Неточные совпадения
Тяга была прекрасная. Степан Аркадьич убил еще две штуки и Левин двух, из которых одного
не нашел.
Стало темнеть.
Ясная, серебряная Венера низко на западе уже сияла из-за березок своим нежным блеском, и высоко на востоке уже переливался своими красными огнями мрачный Арктурус. Над головой у себя Левин ловил и терял звезды Медведицы. Вальдшнепы уже перестали летать; но Левин решил подождать еще, пока видная ему ниже сучка березы Венера перейдет выше его и когда ясны будут везде звезды Медведицы.
Он сидел на кровати в темноте, скорчившись и обняв свои колени и, сдерживая дыхание от напряжения мысли, думал. Но чем более он напрягал мысль, тем только
яснее ему
становилось, что это несомненно так, что действительно он забыл, просмотрел в жизни одно маленькое обстоятельство ― то, что придет смерть, и всё кончится, что ничего и
не стоило начинать и что помочь этому никак нельзя. Да, это ужасно, но это так.
Поди ты сладь с человеком!
не верит в Бога, а верит, что если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо создание поэта,
ясное как день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и ему оно понравится, и он
станет кричать: «Вот оно, вот настоящее знание тайн сердца!» Всю жизнь
не ставит в грош докторов, а кончится тем, что обратится наконец к бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками, или, еще лучше, выдумает сам какой-нибудь декохт из невесть какой дряни, которая, бог знает почему, вообразится ему именно средством против его болезни.
— Аз
не пышем, — сказал он, и от широкой, самодовольной улыбки глаза его
стали ясными, точно у ребенка. Заметив, что барин смотрит на него вопросительно, он,
не угашая улыбки, спросил: —
Не понимаете? Это — болгарский язык будет, цыганский. Болгаре
не говорят «я», — «аз» говорят они. А курить, по-ихнему, — пыхать.
Самгин
не слушал, углубленно рассматривая свою речь. Да, он говорил о себе и как будто
стал яснее для себя после этого. Брат — мешал, неприютно мотался в комнате, ворчливо недоумевая...
Становилось холоднее. По вечерам в кухне собиралось греться человек до десяти; они шумно спорили, ссорились, говорили о событиях в провинции, поругивали петербургских рабочих, жаловались на недостаточно
ясное руководительство партии. Самгин,
не вслушиваясь в их речи, но глядя на лица этих людей, думал, что они заражены верой в невозможное, — верой, которую он мог понять только как безумие. Они продолжали к нему относиться все так же, как к человеку, который
не нужен им, но и
не мешает.
Ответ
ясный: потому что ни один из них, несмотря на все их хотенье, все-таки
не до такой степени хочет, чтобы, например, если уж никак нельзя иначе нажить, то
стать даже и нищим; и
не до такой степени упорен, чтобы, даже и
став нищим,
не растратить первых же полученных копеек на лишний кусок себе или своему семейству.
— Что ж, али что
не ладно? — спросила Федосья, своими
ясными голубыми глазами любовно глядя на Маслову. — А вот нам к чаю, — и она
стала укладывать калачи на полочку.
Часа в три утра в природе совершилось что-то необычайное. Небо вдруг сразу очистилось. Началось такое быстрое понижение температуры воздуха, что дождевая вода,
не успевшая стечь с ветвей деревьев, замерзла на них в виде сосулек. Воздух
стал чистым и прозрачным. Луна, посеребренная лучами восходящего солнца, была такой
ясной, точно она вымылась и приготовилась к празднику. Солнце взошло багровое и холодное.
Долинный лес иногда бывает так густ, что сквозь ветки его совершенно
не видно неба. Внизу всегда царит полумрак, всегда прохладно и сыро. Утренний рассвет и вечерние сумерки в лесу и в местах открытых
не совпадают по времени. Чуть только тучка закроет солнце, лес сразу
становится угрюмым, и погода кажется пасмурной. Зато в
ясный день освещенные солнцем стволы деревьев, ярко-зеленая листва, блестящая хвоя, цветы, мох и пестрые лишайники принимают декоративный вид.
