Неточные совпадения
Городничий. Полно вам, право, трещотки какие! Здесь нужная вещь: дело
идет о жизни
человека… (К Осипу.)Ну что, друг, право, мне ты очень нравишься. В дороге
не мешает, знаешь, чайку выпить лишний стаканчик, — оно теперь холодновато. Так вот тебе пара целковиков на чай.
— А знаешь, я
о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что
не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты
не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные
люди будут удаляться, разумеется, всё
пойдет Бог знает как. Деньги мы платим, они
идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
В саду они наткнулись на мужика, чистившего дорожку. И уже
не думая
о том, что мужик видит ее заплаканное, а его взволнованное лицо,
не думая
о том, что они имеют вид
людей, убегающих от какого-то несчастья, они быстрыми шагами
шли вперед, чувствуя, что им надо высказаться и разубедить друг друга, побыть одним вместе и избавиться этим от того мучения, которое оба испытывали.
― У нас
идут переговоры с ее мужем
о разводе. И он согласен; но тут есть затруднения относительно сына, и дело это, которое должно было кончиться давно уже, вот тянется три месяца. Как только будет развод, она выйдет за Вронского. Как это глупо, этот старый обычай кружения, «Исаия ликуй», в который никто
не верит и который мешает счастью
людей! ― вставил Степан Аркадьич. ― Ну, и тогда их положение будет определенно, как мое, как твое.
Там, где дело
идет о десятках тысяч, он
не считает, — говорила она с тою радостно-хитрою улыбкой, с которою часто говорят женщины
о тайных, ими одними открытых свойствах любимого
человека.
Левин встречал в журналах статьи,
о которых
шла речь, и читал их, интересуясь ими, как развитием знакомых ему, как естественнику по университету, основ естествознания, но никогда
не сближал этих научных выводов
о происхождении
человека как животного,
о рефлексах,
о биологии и социологии, с теми вопросами
о значении жизни и смерти для себя самого, которые в последнее время чаще и чаще приходили ему на ум.
Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел,
Кто постепенно жизни холод
С летами вытерпеть умел;
Кто странным снам
не предавался,
Кто черни светской
не чуждался,
Кто в двадцать лет был франт иль хват,
А в тридцать выгодно женат;
Кто в пятьдесят освободился
От частных и других долгов,
Кто
славы, денег и чинов
Спокойно в очередь добился,
О ком твердили целый век:
N. N. прекрасный
человек.
— И на что бы трогать? Пусть бы, собака, бранился! То уже такой народ, что
не может
не браниться! Ох, вей мир, какое счастие
посылает бог
людям! Сто червонцев за то только, что прогнал нас! А наш брат: ему и пейсики оборвут, и из морды сделают такое, что и глядеть
не можно, а никто
не даст ста червонных.
О, Боже мой! Боже милосердый!
Мы собрались опять. Иван Кузмич в присутствии жены прочел нам воззвание Пугачева, писанное каким-нибудь полуграмотным казаком. Разбойник объявлял
о своем намерении
идти на нашу крепость; приглашал казаков и солдат в свою шайку, а командиров увещевал
не супротивляться, угрожая казнию в противном случае. Воззвание написано было в грубых, но сильных выражениях и должно было произвести опасное впечатление на умы простых
людей.
— А потом мы догадались, что болтать, все только болтать
о наших язвах
не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству; [Доктринерство — узкая, упрямая защита какого-либо учения (доктрины), даже если наука и жизнь противоречат ему.] мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые
люди и обличители, никуда
не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем
о каком-то искусстве, бессознательном творчестве,
о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает
о чем, когда дело
идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно оттого, что оказывается недостаток в честных
людях, когда самая свобода,
о которой хлопочет правительство, едва ли
пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке.
— Еду мимо, вижу — ты подъехал. Вот что: как думаешь — если выпустить сборник
о Толстом, а? У меня есть кое-какие знакомства в литературе. Может — и ты попробуешь написать что-нибудь? Почти шесть десятков лет работал
человек, приобрел всемирную
славу, а — покоя душе
не мог заработать. Тема! Проповедовал:
не противьтесь злому насилием, закричал: «
Не могу молчать», — что это значит, а? Хотел молчать, но —
не мог? Но — почему
не мог?
