Неточные совпадения
Говорили о том, что Россия быстро богатеет, что купечество Островского почти вымерло и уже не заметно в Москве, что возникает
новый слой промышленников, не чуждых интересам
культуры, искусства, политики.
Он неохотно и ‹не› очень много затратил времени на этот труд, но затраченного оказалось вполне достаточно для того, чтоб решительно не согласиться с философией истории, по-новому изображающей процесс развития мировой
культуры.
Некоторые славянофильствующие и в наши горестные дни думают, что если мы, русские, станем активными в отношении к государству и
культуре, овладевающими и упорядочивающими, если начнем из глубины своего духа создавать
новую, свободную общественность и необходимые нам материальные орудия, если вступим на путь технического развития, то во всем будем подобными немцам и потеряем нашу самобытность.
Внутренне этот исторический поворот подготовлялся духовным кризисом европейской
культуры, крахом позитивизма и материализма новейшего европейского сознания, разочарованием в жизни, жаждой
новой веры и
новой мудрости.
В века
новой истории, которая уже перестала быть
новой и стала очень старой, все сферы
культуры и общественной жизни начали жить и развиваться лишь по собственному закону, не подчиняясь никакому духовному центру.
Моя тема была: возможен ли и как возможен переход от символического творчества продуктов
культуры к реалистическому творчеству преображенной жизни,
нового неба и
новой земли.
Вопросы об отношении христианства к творчеству, к
культуре, к общественной жизни требовали
новых постановок и
новых решений.
Для Ечкина это было совсем не убедительно. Он развил широкий план
нового хлебного дела, как оно ведется в Америке. Тут были и элеватор, и подъездные пути, и скорый кредит, и заграничный экспорт, и интенсивная
культура, — одним словом, все, что уже существовало там, на Западе. Луковников слушал и мог только удивляться. Ему начинало казаться, что это какой-то сон и что Ечкин просто его морочит.
То было очень интересное и напряженное время, когда для наиболее культурной части интеллигенции раскрывались
новые миры, когда души освобождались для творчества духовной
культуры.
Это было ожидание не только совершенно
новой коллективной символической
культуры, но также и ожидание грядущей революции.
Все, что говорили представители светской
культуры, предполагало возможность
нового христианского сознания,
новой эпохи в христианстве.
Деятели русской революции жили идеями Чернышевского, Плеханова, материалистической и утилитарной философией, отсталой тенденциозной литературой, они не интересовались Достоевским, Л. Толстым, Вл. Соловьевым, не знали
новых движений западной
культуры.
В мировой истории человечества и во всей
культуре человечества многое должно еще произойти, прежде чем станет возможным вступить в
новую религиозную эпоху.
Европейская
культура идет быстрыми шагами к пределу человеческого самообоготворения, к
новой безбожной религии, к земному богу, который уже всех поработит и которому поклонятся окончательно.
Эти партии бродят по совершенно не исследованной местности, на которую никогда еще не ступала нога топографа; места отыскивают, но неизвестно, как высоко лежат они над уровнем моря, какая тут почва, какая вода и проч.; о пригодности их к заселению и сельскохозяйственной
культуре администрация может судить только гадательно, и потому обыкновенно ставится окончательное решение в пользу того или другого места прямо наудачу, на авось, и при этом не спрашивают мнения ни у врача, ни у топографа, которого на Сахалине нет, а землемер является на
новое место, когда уже земля раскорчевана и на ней живут.
Как человек
новый, в некотором роде мещанин во дворянстве, он, во-первых, опасался компрометировать себя каким-нибудь слишком простым кушаньем, а во-вторых, находил, что ему предстоит единственный, в своем роде, случай поучиться у настоящих культурных людей, чтобы потом, по приезде в Непросыхающий, сделать соответствующие применения, которые доказали бы его знакомство с последними результатами европейской
культуры.
«Культ?» — повторял Матвей смешное слово с недоумением и досадой, а в уши ему назойливо садились всё
новые слова:
культура, легенда, мистика. Их становилось всё больше, они окружали рассказчицу скучным облаком, затемняли лицо её и, точно отодвигая куда-то в сторону, делали странной и чужой.
«Сочувствователь» — это
новое модное слово, которое стремится заменить «нигилистов» и которое исключительно имеет в виду людей
культуры.
У одной было такое заглавие: «О промежуточной
культуре», у другой: «Несколько слов по поводу заметки г. Z. о перештыковке почвы под
новый сад», у третьей: «Еще об окулировке спящим глазком» — и все в таком роде.
Все дело лишь в одном: принимая выгоды
культуры, нельзя разрывать самой тесной связи с природой; развивая в своем организме
новые положительные свойства, даваемые нам условиями культурного существования, необходимо в то же время сохранить наши старые положительные свойства; они добыты слишком тяжелою ценою, а утерять их слишком легко.
В эпоху «
культуры», т. е. всяческой секуляризации, область культа уже не получает художественного обогащения, не знает
новых обретений.