После ужина казаки рано легли спать. За день я так переволновался, что
не мог уснуть. Я поднялся, сел к огню и
стал думать о пережитом. Ночь была
ясная, тихая. Красные блики от огня, черные тени от деревьев и голубоватый свет луны перемешивались между собой. По опушкам сонного леса бродили дикие звери. Иные совсем близко подходили к биваку. Особенным любопытством отличались козули. Наконец я почувствовал дремоту, лег рядом с казаками и уснул крепким сном.
И точно: от вина лицо портится, и это
не могло вдруг пройти, а тогда уж прошло, и цвет лица у меня
стал нежный, и глаза
стали яснее; и опять то, что я от прежнего обращения отвыкла,
стала говорить скромно, знаете, мысли у меня скоро
стали скромные, когда я перестала пить, а в словах я еще путалась и держала себя иногда в забывчивости, по прежнему неряшеству; а к этому времени я уж попривыкла и держать себя, и говорить скромнее.
В глазах Веры Павловны
стало выражаться недоумение; ей все
яснее думалось: «я
не знаю, что это? что же мне думать?» О, Рахметов, при всей видимой нелепости своей обстоятельной манеры изложения, был мастер, великий мастер вести дело! Он был великий психолог, он знал и умел выполнять законы постепенного подготовления.
Когда я встретился с ней в той роковой комнате, во мне еще
не было
ясного сознания моей любви; оно
не проснулось даже тогда, когда я сидел с ее братом в бессмысленном и тягостном молчании… оно вспыхнуло с неудержимой силой лишь несколько мгновений спустя, когда, испуганный возможностью несчастья, я
стал искать и звать ее… но уж тогда было поздно.
Лариса Дмитриевна, давно прошедшая этими «задами» пантеизма, сбивала его и, улыбаясь, показывала мне на него глазами. Она, разумеется, была правее его, и я добросовестно ломал себе голову и досадовал, когда мой доктор торжественно смеялся. Споры эти занимали меня до того, что я с новым ожесточением принялся за Гегеля. Мученье моей неуверенности недолго продолжалось, истина мелькнула перед глазами и
стала становиться яснее и
яснее; я склонился на сторону моей противницы, но
не так, как она хотела.
Может, грамматически речь его и вышла правильнее на немецком языке, но
яснее и определеннее она
не стала.
Ясное дело, что положение молодой девушки
не могло перемениться к лучшему. Компаньонка
стала осторожнее, но, питая теперь личную ненависть и желая на ней выместить обиду и унижение, она отравляла ей жизнь мелкими, косвенными средствами; само собою разумеется, что княгиня участвовала в этом неблагородном преследовании беззащитной девушки.
После Июньских дней я видел, что революция побеждена, но верил еще в побежденных, в падших, верил в чудотворную силу мощей, в их нравственную могучесть. В Женеве я
стал понимать
яснее и
яснее, что революция
не только побеждена, но что она должна была быть побежденной.
Присел на корточки, заботливо зарыл узел с книгами в снег и ушел. Был
ясный январский день, всюду сверкало серебряное солнце, я очень позавидовал брату, но, скрепя сердце, пошел учиться, —
не хотелось огорчить мать. Книги, зарытые Сашей, конечно, пропали, и на другой день у него была уже законная причина
не пойти в школу, а на третий его поведение
стало известно деду.
Небо тоже изменилось. Оно
стало беловатым. Откуда-то сразу появились тонкие слоистые тучи. Сквозь них еще виднелся диск солнца, но уже
не такой
ясный, как раньше. На него можно было смотреть невооруженным глазом. Тучи быстро сгущались. Когда я второй раз взглянул на небо, то местонахождение солнца определил только по неясно расплывчатому светлому пятну. Кое-где у берега появились клочья тумана. Скоро начал моросить дождь.