— Беседуя с одним, она всегда заботится, чтоб другой
не слышал,
не знал,
о чем
идет речь. Она как будто боится, что
люди заговорят неискренно, в унисон друг другу, но, хотя противоречия интересуют ее, — сама она
не любит возбуждать их. Может быть, она думает, что каждый
человек обладает тайной, которую он способен сообщить только девице Лидии Варавка?
— Толстой-то, а? В мое время… в годы юности, молодости моей, — Чернышевский, Добролюбов, Некрасов — впереди его были. Читали их, как отцов церкви, я ведь семинарист. Верования строились по глаголам их. Толстой незаметен был. Тогда учились думать
о народе, а
не о себе. Он —
о себе начал. С него и
пошло это… вращение
человека вокруг себя самого. Каламбур тут возможен: вращение вокруг частности — отвращение от целого… Ну — до свидания… Ухо чего-то болит… Прошу…
Ночь была холодно-влажная, черная; огни фонарей горели лениво и печально, как бы потеряв надежду преодолеть густоту липкой тьмы. Климу было тягостно и ни
о чем
не думалось. Но вдруг снова мелькнула и оживила его мысль
о том, что между Варавкой, Томилиным и Маргаритой чувствуется что-то сродное, все они поучают, предупреждают, пугают, и как будто за храбростью их слов скрывается боязнь. Пред чем, пред кем?
Не пред ним ли,
человеком, который одиноко и безбоязненно
идет в ночной тьме?
— Про вас, — сказал Дьякон,
не взглянув на него. — Про мудрствующих лукаво. Разошелся я духовно с вами и своим путем
пойду, по
людям благовестя
о Христе и законе его…
«Короче, потому что быстро хожу», — сообразил он. Думалось
о том, что в городе живет свыше миллиона
людей, из них — шестьсот тысяч мужчин, расположено несколько полков солдат, а рабочих, кажется, менее ста тысяч, вооружено из них, говорят,
не больше пятисот. И эти пять сотен держат весь город в страхе. Горестно думалось
о том, что Клим Самгин,
человек, которому ничего
не нужно, который никому
не сделал зла, быстро
идет по улице и знает, что его могут убить. В любую минуту. Безнаказанно…
Он чувствовал себя окрепшим. Все испытанное им за последний месяц утвердило его отношение к жизни, к
людям.
О себе сгоряча подумал, что он действительно независимый
человек и, в сущности, ничто
не мешает ему выбрать любой из двух путей, открытых пред ним. Само собою разумеется, что он
не пойдет на службу жандармов, но, если б издавался хороший, независимый от кружков и партий орган, он, может быть, стал бы писать в нем. Можно бы неплохо написать
о духовном родстве Константина Леонтьева с Михаилом Бакуниным.
«К Прейсу это
не идет, но в нем сильно чувствуется чужой
человек», — подумал Самгин, слушая тяжеловатые, книжные фразы. Прейс говорил
о ницшеанстве, как реакции против марксизма, — говорил вполголоса, как бы сообщая тайны, известные только ему.
— Да, да, — повторял он, — я тоже жду утра, и мне скучна ночь, и я завтра
пошлю к вам
не за делом, а чтоб только произнести лишний раз и услыхать, как раздастся ваше имя, узнать от
людей какую-нибудь подробность
о вас, позавидовать, что они уж вас видели… Мы думаем, ждем, живем и надеемся одинаково. Простите, Ольга, мои сомнения: я убеждаюсь, что вы любите меня, как
не любили ни отца, ни тетку, ни…
Речь
шла только
о том, имел или
не имел по закону издатель право напечатать статью фельетониста, и какое он совершил преступление, напечатав ее, — диффамацию или клевету, и как диффамация включает в себе клевету или клевета диффамацию, и еще что-то мало понятное для простых
людей о разных статьях и решениях какого-то общего департамента.
