Неточные совпадения
Алексей Александрович думал и говорил, что ни в какой год
у него
не было столько служебного дела, как в нынешний; но он
не сознавал того, что он сам выдумывал себе в нынешнем году дела, что это было одно из средств
не открывать того ящика, где
лежали чувства
к жене и семье и мысли о них и которые делались тем страшнее, чем дольше они там
лежали.
— Ведь я тебе на первых порах объявил. Торговаться я
не охотник. Я тебе говорю опять: я
не то, что другой помещик,
к которому ты подъедешь под самый срок уплаты в ломбард. Ведь я вас знаю всех.
У вас есть списки всех, кому когда следует уплачивать. Что ж тут мудреного? Ему приспичит, он тебе и отдаст за полцены. А мне что твои деньги?
У меня вещь хоть три года
лежи! Мне в ломбард
не нужно уплачивать…
Что ж? Тайну прелесть находила
И в самом ужасе она:
Так нас природа сотворила,
К противуречию склонна.
Настали святки. То-то радость!
Гадает ветреная младость,
Которой ничего
не жаль,
Перед которой жизни даль
Лежит светла, необозрима;
Гадает старость сквозь очки
У гробовой своей доски,
Всё потеряв невозвратимо;
И всё равно: надежда им
Лжет детским лепетом своим.
Под подушкой его
лежало Евангелие. Он взял его машинально. Эта книга принадлежала ей, была та самая, из которой она читала ему о воскресении Лазаря. В начале каторги он думал, что она замучит его религией, будет заговаривать о Евангелии и навязывать ему книги. Но,
к величайшему его удивлению, она ни разу
не заговаривала об этом, ни разу даже
не предложила ему Евангелия. Он сам попросил его
у ней незадолго до своей болезни, и она молча принесла ему книгу. До сих пор он ее и
не раскрывал.
— Для чего я
не служу, милостивый государь, — подхватил Мармеладов, исключительно обращаясь
к Раскольникову, как будто это он ему задал вопрос, — для чего
не служу? А разве сердце
у меня
не болит о том, что я пресмыкаюсь втуне? Когда господин Лебезятников, тому месяц назад, супругу мою собственноручно избил, а я
лежал пьяненькой, разве я
не страдал? Позвольте, молодой человек, случалось вам… гм… ну хоть испрашивать денег взаймы безнадежно?
И видел я тогда, молодой человек, видел я, как затем Катерина Ивановна, так же ни слова
не говоря, подошла
к Сонечкиной постельке и весь вечер в ногах
у ней на коленках простояла, ноги ей целовала, встать
не хотела, а потом так обе и заснули вместе, обнявшись… обе… обе… да-с… а я…
лежал пьяненькой-с.
Он вошел
не сразу. Варвара успела лечь в постель,
лежала она вверх лицом, щеки ее опали, нос заострился; за несколько минут до этой она была согнутая, жалкая и маленькая, а теперь неестественно вытянулась, плоская, и лицо
у нее пугающе строго. Самгин сел на стул
у кровати и, гладя ее руку от плеча
к локтю, зашептал слова, которые казались ему чужими...
— В кусочки, да! Хлебушка
у них — ни поесть, ни посеять. А в магазее хлеб есть,
лежит. Просили они на посев —
не вышло, отказали им. Вот они и решили самосильно взять хлеб силою бунта, значит. Они еще в среду хотели дело это сделать, да приехал земской, напугал.
К тому же и день будний,
не соберешь весь-то народ, а сегодня — воскресенье.
Отчего по ночам,
не надеясь на Захара и Анисью, она просиживала
у его постели,
не спуская с него глаз, до ранней обедни, а потом, накинув салоп и написав крупными буквами на бумажке: «Илья», бежала в церковь, подавала бумажку в алтарь, помянуть за здравие, потом отходила в угол, бросалась на колени и долго
лежала, припав головой
к полу, потом поспешно шла на рынок и с боязнью возвращалась домой, взглядывала в дверь и шепотом спрашивала
у Анисьи...