Но росла ее тревога.
Не становясь от времени
яснее, она все более остро щекотала сердце предчувствием чего-то необычного. Порою у матери являлось недовольство сыном, она думала: «Все люди — как люди, а он — как монах. Уж очень строг.
Не по годам это…»
Ясные дни миновали, и Марусе опять
стало хуже. На все наши ухищрения с целью занять ее она смотрела равнодушно своими большими потемневшими и неподвижными глазами, и мы давно уже
не слышали ее смеха. Я
стал носить в подземелье свои игрушки, но и они развлекали девочку только на короткое время. Тогда я решился обратиться к своей сестре Соне.
И самым большим промахом было то, что вопреки точному и
ясному смыслу
статьи 149 дисциплинарного устава, строго воспрещающей разглашение происходящего на суде, члены суда чести
не воздержались от праздной болтовни.
Но луна все выше, выше, светлее и светлее стояла на небе, пышный блеск пруда, равномерно усиливающийся, как звук,
становился яснее и
яснее, тени
становились чернее и чернее, свет прозрачнее и прозрачнее, и, вглядываясь и вслушиваясь во все это, что-то говорило мне, что и она, с обнаженными руками и пылкими объятиями, еще далеко, далеко
не все счастие, что и любовь к ней далеко, далеко еще
не все благо; и чем больше я смотрел на высокий, полный месяц, тем истинная красота и благо казались мне выше и выше, чище и чище, и ближе и ближе к Нему, к источнику всего прекрасного и благого, и слезы какой-то неудовлетворенной, но волнующей радости навертывались мне на глаза.
Наконец настал первый экзамен, дифференциалов и интегралов, а я все был в каком-то странном тумане и
не отдавал себе
ясного отчета о том, что меня ожидало. По вечерам на меня, после общества Зухина и других товарищей, находила мысль о том, что надо переменить что-то в своих убеждениях, что что-то в них
не так и
не хорошо, но утром, с солнечным светом, я снова
становился comme il faut, был очень доволен этим и
не желал в себе никаких изменений.
Ожидание
не томит. Все радостно и легко возбуждены. Давно знакомые молодые лица кажутся совсем новыми; такими они
стали свежими,
ясными и значительными, разрумянившись и похорошев в крепком осеннем воздухе.
Надо всем этим, конечно, преобладала мысль, что всякий человек должен иметь жену, которая бы его любила, и что любви к нему Миропе Дмитриевне было
не занимать
стать, но, как ни являлось все это
ясным, червячок сомнения шевелился еще в уме Аггея Никитича.
— Ну то-то и есть!
Стало быть, и тебе это ясно: кто же теперь «маньяк»? Я ли, что,
яснее видя сие, беспокоюсь, или те, кому все это ясно и понятно, но которые смотрят на все спустя рукава: лишь бы-де по наш век
стало, а там хоть все пропади! Ведь это-то и значит: «дымом пахнет».
Не так ли, мой друг?
Те же прокуроры, и судьи, и такие же заседания, но
становится всё
яснее и
яснее, что так как гражданские суды решаются по самым разнообразным причинам, но только
не по справедливости, и что уголовные суды
не имеют никакого смысла, потому что наказания
не достигают никакой допускаемой даже самими судьями цели, то учреждения эти
не представляют никакого другого значения, как только средство кормления людей, ни на что более полезное
не способных.
Те же священники, и архиереи, и церкви, и синоды, но всем
становится всё
яснее и
яснее, что люди эти давно уже сами
не верят в то, что проповедуют, и потому
не могут уже никого убедить в необходимости верить в то, во что они сами
не верят.
