Неточные совпадения
— Капитан Копейкин, — сказал почтмейстер, открывший свою табакерку только вполовину, из боязни, чтобы кто-нибудь из
соседей не запустил туда своих пальцев, в чистоту которых он плохо верил и даже имел обыкновение приговаривать: «
Знаем, батюшка: вы пальцами своими, может быть, невесть в какие места наведываетесь, а табак вещь, требующая чистоты».
Чуть отрок, Ольгою плененный,
Сердечных мук еще
не знав,
Он был свидетель умиленный
Ее младенческих забав;
В тени хранительной дубравы
Он разделял ее забавы,
И детям прочили венцы
Друзья-соседи, их отцы.
В глуши, под сению смиренной,
Невинной прелести полна,
В глазах родителей, она
Цвела как ландыш потаенный,
Не знаемый в траве глухой
Ни мотыльками, ни пчелой.
«Так ты женат!
не знал я ране!
Давно ли?» — «Около двух лет». —
«На ком?» — «На Лариной». — «Татьяне!»
«Ты ей знаком?» — «Я им
сосед». —
«О, так пойдем же». Князь подходит
К своей жене и ей подводит
Родню и друга своего.
Княгиня смотрит на него…
И что ей душу ни смутило,
Как сильно ни была она
Удивлена, поражена,
Но ей ничто
не изменило:
В ней сохранился тот же тон,
Был так же тих ее поклон.
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных
соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись
знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто
не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему
знать о числе их: «Кто их
знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
А я,
не только впредь
не трону здешних стад,
Но сам за них с другими грызться рад,
И волчьей клятвой утверждаю,
Что я…» — «Послушай-ка,
сосед»,
Тут ловчий перервал в ответ:
«Ты сер, а я, приятель, сед,
И волчью вашу я давно натуру
знаю...
Не хотелось смотреть на людей, было неприятно слышать их голоса, он заранее
знал, что скажет мать, Варавка, нерешительный доктор и вот этот желтолицый, фланелевый человек,
сосед по месту в вагоне, и грязный смазчик с длинным молотком в руке.
— Что Поляков? Потужил, потужил — да и женился на другой, на девушке из Глинного.
Знаете Глинное? От нас недалече. Аграфеной ее звали. Очень он меня любил, да ведь человек молодой —
не оставаться же ему холостым. И какая уж я ему могла быть подруга? А жену он нашел себе хорошую, добрую, и детки у них есть. Он тут у
соседа в приказчиках живет: матушка ваша по пачпорту его отпустила, и очень ему, слава Богу, хорошо.
Я
знал, например, одного помещика-соседа, за которым числилось
не больше семидесяти душ крестьян и который, несмотря на двенадцать человек детей, соблюдал все правила пошехонского гостеприимства.
Даже
соседи это
знали и никогда к нам, в отсутствие матушки,
не ездили.
Из разговоров старших я
узнал, что это приходили крепостные Коляновской из отдаленной деревни Сколубова просить, чтобы их оставили по — старому — «мы ваши, а вы наши». Коляновская была барыня добрая. У мужиков земли было довольно, а по зимам почти все работники расходились на разные работы. Жилось им, очевидно, тоже лучше
соседей, и «щось буде» рождало в них тревогу — как бы это грядущее неизвестное их «
не поровняло».
Знали об этом все
соседи, женина родня, вся Тайбола, и ни одна душа
не заступилась еще за несчастную бабу, потому что между мужем и женой один Бог судья.
В избу начали набиваться
соседи, явившиеся посмотреть на басурмана: какие-то старухи, старики и ребятишки, которых Мухин никогда
не видал и
не помнил. Он ласково здоровался со всеми и спрашивал, чьи и где живут. Все его
знали еще ребенком и теперь смотрели на него удивленными глазами.
Если же
узнаю, что Евгения мне
не дадут, то непременно буду пробовать опять к вам добраться, — покамест нет возможности думать об этом соединении, и, пожалуйста,
не говорите мне о приятном для меня свидании с вами и с вашими
соседями.
Марья Петровна — женщина очень почтенная:
соседи знают ее за чадолюбивейшую из матерей, а отец Павлин, местный сельский священник и духовник Марьи Петровны, даже всенародно однажды выразился, что душа ее всегда с благопоспешением стремится к благоутешению ближнего, а десница никогда
не оскудевает благоготовностью к благоукрашению храмов божиих.