Райский подошел по траве
к часовне. Вера
не слыхала. Она стояла
к нему спиной, устремив сосредоточенный и глубокий взгляд на образ. На траве
у часовни
лежала соломенная шляпа и зонтик. Ни креста
не слагали пальцы ее, ни молитвы
не шептали губы, но вся фигура ее, сжавшаяся неподвижно, затаенное дыхание и немигающий, устремленный на образ взгляд — все было молитва.
Там,
у царицы пира, свежий, блистающий молодостью лоб и глаза, каскадом падающая на затылок и шею темная коса, высокая грудь и роскошные плечи. Здесь — эти впадшие, едва мерцающие, как искры, глаза, сухие, бесцветные волосы, осунувшиеся кости рук… Обе картины подавляли его ужасающими крайностями, между которыми
лежала такая бездна, а между тем они стояли так близко друг
к другу. В галерее их
не поставили бы рядом: в жизни они сходились — и он смотрел одичалыми глазами на обе.
И сам Яков только служил за столом, лениво обмахивал веткой мух, лениво и задумчиво менял тарелки и
не охотник был говорить. Когда и барыня спросит его, так он еле ответит, как будто ему было бог знает как тяжело жить на свете, будто гнет какой-нибудь
лежал на душе, хотя ничего этого
у него
не было. Барыня назначила его дворецким за то только, что он смирен, пьет умеренно, то есть мертвецки
не напивается, и
не курит; притом он усерден
к церкви.
Там стояли Версилов и мама. Мама
лежала у него в объятиях, а он крепко прижимал ее
к сердцу. Макар Иванович сидел, по обыкновению, на своей скамеечке, но как бы в каком-то бессилии, так что Лиза с усилием придерживала его руками за плечо, чтобы он
не упал; и даже ясно было, что он все клонится, чтобы упасть. Я стремительно шагнул ближе, вздрогнул и догадался: старик был мертв.
Но холодно; я прятал руки в рукава или за пазуху, по карманам, носы
у нас посинели. Мы осмотрели, подойдя вплоть
к берегу, прекрасную бухту, которая
лежит налево, как только входишь с моря на первый рейд. Я прежде
не видал ее, когда мы входили: тогда я занят был рассматриванием ближних берегов, батарей и холмов.
Я заглянул за борт: там целая флотилия лодок, нагруженных всякой всячиной, всего более фруктами. Ананасы
лежали грудами, как
у нас репа и картофель, — и какие! Я
не думал, чтоб они достигали такой величины и красоты. Сейчас разрезал один и начал есть: сок тек по рукам, по тарелке, капал на пол. Хотел писать письмо
к вам, но меня тянуло на палубу. Я покупал то раковину, то другую безделку, а более вглядывался в эти новые для меня лица. Что за живописный народ индийцы и что за неживописный — китайцы!
Сзади всех подставок поставлена была особо еще одна подставка перед каждым гостем, и на ней
лежала целая жареная рыба с загнутым кверху хвостом и головой. Давно я собирался придвинуть ее
к себе и протянул было руку, но второй полномочный заметил мое движение. «Эту рыбу почти всегда подают
у нас на обедах, — заметил он, — но ее никогда
не едят тут, а отсылают гостям домой с конфектами». Одно путное блюдо и было, да и то
не едят! Ох уж эти мне эмблемы да символы!
Почему ей
не хотелось ехать в Гарчики — Надежда Васильевна сама
не могла дать себе обстоятельного ответа, а просто
у нее, как говорится,
не лежала душа
к мельнице.
— Да по всему:
у вас просто сердце
не лежит к заводскому делу, а Костя в этом отношении фанатик. Он решительно и знать ничего
не хочет, кроме заводского дела.
— Тут нет его.
Не беспокойся, я знаю, где
лежит; вот оно, — сказал Алеша, сыскав в другом углу комнаты,
у туалетного столика Ивана, чистое, еще сложенное и
не употребленное полотенце. Иван странно посмотрел на полотенце; память как бы вмиг воротилась
к нему.