Так что, как сведения, полученные мною после выхода моей книги о том, как
не переставая понималось и понимается меньшинством людей христианское учение в его прямом и истинном смысле, так и критики на нее, и церковные и светские, отрицающие возможность понимать учение Христа в прямом смысле, убедили меня в том, что тогда как, с одной стороны, никогда для меньшинства
не прекращалось, но всё
яснее и
яснее становилось истинное понимание этого учения, так, с другой стороны, для большинства смысл его всё более и более затемнялся, дойдя, наконец, до той степени затемнения, что люди прямо уже
не понимают самых простых положений, самыми простыми словами выраженных в Евангелии.
Но людям, видящим, каким образом одна
статья в газете изменяет более положение дел, чем десятки свиданий монархов и сессий парламентов, всё
яснее и
яснее становится, что
не эти встречи, и свидания, и разговоры в парламентах руководят делами людей, а нечто независимое от всего этого и нигде
не сосредоточенное.
Достигается это одурение и озверение тем, что людей этих берут в том юношеском возрасте, когда в людях
не успели еще твердо сложиться какие-либо
ясные понятия о нравственности, и, удалив их от всех естественных человеческих условий жизни: дома, семьи, родины, разумного труда, запирают вместе в казармы, наряжают в особенное платье и заставляют их при воздействии криков, барабанов, музыки, блестящих предметов ежедневно делать известные, придуманные для этого движения и этими способами приводят их в такое состояние гипноза, при котором они уже перестают быть людьми, а
становятся бессмысленными, покорными гипнотизатору машинами.
«Верит», — думал Кожемякин. И всё
яснее понимал, что эти люди
не могут
стать детьми,
не смогут жить иначе, чем жили, — нет мира в их грудях,
не на чем ему укрепиться в разбитом, разорванном сердце. Он наблюдал за ними
не только тут, пред лицом старца, но и там, внизу, в общежитии; он знал, что в каждом из них тлеет свой огонь и неслиянно будет гореть до конца дней человека или до опустошения его, мучительно выедая сердцевину.
Так, подкидывая друг друга, точно на качелях, они сшибались
не однажды; от этого Кожемякину снова
стало грустно, оба они перестали казаться ему простыми и
ясными.
Кожемякин вздохнул,
стал не торопясь одеваться, искоса поглядывая на лежанку, и,
не находя в смущённой душе ни понятного чувства, ни
ясной мысли, думал...
Между тем
стало если
не светлеть, то
яснее видно. Волны отсвечивали темным стеклом. Уж я хотел обратиться с целым рядом естественных и законных вопросов, как женщина спросила...
Я понял. Должно быть, это понял и Бутлер, видевший у Геза ее совершенно схожий портрет, так как испуганно взглянул на меня. Итак, поразившись, мы продолжали ее
не знать. Она этого хотела,
стало быть, имела к тому причины. Пока, среди шума и восклицаний, которыми еще более ужасали себя все эти ворвавшиеся и содрогнувшиеся люди, я спросил Биче взглядом. «Нет», — сказали ее
ясные, строго покойные глаза, и я понял, что мой вопрос просто нелеп.
Между далью и правым горизонтом мигнула молния, и так ярко, что осветила часть степи и место, где
ясное небо граничило с чернотой. Страшная туча надвигалась
не спеша, сплошной массой; на ее краю висели большие черные лохмотья; точно такие же лохмотья, давя друг друга, громоздились на правом и на левом горизонте. Этот оборванный, разлохмаченный вид тучи придавал ей какое-то пьяное, озорническое выражение. Явственно и
не глухо проворчал гром. Егорушка перекрестился и
стал быстро надевать пальто.
— Много дней слышали мы эти звуки, такие гулкие, с каждым днем они
становились всё понятнее,
яснее, и нами овладевало радостное бешенство победителей — мы работали, как злые духи, как бесплотные,
не ощущая усталости,
не требуя указаний, — это было хорошо, как танец в солнечный день, честное слово! И все мы
стали так милы и добры, как дети. Ах, если бы вы знали, как сильно, как нестерпимо страстно желание встретить человека во тьме, под землей, куда ты, точно крот, врывался долгие месяцы!