— И добро бы я
не знал, на какие деньги они пьют! — продолжал волноваться Гришка, — есть у старика деньги, есть! Еще когда мы крепостными были, он припрятывал. Бывало, нарвет фруктов, да ночью и снесет к
соседям, у кого ранжерей своих нет. Кто гривенничек, кто двугривенничек пожертвует… Разве я
не помню! Помню я, даже очень помню, как он гривенники обирал, и когда-нибудь все на свежую воду выведу! Ах, сделай милость! Сами пьют, а мне
не только
не поднесут, даже в собственную мою квартиру
не пущают!
— А как любит русских, если б вы
знали! — рассказывал мне
сосед по креслу, — представьте себе, прихожу я на днях к ней. — Так и так, говорю, позвольте поблагодарить за наслаждение… В Петербурге, говорю, изволили в семьдесят четвертом году побывать… — Так вы, говорит, русский? Скажите, говорит, русским, что они — душки! Все, все русские — душки! а немцы — фи! И еще скажите русским, что они (
сосед наклонился к моему уху и шепнул что-то, чего я, признаюсь,
не разобрал)… Это, говорит, меня один кирасир научил!
— Вот
не знаете, какой граф! граф Новинский, известно, наш
сосед; вот его дача; сколько раз сами хвалили сад!
Разговоры становились громче, хохот раздавался чаще, головы кружились. Серебряный, всматриваясь в лица опричников, увидел за отдаленным столом молодого человека, который несколько часов перед тем спас его от медведя. Князь спросил об нем у
соседей, но никто из земских
не знал его. Молодой опричник, облокотясь на стол и опустив голову на руки, сидел в задумчивости и
не участвовал в общем веселье. Князь хотел было обратиться с вопросом к проходившему слуге, но вдруг услышал за собой...
«
Не купи двора, а купи
соседа», говорит пословица, а у всех на
знати, каков
сосед головлевский барин.
— А он взял да и промотал его! И добро бы вы его
не знали: буян-то он был, и сквернослов, и непочтительный — нет-таки. Да еще папенькину вологодскую деревеньку хотели ему отдать! А деревенька-то какая! вся в одной меже, ни
соседей, ни чересполосицы, лесок хорошенький, озерцо… стоит как облупленное яичко, Христос с ней! хорошо, что я в то время случился, да воспрепятствовал… Ах, маменька, маменька, и
не грех это вам!
— А кто может
знать, какие у
соседа мысли? — строго округляя глаза, говорит старик веским баском. — Мысли — как воши, их
не сочтеши, — сказывают старики. Может, человек, придя домой-то, падет на колени да и заплачет, бога умоляя: «Прости, Господи, согрешил во святой день твой!» Может, дом-от для него — монастырь и живет он там только с богом одним? Так-то вот! Каждый паучок
знай свой уголок, плети паутину да умей понять свой вес, чтобы выдержала тебя…
Но крестьяне, а за ними и все окружные
соседи, назвали новую деревеньку Новым Багровом, по прозванию своего барина и в память Старому Багрову, из которого были переведены: даже и теперь одно последнее имя известно всем, а первое остается только в деловых актах: богатого села Знаменского с прекрасною каменною церковию и высоким господским домом
не знает никто.
— Какое приданое? Девку берут, девка важная. Да ведь такой чорт, что и отдать-то еще за богатого хочет. Калым большой содрать хочет. Лука есть казак,
сосед мне и племянник, молодец малый, чтò чеченца убил, давно уж сватает; так все
не отдает. То, другое да третье; девка молода, говорит. А я
знаю, что думает. Хочет, чтобы покла̀нялись. Нынче чтò сраму было за девку за эту. А всё Лукашке высватают. Потому первый казак в станице, джигит, абрека убил, крест дадут.
Благодаря некоторым вольностям дачного существования мы
знали всю подноготную
не только наших
соседей, но и всех вообще: кто и где служит, сколько членов семьи, какой порядок жизни, даже какие добродетели и недостатки.
Никто
не ждал от него скорого возвращения: все
знали очень хорошо, что дядя Аким воспользуется случаем полежать на печи у
соседа и пролежит тем долее и охотнее, что дорога больно худа и ветер пуще студен. Никто
не помышлял о нем вплоть до сумерек; но вот уже и ночь давно наступила, а дядя Аким все еще
не возвращался. Погода между тем становилась хуже и хуже; снег, превратившийся в дождь, ручьями лил с кровель и яростно хлестал в окна избы; ветер дико завывал вокруг дома, потрясая навесы и раскачивая ворота.
— Точно, — сказал он, — точно; слыхал я, рекрутов собирают; и
не знал, что черед за тобою, Глеб Савиныч. Ну, так как же ты это… А? Что ж ты? — примолвил он, заботливо взглядывая на
соседа.
