Неточные совпадения
Всякий раз, при сильном
ударе того или другого петуха, раздавались отрывистые восклицания зрителей; но когда побежденный побежал, толпа завыла дико, неистово, продолжительно, так что
стало страшно. Все привстали с мест, все кричали. Какие лица, какие страсти на них! и все это по поводу петушьей драки! «Нет, этого у нас
не увидите», — сказал барон. Действительно, этот момент был самый замечательный
для постороннего зрителя.
Слушая этот горький рассказ, я сначала решительно как будто
не понимал слов рассказчика, — так далека от меня была мысль, что Пушкин должен умереть во цвете лет, среди живых на него надежд. Это был
для меня громовой
удар из безоблачного неба — ошеломило меня, а вся скорбь
не вдруг сказалась на сердце. — Весть эта электрической искрой сообщилась в тюрьме — во всех кружках только и речи было, что о смерти Пушкина — об общей нашей потере, но в итоге выходило одно: что его
не стало и что
не воротить его!
— Видите, — продолжал он, — это
стало не от меня, а от него, потому что он во всех Рынь-песках первый батырь считался и через эту амбицыю ни за что
не хотел мне уступить, хотел благородно вытерпеть, чтобы позора через себя на азиатскую нацыю
не положить, но сомлел, беднячок, и против меня
не вытерпел, верно потому, что я в рот грош взял. Ужасно это помогает, и я все его грыз, чтобы боли
не чувствовать, а
для рассеянности мыслей в уме
удары считал, так мне и ничего.
Впрочем, рассуждая глубже, можно заметить, что это так и должно быть; вне дома, то есть на конюшне и на гумне, Карп Кондратьич вел войну, был полководцем и наносил врагу наибольшее число
ударов; врагами его, разумеется, являлись непокорные крамольники — лень, несовершенная преданность его интересам, несовершенное посвящение себя четверке гнедых и другие преступления; в зале своей, напротив, Карп Кондратьич находил рыхлые объятия верной супруги и милое чело дочери
для поцелуя; он снимал с себя тяжелый панцирь помещичьих забот и
становился не то чтобы добрым человеком, а добрым Карпом Кондратьичем.
И когда он
стал таким, и надзиратели и солдат, наблюдавший за ним в окошечко, перестали обращать на него внимание. Это было обычное
для осужденных состояние, сходное, по мнению надзирателя, никогда его
не испытавшего, с тем, какое бывает у убиваемой скотины, когда ее оглушат
ударом обуха по лбу.
Когда я перечитал последнее письмо матери и поднес его к свечке, невольная слеза зашевелилась в глазах. Мне представился ясно этот новый
удар моей матери, но что меня
не остановило. Здесь или за стеной — я
для нее уже
не существую. Листок загорелся, и мне казалось, что вместе с последним язычком пламени исчезло все мое прошлое. С этих пор я
становился фактически чернским мещанином Иваном Ивановым. Мой план был готов и полон.
Верно ты
не знаешь, чего нам стоит ученье, сколько побоев перенес я прежде, чем
стать скрибой. Учитель каждый день говорил мне: «Вот тебе сто
ударов. Ты
для меня осел, которого бьют. Ты — неразумный негр, который попался в плен. Как орла заставляют садиться на гнездо, как кобчика приучают летать, так я делаю из тебя человека, а ты меня благодари!» При каждом слове он ударял меня палкой; а бывали дни, когда меня клали на пол и колотили камышевыми прутьями без счета, точно хотели превратить в телятину.
Если у каждой клеточки живого тела есть свое отдельное, маленькое сознание, то клеточки
не станут спрашивать,
для чего тело вдруг вскочило, напрягается, борется; кровяные тельца будут бегать по сосудам, мускульные волокна будут сокращаться, каждая клеточка будет делать, что ей предназначено; а
для чего борьба, куда наносятся
удары, — это дело верховного мозга.
С паперти все сошли на поле. Отмерили роковой круг, может быть смертный
для одного из противников. Польщики
стали на нем. Поручникам и стряпчим указано, где им стоять за бойцами. Тут стряпчий Хабара доложил окольничему и дьяку, что бой, вопреки закону, неравен и потому
не может начаться. Потребовали объяснений. Оказалось, что у Мамона колонтари были длиннее Хабаровых и, следственно, защищали его более от
ударов.