Илья почувствовал, что лгать было
не нужно, и ему
стало неловко. Наверх он шёл
не торопясь, чутко прислушиваясь ко всему, точно ожидая, что кто-то остановит его. Но, кроме шума ветра, ничего
не было слышно, никто
не остановил юношу, и он внёс на чердак к женщине вполне
ясное ему, похотливое, хотя ещё робкое чувство.
И вдруг — обыкновенно это случалось весной, когда все на земле
становится так обаятельно красиво и чем-то укоризненно ласковым веет на душу с
ясного неба, — Игнат Гордеев как бы чувствовал, что он
не хозяин своего дела, а низкий раб его.
— Чего тут говорить? Дело
ясное: девки — сливки, бабы — молоко; бабы — близко, девки — далеко…
стало быть, иди к Соньке, ежели без этого
не можешь, — и говори ей прямо — так, мол, и так… Дурашка! Чего ж ты дуешься? Чего пыжишься?
— Нет, уж это без всякой совести!
Не было у меня такого уговору, чтобы дрова таскать. Матрос — ну,
стало быть, дело твое
ясное!.. А чтобы еще и дрова… спасибо! Это значит — драть с меня ту шкуру, которой я
не продал… Это уж без совести! Ишь ты, какой мастер соки-то из людей выжимать.
Да, уже прошло лето. Стоят
ясные, теплые дни, но по утрам свежо, пастухи выходят уже в тулупах, а в нашем саду на астрах роса
не высыхает в течение всего дня. Все слышатся жалобные звуки, и
не разберешь, ставня ли это ноет на своих ржавых петлях, или летят журавли — и
становится хорошо на душе и так хочется жить!
Елена
не стала с ним более разговаривать об этом происшествии и по наружности оставалась спокойной; но когда Елпидифор Мартыныч ушел от нее, то лицо Елены приняло почти отчаянное выражение: до самой этой минуты гнев затемнял и скрывал перед умственными очами Елены всякое
ясное воспоминание о князе, но тут он как живой ей представился, и она поняла, до какой степени князь любил ее, и к вящему ужасу своему сознала, что и сама еще любила его.
Из сада смотрели, как занимался дом. Еще темнота была, и широкий двор смутно двигался, гудел ровно и сильно — еще понаехали с телегами деревни; засветлело, но
не в доме, куда смотрели, а со стороны служб: там для света подожгли сарайчик, и слышно было, как мечутся разбуженные куры и поет сбившийся с часов петух. Но
не яснее стали тени во дворе, и только прибавилось шуму: ломали для проезда ограду.
Я желал возненавидеть человечество — и поневоле
стал презирать его; душа ссыхалась; ей нужна была свобода, степь, открытое небо… ужасно сидеть в белой клетке из кирпичей и судить о зиме и весне по узкой тропинке, ведущей из келий в церковь;
не видать
ясное солнце иначе, как сквозь длинное решетчатое окно, и
не сметь говорить о том, чего нет в такой-то книге…
Эта мысль, составившая содержание нашей прошедшей
статьи, ожидает еще обширной фактической разработки; но мы
не сомневаемся, что чем более
станем мы сводить факты народной жизни за вторую половину XVII и первую четверть XVIII века, тем
яснее будет выказываться соответствие между ними, вместо представляющегося на первый раз противоречия.
Этот поток теней, почему-то более страшных, чем люди, быстро исчез, Яков понял, что у ворот фабрики разыгралась обычная в понедельник драка, — после праздников почти всегда дрались, но в памяти его остался этот жуткий бег тёмных, воющих пятен. Вообще вся жизнь
становилась до того тревожной, что неприятно было видеть газету и
не хотелось читать её. Простое,
ясное исчезало, отовсюду вторгалось неприятное, появлялись новые люди.