— Понимаешь, — иду бульваром, вижу — толпа, в середине оратор, ну, я подошёл, стою, слушаю. Говорит он этак,
знаешь, совсем без стеснения, я на всякий случай и спросил
соседа: кто это такой умница? Знакомое, говорю, лицо —
не знаете вы фамилии его? Фамилия — Зимин. И только это он назвал фамилию, вдруг какие-то двое цап меня под руки. «Господа, — шпион!» Я слова сказать
не успел. Вижу себя в центре, и этакая тишина вокруг, а глаза у всех — как шилья… Пропал, думаю…
Из ближайших
соседей Нестора Игнатьевича короче других его
знали m-lle Augustine и Marie, но и m-lle Augustine скоро перестала обращать на него всякое внимание и занялась другим
соседом — студентом, поместившимся в № 13, и только одинокая Marie никак
не могла простить Долинскому его невнимания.
— Да что же… по-соседски… Какие мы
соседи? Я бедный дворянин, а вы богатая княгиня, совсем
не пара, и я
не знал, как вы это примете, — а я горд.
И действительно, тотчас же после обеда брюхан и мой левый
сосед сидят уже за ералашем и дружелюбнейшим образом козыряют до глубокой ночи. И кто же
знает? если за брюханом есть конфета, то
не считается ли за моим левым
соседом целого пирога?
Отец его — помещик,
сосед моего отца. Он — отец — разорился, и дети — три было мальчика — все устроились; один только, меньшой этот, отдан был к своей крестной матери в Париж. Там его отдали в консерваторию, потому что был талант к музыке, и он вышел оттуда скрипачом и играл в концертах. Человек он был… — Очевидно, желая сказать что-то дурное про него, он воздержался и быстро сказал: — Ну, уж там я
не знаю, как он жил,
знаю только, что в этот год он явился в Россию и явился ко мне.
— Ну, ступай! Ты смеешься, Сурской. Я и сам
знаю, что смешно: да что ж делать? Ведь надобно ж чем-нибудь похвастаться. У
соседа Буркина конный завод
не хуже моего; у княгини Зориной оранжереи больше моих; а есть ли у кого больница? Ну-тка, приятель, скажи? К тому ж это и в моде… нет,
не в моде…
— Все, слава богу! батюшка; то есть Прасковья Степановна и обе барышни; а об нашем барине мы ничего
не знаем. Он изволил пойти в ополчение; да и все наши
соседи — кто уехал в дальние деревни, кто также пошел в ополчение. Ну, поверите ль, Владимир Сергеич, весь уезд так опустел, что хоть шаром покати. А осень-та, кажется, будет знатная! да так ни за копейку пропадет: и поохотиться некому.
Засим толпа с улицы разошлась, а так как куры ложатся рано, то никто и
не знал, что у
соседа попадьи Дроздовой в курятнике издохло сразу трое кур и петух. Их рвало так же, как и дроздовских кур, но только смерти произошли в запертом курятнике и тихо. Петух свалился с нашеста вниз головой и в такой позиции кончился. Что касается кур вдовы, то они прикончились тотчас после молебна, и к вечеру в курятниках было мертво и тихо, лежала грудами закоченевшая птица.
— Кстати еще одна просьба. Я
знаю, ты рассердишься, но моя обязанность предупредить тебя… Извини, Николай Степаныч, но все наши знакомые и
соседи стали уж поговаривать о том, что ты очень часто бываешь у Кати. Она умная, образованная, я
не спорю, с ней приятно провести время, но в твои годы и с твоим общественным положением как-то,
знаешь, странно находить удовольствие в ее обществе… К тому же у нее такая репутация, что…
Пόд-вечер приехали гости к Палицыну; Наталья Сергевна разрядилась в фижмы и парчевое платье, распудрилась и разрумянилась; стол в гостиной уставили вареньями, ягодами сушеными и свежими; Генадий Василич Горинкин, богатый
сосед, сидел на почетном месте, и хозяйка поминутно подносила ему тарелки с сластями; он брал из каждой понемножку и важно обтирал себе губы; он был высокого росту, белокур, и вообще довольно ловок для деревенского жителя того века; и это потому быть может, что он служил в лейб-кампанцах; 25<-и> лет вышед в отставку, он женился и нажил себе двух дочерей и одного сына; — Борис Петрович занимал его разговорами о хозяйстве, о Москве и проч., бранил новое, хвалил старое, как все старики, ибо вообще, если человек сам стал хуже, то всё ему хуже кажется; — поздно вечером, истощив разговор, они
не знали, что начать; зевали в руку, вертелись на местах, смотрели по сторонам; но заботливый хозяин тотчас нашелся...