Долго
не задержал,
не беспокойся, обернулся, подошел
к столу, отворил ящик и достал пятитысячный пятипроцентный безыменный билет (в лексиконе французском
лежал у меня).
— Семьсот, семьсот, а
не пятьсот, сейчас, сию минуту в руки! — надбавил Митя, почувствовав нечто нехорошее. — Чего ты, пан?
Не веришь?
Не все же три тысячи дать тебе сразу. Я дам, а ты и воротишься
к ней завтра же… Да теперь и нет
у меня всех трех тысяч,
у меня в городе дома
лежат, — лепетал Митя, труся и падая духом с каждым своим словом, — ей-богу,
лежат, спрятаны…
К утру ветер начал стихать. Сильные порывы сменялись периодами затишья. Когда рассвело, я
не узнал места: одна фанза была разрушена до основания,
у другой выдавило стену; много деревьев, вывороченных с корнями,
лежало на земле. С восходом солнца ветер упал до штиля; через полчаса он снова начал дуть, но уже с южной стороны.
Пробираться сквозь заросли горелого леса всегда трудно. Оголенные от коры стволы деревьев с заостренными сучками в беспорядке
лежат на земле. В густой траве их
не видно, и потому часто спотыкаешься и падаешь. Обыкновенно после однодневного пути по такому горелому колоднику ноги
у лошадей изранены,
у людей одежда изорвана, а лица и руки исцарапаны в кровь. Зная по опыту, что гарь выгоднее обойти стороной, хотя бы и с затратой времени, мы спустились
к ручью и пошли по гальке.
Ночью я плохо спал. Почему-то все время меня беспокоила одна и та же мысль: правильно ли мы идем? А вдруг мы пошли
не по тому ключику и заблудились! Я долго ворочался с боку на бок, наконец поднялся и подошел
к огню.
У костра сидя спал Дерсу. Около него
лежали две собаки. Одна из них что-то видела во сне и тихонько лаяла. Дерсу тоже о чем-то бредил. Услышав мои шаги, он спросонья громко спросил: «Какой люди ходи?» — и тотчас снова погрузился в сон.
Вечером
у всех было много свободного времени. Мы сидели
у костра, пили чай и разговаривали между собой. Сухие дрова горели ярким пламенем. Камыши качались и шумели, и от этого шума ветер казался сильнее, чем он был на самом деле. На небе
лежала мгла, и сквозь нее чуть-чуть виднелись только крупные звезды. С озера до нас доносился шум прибоя.
К утру небо покрылось слоистыми облаками. Теперь ветер дул с северо-запада. Погода немного ухудшилась, но
не настолько, чтобы помешать нашей экскурсии.
Не нашед ключа, Владимир возвратился в залу, — ключ
лежал на столе, Владимир отворил дверь и наткнулся на человека, прижавшегося в угол; топор блестел
у него, и, обратись
к нему со свечою, Владимир узнал Архипа-кузнеца.
— Вот я и домой пришел! — говорил он, садясь на лавку
у дверей и
не обращая никакого внимания на присутствующих. — Вишь, как растянул вражий сын, сатана, дорогу! Идешь, идешь, и конца нет! Ноги как будто переломал кто-нибудь. Достань-ка там, баба, тулуп, подостлать мне. На печь
к тебе
не приду, ей-богу,
не приду: ноги болят! Достань его, там он
лежит, близ покута; гляди только,
не опрокинь горшка с тертым табаком. Или нет,
не тронь,
не тронь! Ты, может быть, пьяна сегодня… Пусть, уже я сам достану.
Суслонский писарь отправился
к Харитине «на той же ноге» и застал ее дома, почти в совершенно пустой квартире. Она
лежала у себя в спальне, на своей роскошной постели, и курила папиросу. Замараева больше всего смутила именно эта папироса, так что он
не знал, с чего начать.
Вечером Галактион поехал
к Стабровскому. Старик действительно был
не совсем здоров и
лежал у себя в кабинете на кушетке, закутав ноги пледом. Около него сидела Устенька и читала вслух какую-то книгу. Стабровский, крепко пожимая Галактиону руку, проговорил всего одно слово.