И сколько духовного наслаждения вы получите, если будете смотреть на мир божий, на вечно окружающую нас природу — и на море, и на небо — так сказать, вооруженным глазом, понимающим ее явления, и воспринимать впечатления
новых стран, совсем иных
культур и народов, приготовленные предварительным знакомством с историей, с бытом ее обитателей, с ее памятниками…
«Разве не представляется необходимым, чтобы человек этой трагической
культуры, для самовоспитания к строгости и ужасу, возжелал
нового искусства. искусства метафизического утешения трагедии?»
Культура, как и вся земля, должна быть преображена в
новую жизнь, она не может бесконечно длиться в своей серединности, в своей законнической охлажденности.
Культура сама по себе не есть преображение жизни и явление
нового человека.
Но когда пророкам и гениям поставлены памятники и их именами названы улицы, образуется охлажденная серединная
культура, которая уже не терпит
нового пророчества и
новой гениальности.
Творческое горение, творческий взлет всегда направлены на создание
новой жизни,
нового бытия, но в результате получаются охлажденные продукты
культуры, культурные ценности, книги, картины, учреждения, добрые дела.
Совершенная социализация человека, связанная с идеей совершенного социального строя, и совершенная регуляция всей человеческой
культуры могут привести к
новому и окончательному порабощению человеческой личности.
Отсутствие единства и цельности
культуры выразится в том, что умственные и духовные направления XIX века будут разделяться на десятилетия и каждое десятилетие принесет с собой
новые идеи и стремления,
новый душевный уклад.
Демократизуясь, распространяясь в ширь на
новые слои, она понижается в своем уровне и лишь позже, путем переработки человеческого материала,
культура может опять повыситься.
Это
новое молодое поколение изменило тип русской
культуры.
Но при низком уровне сельскохозяйственной
культуры, при социальной неустроенности крестьян положение было тяжелым и среди крестьян было постоянно недовольство и мечта о
новом устроении.
Семинаристы и разночинцы принесли с собой
новую душевную структуру, более суровую, моралистическую, требовательную и исключительную, выработанную более тяжелой и мучительной школой жизни, чем та школа жизни, в которой выросли люди дворянской
культуры.
Дворянство, которое было передовым и наиболее культурным слоем в начале и еще в середине XIX века, во вторую половину века будет понижаться в культурном уровне, делаться реакционным и должно будет уступить место разночинной интеллигенции, которая принесет с собой совсем иной,
новый тип
культуры.
Россия перешла от старого средневековья, минуя пути
новой истории, с их секуляризацией, дифференциацией разных областей
культуры, с их либерализмом и индивидуализмом, с торжеством буржуазии и капиталистического хозяйства.
Новые люди, пришедшие снизу, были чужды традициям русской
культуры, их отцы и деды были безграмотны, лишены всякой
культуры и жили исключительно верой.
Под творческой активностью духа я понимаю не создание лишь продуктов
культуры всегда символических, а реальное изменение мира и человеческих отношений, т. е. создание
новой жизни,
нового бытия.
Пророческое будущее не принадлежит ни германскому духу музыки, ни латинскому духу пластики, а лишь синтетическому теургическому искусству, не вагнеровскому, которое все еще остается в
культуре, а иному, переходящему за пределы
культуры к
новому бытию.
Творчество религиозное проходит через жертву и собственным совершенством, и совершенством
культуры во имя создания
нового бытия, продолжения дела Божьего творения.
Творческий акт будет созидать
новое бытие, а не ценности дифференцированной
культуры, в творческом акте не будет умирать жизнь.
Теургия не
культуру творит, а
новое бытие, теургия — сверхкультурна.
В строе русской души есть противление тому творчеству, которое создает дурно-бесконечную, буржуазно-серединную
культуру, есть жажда творчества, которое создает
новую жизнь и иной мир.
«Политика» входит в общую
культуру, но она не есть путь к
новому миру, к
новой жизни.
Иванов хорошо говорит: «Нет в Европе другой
культуры, кроме эллинской, подчинившей себе латинство и доныне живой в латинстве, — пускающей все
новые побеги из ветвей трехтысячелетнего, дряхлеющего, но живучего ствола.
Творчество
новой эпохи преодолеет
культуру изнутри, не извне.
Новое искусство,
новый символизм ценны и значительны, прежде всего, как мировой кризис искусства, как показатель кризиса всей
культуры.
Русским мальчикам (излюбленное выражение Достоевского), поглощенным решением конечных мировых вопросов, или о Боге и бессмертии, или об устроении человечества по
новому штату, атеистам, социалистам и анархистам,
культура представляется помехой в их стремительном движении к концу.
Ныне человечество созрело для
новой религиозной жизни не потому, что стало совершенным и безгрешным, не потому, что исполнило все заветы Петровой церкви, но потому, что сознание человека на вершине
культуры достигло зрелой и конечной остроты и природа человека раздвоилась до обнаружения последних своих первооснов.
В
новом символизме творчество перерастает себя, творчество рвется не к ценностям
культуры, а к
новому бытию.
С этой точки зрения, творить можно только
культуру, т. е. ценности логические, этические и эстетические, но нельзя творить
нового бытия, иной жизни.