— Да, с этой стороны Лоскутов понятнее. Но у него есть одно совершенно исключительное качество… Я назвал бы это качество притягательной силой, если бы речь
шла не о живом
человеке. Говорю серьезно… Замечаешь, что чувствуешь себя как-то лучше и умнее в его присутствии; может быть, в этом и весь секрет его нравственного влияния.
— Я думаю, что ты сегодня сходишь к Сергею Александрычу, — сказала Хиония Алексеевна совершенно равнодушным тоном, как будто речь
шла о деле, давно решенном. — Это наконец невежливо, жилец живет у нас чуть
не полгода, а ты и глаз к нему
не кажешь. Это
не принято. Все я да я:
не идти же мне самой в комнаты холостого молодого
человека!..
Речь
идет все время
не только
о душе
человека, личности, но также и
о душе общества и душе нации, с которыми демократическая механика так мало считается.
Тогда речь
идет о появлении новой породы, новой расы, божественной, демонической или звериной, но
не о новом
человеке.
В мечтах я нередко, говорит, доходил до страстных помыслов
о служении человечеству и, может быть, действительно
пошел бы на крест за
людей, если б это вдруг как-нибудь потребовалось, а между тем я двух дней
не в состоянии прожить ни с кем в одной комнате,
о чем знаю из опыта.
Хотел было я обнять и облобызать его, да
не посмел — искривленно так лицо у него было и смотрел тяжело. Вышел он. «Господи, — подумал я, — куда
пошел человек!» Бросился я тут на колени пред иконой и заплакал
о нем Пресвятой Богородице, скорой заступнице и помощнице. С полчаса прошло, как я в слезах на молитве стоял, а была уже поздняя ночь, часов около двенадцати. Вдруг, смотрю, отворяется дверь, и он входит снова. Я изумился.
Статейки эти, говорят, были так всегда любопытно и пикантно составлены, что быстро
пошли в ход, и уж в этом одном молодой
человек оказал все свое практическое и умственное превосходство над тою многочисленною, вечно нуждающеюся и несчастною частью нашей учащейся молодежи обоего пола, которая в столицах, по обыкновению, с утра до ночи обивает пороги разных газет и журналов,
не умея ничего лучше выдумать, кроме вечного повторения одной и той же просьбы
о переводах с французского или
о переписке.
Ночью я плохо спал. Почему-то все время меня беспокоила одна и та же мысль: правильно ли мы
идем? А вдруг мы
пошли не по тому ключику и заблудились! Я долго ворочался с боку на бок, наконец поднялся и подошел к огню. У костра сидя спал Дерсу. Около него лежали две собаки. Одна из них что-то видела во сне и тихонько лаяла. Дерсу тоже
о чем-то бредил. Услышав мои шаги, он спросонья громко спросил: «Какой
люди ходи?» — и тотчас снова погрузился в сон.
Голод сильно мучил
людей. Тоскливо сидели казаки у огня, вздыхали и мало говорили между собой. Я несколько раз принимался расспрашивать Дерсу
о том,
не заблудились ли мы, правильно ли мы
идем. Но он сам был в этих местах первый раз, и все его соображения основывались лишь на догадках. Чтобы как-нибудь утолить голод, казаки легли раньше спать. Я тоже лег, но мне
не спалось. Беспокойство и сомнения мучили меня всю ночь.
Дерсу
шел молча и смотрел на все равнодушно. Я восторгался пейзажами, а он рассматривал сломанный сучок на высоте кисти руки
человека, и по тому, куда прутик был нагнут, он знал
о направлении, в котором
шел человек. По свежести излома он определял время, когда это произошло, угадывал обувь и т.д. Каждый раз, когда я
не понимал чего-нибудь или высказывал сомнение, он говорил мне...
Им, видите ли, обоим думалось, что когда дело
идет об избавлении
человека от дурного положения, то нимало
не относится к делу, красиво ли лицо у этого
человека, хотя бы он даже был и молодая девушка, а
о влюбленности или невлюбленности тут нет и речи.
