставать, пока
не раскачаются. Знаешь, что? Давай так будем делать. Я нарочно стану
задавать разные
вопросы, как будто сама
не понимаю. Один
задам,
другой, третий. И буду стараться втягивать девчат.
Князь позвонил. С помощью явившегося камердинера он начал переодеваться,
не переставая
задавать вопросы усевшемуся в покойном кресле приезжему
другу.
Вы человек особенный, вы
не то что
другие: вы разговариваете с отсутствующими, с давно умершими, но мы этого
не можем, поэтому вы будете
задавать им наши
вопросы и передавать нам их ответы.
В то время, когда на юбилее московского актера упроченное тостом явилось общественное мнение, начавшее карать всех преступников; когда грозные комиссии из Петербурга поскакали на юг ловить, обличать и казнить комиссариатских злодеев; когда во всех городах
задавали с речами обеды севастопольским героям и им же, с оторванными руками и ногами, подавали трынки, встречая их на мостах и дорогах; в то время, когда ораторские таланты так быстро развились в народе, что один целовальник везде и при всяком случае писал и печатал и наизусть сказывал на обедах речи, столь сильные, что блюстители порядка должны были вообще принять укротительные меры против красноречия целовальника; когда в самом аглицком клубе отвели особую комнату для обсуждения общественных дел; когда появились журналы под самыми разнообразными знаменами, — журналы, развивающие европейские начала на европейской почве, но с русским миросозерцанием, и журналы, исключительно на русской почве, развивающие русские начала, однако с европейским миросозерцанием; когда появилось вдруг столько журналов, что, казалось, все названия были исчерпаны: и «Вестник», и «Слово», и «Беседа», и «Наблюдатель», и «Звезда», и «Орел» и много
других, и, несмотря на то, все являлись еще новые и новые названия; в то время, когда появились плеяды писателей, мыслителей, доказывавших, что наука бывает народна и
не бывает народна и бывает ненародная и т. д., и плеяды писателей, художников, описывающих рощу и восход солнца, и грозу, и любовь русской девицы, и лень одного чиновника, и дурное поведение многих чиновников; в то время, когда со всех сторон появились
вопросы (как называли в пятьдесят шестом году все те стечения обстоятельств, в которых никто
не мог добиться толку), явились
вопросы кадетских корпусов, университетов, цензуры, изустного судопроизводства, финансовый, банковый, полицейский, эманципационный и много
других; все старались отыскивать еще новые
вопросы, все пытались разрешать их; писали, читали, говорили проекты, все хотели исправить, уничтожить, переменить, и все россияне, как один человек, находились в неописанном восторге.