Фирс(подходит
к двери, трогает за ручку). Заперто. Уехали… (Садится на диван.) Про меня забыли… Ничего… я тут посижу… А Леонид Андреич, небось, шубы
не надел, в пальто поехал… (Озабоченно вздыхает.) Я-то
не поглядел… Молодо-зелено! (Бормочет что-то, чего понять нельзя.) Жизнь-то прошла, словно и
не жил… (Ложится.) Я полежу… Силушки-то
у тебя нету, ничего
не осталось, ничего… Эх ты… недотепа!.. (
Лежит неподвижно.)
Целый день дед, бабушка и моя мать ездили по городу, отыскивая сбежавшего, и только
к вечеру нашли Сашу
у монастыря, в трактире Чиркова, где он увеселял публику пляской. Привезли его домой и даже
не били, смущенные упрямым молчанием мальчика, а он
лежал со мною на полатях, задрав ноги, шаркая подошвами по потолку, и тихонько говорил...
Однажды вечером, когда я уже выздоравливал и
лежал развязанный, — только пальцы были забинтованы в рукавички, чтоб я
не мог царапать лица, — бабушка почему-то запоздала прийти в обычное время, это вызвало
у меня тревогу, и вдруг я увидал ее: она
лежала за дверью на пыльном помосте чердака, вниз лицом, раскинув руки, шея
у нее была наполовину перерезана, как
у дяди Петра, из угла, из пыльного сумрака
к ней подвигалась большая кошка, жадно вытаращив зеленые глаза.
Эти партии бродят по совершенно
не исследованной местности, на которую никогда еще
не ступала нога топографа; места отыскивают, но неизвестно, как высоко
лежат они над уровнем моря, какая тут почва, какая вода и проч.; о пригодности их
к заселению и сельскохозяйственной культуре администрация может судить только гадательно, и потому обыкновенно ставится окончательное решение в пользу того или другого места прямо наудачу, на авось, и при этом
не спрашивают мнения ни
у врача, ни
у топографа, которого на Сахалине нет, а землемер является на новое место, когда уже земля раскорчевана и на ней живут.
Длина этой утки от носа до хвоста, или, лучше сказать до ног, ибо хвостовых перьев
у гагар нет, — одиннадцать вершков, нос длиною в вершок, темно-свинцового цвета, тонкий и
к концу очень острый и крепкий; голова небольшая, продолговатая, вдоль ее, по лбу,
лежит полоса темно-коричневого цвета, оканчивающаяся позади затылочной кости хохлом вокруг всей шеи, вышиною с лишком в вершок, похожим более на старинные брыжжи или ожерелье ржавого, а
к корню перьев темно-коричневого цвета; шея длинная, сверху темно-пепельная, спина пепельно-коричневая, которая как будто оканчивается торчащими из зада ногами, темно-свинцового цвета сверху и беловато-желтого снизу, с редкими, неправильными, темными пятнами; ноги гагары от лапок до хлупи
не кругловаты, но совершенно плоски, три ножные пальца, соединенные между собой крепкими глухими перепонками, почти свинцового цвета и тоже плоские, а
не круглые, как бывает
у всех птиц.
Но
у Родиона Потапыча вообще
не лежало почему-то сердце
к этой Дернихе, хотя россыпь была надежная и, по приблизительным расчетам, должна была дать в одно лето около двадцати пудов золота.
Да и душа
у Васи
не лежала к торговле.
Доктор, впрочем, бывал
у Гловацких гораздо реже, чем Зарницын и Вязмитинов: служба
не давала ему покоя и
не позволяла засиживаться в городе;
к тому же, он часто бывал в таком мрачном расположении духа, что бегал от всякого сообщества. Недобрые люди рассказывали, что он в такие полосы пил мертвую и
лежал ниц на продавленном диване в своем кабинете.