Что же коснулось этих
людей, чье дыхание пересоздало их? Ни мысли, ни заботы
о своем общественном положении,
о своей личной выгоде, об обеспечении; вся жизнь, все усилия устремлены к общему без всяких личных выгод; одни забывают свое богатство, другие — свою бедность и
идут,
не останавливаясь, к разрешению теоретических вопросов. Интерес истины, интерес науки, интерес искусства, humanitas [гуманизм (лат.).] — поглощает все.
Раз вечером, говоря
о том
о сем, я сказал, что мне бы очень хотелось
послать моей кузине портрет, но что я
не мог найти в Вятке
человека, который бы умел взять карандаш в руки.
— Impressario! [Здесь: предприимчивый (ит.).] какой живой еще Н. Н.!
Слава богу, здоровый
человек, ему понять нельзя нашего брата, Иова многострадального; мороз в двадцать градусов, он скачет в санках, как ничего… с Покровки… а я благодарю создателя каждое утро, что проснулся живой, что еще дышу.
О…
о… ох! недаром пословица говорит: сытый голодного
не понимает!
Струнников начинает расхаживать взад и вперед по анфиладе комнат. Он заложил руки назад; халат распахнулся и раскрыл нижнее белье. Ходит он и ни
о чем
не думает. Пропоет «Спаси, Господи,
люди Твоя», потом «
Слава Отцу», потом вспомнит, как протодьякон в Успенском соборе, в Москве, многолетие возглашает, оттопырит губы и старается подражать. По временам заглянет в зеркало, увидит: вылитый мопс! Проходя по зале, посмотрит на часы и обругает стрелку.
Болело ли сердце старика Сергеича
о погибающем сыне — я сказать
не могу, но, во всяком случае, ему было небезызвестно, что с Сережкой творится что-то неладное. Может быть, он говорил себе, что в «ихнем» звании всегда так бывает. Бросят
человека еще несмысленочком в омут — он и крутится там. Иной случайно вынырнет, другой так же случайно погибнет — ничего
не поделаешь. Ежели
идти к барыне, просить ее, она скажет: «Об чем ты просишь? сам посуди, что ж тут поделаешь?.. Пускай уж…»
Я никогда
не любил рассказов об эмоциональной жизни
людей, связанных с ролью любви; для меня всегда было в этом что-то неприятное, мне всегда казалось, что это меня
не касается, у меня
не было интереса к этому, даже когда речь
шла о близких
людях.
Убыток был
не очень большой, и запуганные обыватели советовали капитану плюнуть,
не связываясь с опасным
человеком. Но капитан был
не из уступчивых. Он принял вызов и начал борьбу,
о которой впоследствии рассказывал охотнее, чем
о делах с неприятелем. Когда ему донесли
о том, что его хлеб жнут работники Банькевича, хитрый капитан
не показал и виду, что это его интересует… Жнецы связали хлеб в снопы, тотчас же убрали их, и на закате торжествующий ябедник
шел впереди возов, нагруженных чужими снопами.
Галактион слушал эту странную исповедь и сознавал, что Харитина права. Да, он отнесся к ней по-звериному и, как настоящий зверь, схватил ее давеча. Ему сделалось ужасно совестно. Женатый
человек, у самого две дочери на руках, и вдруг кто-нибудь будет так-то по-звериному хватать его Милочку… У Галактиона даже
пошла дрожь по спине при одной мысли
о такой возможности. А чем же Харитина хуже других? Дома
не у чего было жить, вот и выскочила замуж за первого встречного. Всегда так бывает.
—
О тебе же заботился. В самом деле, Харитина, будем дело говорить. К отцу ты
не пойдешь, муж ничего
не оставил, надо же чем-нибудь жить? А тут еще подвернутся добрые
люди вроде Ечкина. Ведь оно всегда так начинается: сегодня смешно, завтра еще смешнее, а послезавтра и поправить нельзя.