Весь следующий день провел Иван Иванович как в лихорадке. Ему все чудилось, что ненавистный
сосед в отмщение за это, по крайней мере, подожжет дом его. И потому он дал повеление Гапке поминутно обсматривать везде,
не подложено ли где-нибудь сухой соломы. Наконец, чтобы предупредить Ивана Никифоровича, он решился забежать зайцем вперед и подать на него прошение в миргородский поветовый [Поветовый — уездный.] суд. В чем оно состояло, об этом можно
узнать из следующей главы.
«Отчего я
не узнал, — подумал он с досадой, — она начинала быть так откровенна. Но
узнать ее любовь к другому от нее самой — значит потерять ее навсегда. Но от кого же
узнать?
Соседи… их неловко спрашивать». Граф вспомнил об Иване Александрыче и позвонил в колокольчик.
— Ничего, батюшка, молились, таково было много народу!
Соседи были, — отвечала ключница. Она была, кажется, немного навеселе и, чувствуя желание поговорить, продолжала: — Николай Николаич Симановский с барыней был, Надежда Петровна Карина да еще какой-то барин, я уж и
не знаю, в апалетах.
В Петербурге можно жить несколько лет с кем-нибудь на одной лестнице и
не знать своих
соседей даже в лицо, но в провинции, в каком-нибудь Пеньковском заводе, в неделю
знаешь всех
не только в лицо, a, nolens volens, [Волей-неволей (лат.).] совершенно незаметно
узнаешь всю подноготную, решительно все, что только можно
знать, даже немного более того, потому что вообще засидевшийся в провинции русский человек чувствует непреодолимую слабость к красному словцу, особенно когда дело касается своего ближнего.
Державин, никогда
не подписывавший своих стихотворений, предоставляя
узнавать ex ungue leonem, поместил здесь многие из лучших своих стихотворений: «Фелицу», «Оду на смерть Мещерского», «Оду к
соседу», «Благодарность Фелице», «Ключ», «Оду Решемыслу», «Бог» и др.
Гневышов. Ваша развязность может нравиться только таким дамам, как ваша вдова Бедонегова; а его скромность приобретает ему расположение начальства и вообще лиц высокопоставленных. Ну, довольно, других
соседей я
знать не желаю. Вот вам, мой милый, еще поручение, постарайтесь исполнить его хорошенько!
Гневышов. Валентина Васильевна желала иметь дачу в местности здоровой и подальше от города, нисколько
не заботясь о том, каковы будут ее
соседи; но это совсем
не значит, чтоб она обрекла себя на одиночество и скуку. Хорошо бы познакомить с ней какую-нибудь пожилую даму, с которой она могла бы и гулять, и быть постоянно вместе. Ну, говорите, что вы
узнали о здешних дачниках.
Я
знала от Кати и от
соседей, что, кроме забот о старой матери, с которою он жил, кроме своего хозяйства и нашего опекунства, у него были какие-то дворянские дела, за которые ему делали большие неприятности; но как он смотрел на все это, какие были его убеждения, планы, надежды, я никогда ничего
не могла
узнать от него.
Вон, чтоб
не далеко ходить, у моего
соседа, у Марка Тихоновича, от деда и отца дом был обмазан желтою глиною; ну, вот и был; вот мы все смотрели, видели и
знали, что он желтый; как вдруг — поди! — он возьми его да и выбели!
Итак, это город Санкт-Петербург, что в календаре означен под именем «столица». Я въезжаю в него, как мои сверстники, товарищи, приятели и
соседи не знают даже, где и находится этот город, а я
не только
знаю, вижу его и въезжаю в него."Каков город?" — будут у меня расспрашивать, когда я возвращусь из вояжа. И я принялся осматривать город, чтоб сделать свое замечание.
Бригадир. Очень изрядно, добрый
сосед. Мы хотя друг друга и недавно
узнали, однако это
не помешало мне, проезжая из Петербурга домой, заехать к вам в деревню с женою и сыном. Такой советник, как ты, достоин быть другом от армии бригадиру, и я начал уже со всеми вами обходиться без чинов.
Через две недели
соседи не узнавали Леона в модном фраке его, в английской шляпе, с Эмилииною тросточкою в руке и совершенно городскою осанкою.
Как ни весело было, однако пирушке должен же быть конец. Уж вечерело, когда стали расходиться. Кто, придерживаясь к плетню, побрел к себе домой; кто помощию рук и ног
соседей и своих собственных карабкался вон, сам
не зная куда; кто присоединился к общей массе народа, толкавшейся с песнями перед барскими хоромами.
— Этого сколько угодно. Гордая.
Соседей знать не хочет. У! Бедовая. Прислуга ее пуще огня боится… И ведь нет того, чтобы крикнула на кого или побранила бы. И — никогда! Принесите то-то. Сделайте то-то… Ступайте… И все это так холодно,
не шевеля губами!