Она повела нас в горницу
к дедушке, который
лежал на постели, закрывши глаза; лицо его было бледно и так изменилось, что я
не узнал бы его;
у изголовья на креслах сидела бабушка, а в ногах стоял отец,
у которого глаза распухли и покраснели от слез.
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи, а сам,
не откладывая времени (ему невыносимо было уж оставаться в грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова в номера, где прямо прошел
к Неведомову и тоже сильно был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он увидел диван, очень как бы похожий на гроб и обитый совершенно таким же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно большой стол, покрытый уже черным сукном, на котором
лежали: череп человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то больших книг в дорогом переплете, а сзади стола,
у стены, стояло костяное распятие.
— Только что, — продолжала та,
не обращая даже внимания на слова барина и как бы более всего предаваясь собственному горю, —
у мосту-то
к Раменью повернула за кустик, гляжу, а она и
лежит тут. Весь бочок распорот, должно быть, гоны двои она тащила его на себе — земля-то взрыта!
Ушел он, а я тотчас же
к его столику письменному; бумаг
у него по нашей тяжбе там пропасть такая
лежит, что уж он мне и прикасаться
к ним
не позволяет.
Мы вошли
к Нелли; она
лежала, скрыв лицо в подушках, и плакала. Я стал перед ней на колени, взял ее руки и начал целовать их. Она вырвала
у меня руки и зарыдала еще сильнее. Я
не знал, что и говорить. В эту минуту вошел старик Ихменев.
— Гм… Конечно, это —
не больше, как личное мое мнение, но я все-таки должен сознаться, что сердце мое больше
лежит к становым приставам. И даже именно потому, что
у них мало юридического развития.
И вот я делаю вещи,
к которым
у меня совершенно
не лежит душа, исполняю ради животного страха жизни приказания, которые мне кажутся порой жестокими, а порой бессмысленными.
Придя
к себе, Ромашов, как был, в пальто,
не сняв даже шашки, лег на кровать и долго
лежал,
не двигаясь, тупо и пристально глядя в потолок.
У него болела голова и ломило спину, а в душе была такая пустота, точно там никогда
не рождалось ни мыслей, ни вспоминаний, ни чувств;
не ощущалось даже ни раздражения, ни скуки, а просто
лежало что-то большое, темное и равнодушное.
Прародитель,
лежа в проказе на гноище,
у ворот города, который видел его могущество, богатство и силу, наверное,
не страдал так сильно, как страдал Имярек, прикованный недугом
к покойному креслу, перед письменным столом, в теплом кабинете. Другие времена, другие нравы, другие песни.
Тетрадки ее были в порядке; книжки чисты и
не запятнаны.
У нее была шкатулка, которую подарила ей сама maman (директриса института) и в которой
лежали разные сувениры. Сувениров было множество: шерстинки, шелковинки, ленточки, цветные бумажки, и все разложены аккуратно,
к каждому привязана бумажка с обозначением, от кого и когда получен.
Давай мне лиризм — только настоящий,
не деланный, а как
у моего бесценного Тургенева, который, зайдет ли в лес, спустится ли в овраг
к мальчишкам, спишет ли тебе бретера-офицера, — под всем
лежит поэтическое чувство.
Большов. Это точно, поторговаться
не мешает:
не возьмут по двадцати пяти, так полтину возьмут; а если полтины
не возьмут, так за семь гривен обеими руками ухватятся. Все-таки барыш. Там, что хошь говори, а
у меня дочь невеста, хоть сейчас из полы в полу да со двора долой. Да и самому-то, братец ты мой, отдохнуть пора; проклажались бы мы,
лежа на боку, и торговлю всю эту
к черту. Да вот и Лазарь идет.
На следующий день Санин
лежал еще в постели, как уже Эмиль, в праздничном платье, с тросточкой в руке и сильно напомаженный, ворвался
к нему в комнату и объявил, что герр Клюбер сейчас прибудет с каретой, что погода обещает быть удивительной, что
у них уже все готово, но что мама
не поедет, потому что
у нее опять разболелась голова.