Замараевы, устраиваясь по-городски,
не забывали своей деревенской скупости, которая переходила уже в жадность благодаря легкой наживе. У себя дома они питались редькой и горошницей, выгадывая каждую копейку и мечтая
о том блаженном времени, когда, наконец, выдерутся в настоящие
люди и наверстают претерпеваемые лишения. Муж и жена
шли рука об руку и были совершенно счастливы.
— Зачем? — удивился Штофф. —
О, батенька, здесь можно сделать большие дела!.. Да, очень большие! Важно поймать момент… Все дело в этом. Край благодатный, и кто пользуется его богатствами? Смешно сказать… Вы посмотрите на них: никто дальше насиженного мелкого плутовства
не пошел, или скромно орудует на родительские капиталы, тоже нажитые плутовством.
О, здесь можно развернуться!.. Только нужно
людей, надежных
людей. Моя вся беда в том, что я русский немец… да!
— Так, так… То-то нынче добрый народ
пошел: все
о других заботятся, а себя забывают. Что же, дай бог… Посмотрел я в Заполье на добрых
людей… Хорошо. Дома понастроили новые, магазины с зеркальными окнами и все перезаложили в банк. Одни строят, другие деньги на постройку дают — чего лучше? А тут еще: на, испей дешевой водочки… Только вот как с закуской будет? И ты тоже вот добрый у меня уродился: чужого
не жалеешь.
Речь
идет о качестве жизни,
о направлении нуменальной воли, а
не о количестве даровитости,
не о великих только
людях.
Но всего глупее — роль сына Брускова, Андрея Титыча, из-за которого
идет вся, эта история и который сам, по его же выражению, «как угорелый ходит по земле» и только сокрушается
о том» что у них в доме «все
не так, как у
людей» и что его «уродом сделали, а
не человеком».
С оника, после многолетней разлуки, проведенной в двух различных мирах,
не понимая ясно ни чужих, ни даже собственных мыслей, цепляясь за слова и возражая одними словами, заспорили они
о предметах самых отвлеченных, — и спорили так, как будто дело
шло о жизни и смерти обоих: голосили и вопили так, что все
люди всполошились в доме, а бедный Лемм, который с самого приезда Михалевича заперся у себя в комнате, почувствовал недоуменье и начал даже чего-то смутно бояться.
До Петрова дня оставались еще целые сутки, а на росстани народ уже набирался. Это были все дальние богомольцы, из глухих раскольничьих углов и дальних мест. К
о. Спиридонию
шли благочестивые
люди даже из Екатеринбурга и Златоуста,
шли целыми неделями. Ключевляне и самосадчане приходили последними, потому что
не боялись опоздать. Это было на руку матери Енафе: она побаивалась за свою Аглаиду…
Не вышло бы чего от ключевлян, когда узнают ее. Пока мать Енафа мало с кем говорила, хотя ее и знали почти все.
— И думать нечего, — настаивал Ефим Андреич. — Ведь мы
не чужие, Петр Елисеич… Ежели разобрать, так и я-то
не о себе хлопочу: рудника жаль, если в чужие руки попадет. Чужой
человек, чужой и есть… Сегодня здесь, завтра там, а мы, заводские, уж никуда
не уйдем. Свое лихо… Как
пошлют какого-нибудь инженера на рудник-то, так я тогда что буду делать?
— Да ведь мне-то обидно: лежал я здесь и
о смертном часе сокрушался, а ты подошла — у меня все нутро точно перевернулось… Какой же я после этого
человек есть, что душа у меня коромыслом? И весь-то грех в мир
идет единственно через вас, баб, значит… Как оно зачалось, так, видно, и кончится. Адам начал, а антихрист кончит. Правильно я говорю?.. И с этакою-то нечистою душой должен я скоро предстать туда, где и ангелы
не смеют взирати… Этакая нечисть, погань, скверность, — вот што я такое!
В надежде на снисхождение вашего сиятельства, прямо к вам обращаюсь с покорнейшею просьбою; знаю, что следовало бы просить по начальству; но как дело
идет о здоровье, которое
не терпит промедления, то уверен, что вы простите больному
человеку это невольное отклонение от формы и благосклонно взглянете на его просьбу.