Неточные совпадения
— Ай, славная монета! Ай, добрая монета! — говорил он, вертя один червонец в руках и пробуя на зубах. — Я думаю, тот
человек, у которого пан
обобрал такие хорошие червонцы, и часу не прожил на свете, пошел тот же час в реку, да и утонул там после таких славных червонцев.
— Теперь Валентин затеял новую канитель, — им руководят девицы Радомысловы и веселые
люди их кружка. Цель у них — ясная:
обобрать болвана, это я уже сказала. Вот какая история. Он рассказывал тебе?
Ему казалось, что он весь запылился, выпачкан липкой паутиной; встряхиваясь, он ощупывал костюм, ловя на нем какие-то невидимые соринки, потом, вспомнив, что, по народному поверью, так «
обирают» себя
люди перед смертью, глубоко сунул руки в карманы брюк, — от этого стало неловко идти, точно он связал себя. И, со стороны глядя, смешон, должно быть,
человек, который шагает одиноко по безлюдной окраине, — шагает, сунув руки в карманы, наблюдая судороги своей тени, маленький, плоский, серый, — в очках.
Но один потерпел при выходе какое-то повреждение, воротился и получил помощь от жителей: он был так тронут этим, что, на прощанье, съехал с
людьми на берег, поколотил и
обобрал поселенцев. У одного забрал всех кур, уток и тринадцатилетнюю дочь, у другого отнял свиней и жену, у старика же Севри, сверх того, две тысячи долларов — и ушел. Но прибывший вслед за тем английский военный корабль дал об этом знать на Сандвичевы острова и в Сан-Франциско, и преступник был схвачен, с судном, где-то в Новой Зеландии.
Не спали только в холостой уголовной несколько
человек, сидевших в углу около огарка, который они потушили, увидав солдата, и еще в коридоре, под лампой, старик; он сидел голый и
обирал насекомых с рубахи.
Погубить же, разорить, быть причиной ссылки и заточения сотен невинных
людей вследствие их привязанности к своему народу и религии отцов, как он сделал это в то время, как был губернатором в одной из губерний Царства Польского, он не только не считал бесчестным, но считал подвигом благородства, мужества, патриотизма; не считал также бесчестным то, что он
обобрал влюбленную в себя жену и свояченицу.
Около полудня мы сделали большой привал.
Люди тотчас же стали раздеваться и вынимать друг у друга клещей из тела. Плохо пришлось Паначеву. Он все время почесывался. Клещи набились ему в бороду и в шею.
Обобрав клещей с себя, казаки принялись вынимать их у собак. Умные животные отлично понимали, в чем дело, и терпеливо переносили операцию. Совсем не то лошади: они мотали головами и сильно бились. Пришлось употребить много усилий, чтобы освободить их от паразитов, впившихся в губы и в веки глаз.
— Ах, какой ты! Со богатых-то вы все
оберете, а нам уж голенькие остались. Только бы на ноги встать, вот главная причина. У тебя вон пароходы в башке плавают, а мы по сухому бережку с молитвой будем ходить. Только бы мало-мало в
люди выбраться, чтобы перед другими не стыдно было. Надоело уж под начальством сидеть, а при своем деле сам большой, сам маленький. Так я говорю?
Словом — куда ни обернитесь, везде вы встретите
людей, действующих по этому правилу: тот принимает у себя негодяя, другой
обирает богатого простяка, третий сочиняет донос, четвертый соблазняет девушку, — все на основании того же милого соображения: «не я, так другой».
— Вот уж это и нехорошо, моя милая, что вы так горячитесь, — произнес он несколько дрожащим голосом от нетерпеливого наслаждения видеть поскорее эффект своей обиды, — вот уж это и нехорошо. Вам предлагают покровительство, а вы поднимаете носик… А того и не знаете, что должны быть мне благодарны; уже давно мог бы я посадить вас в смирительный дом, как отец развращаемого вами молодого
человека, которого вы
обирали, да ведь не сделал же этого… хе, хе, хе, хе!
Всюду было ясно видно грубо-голое, нагло-откровенное стремление обмануть
человека,
обобрать его, выжать из него побольше пользы для себя, испить его крови.
— Да что ж им в зубы-то смотреть? Ну вот я церковь
обобрал. Кому от этого худо? Я теперь хочу так сделать, чтобы не лавчонку, а хватить казну и раздавать. Добрым
людям раздавать.
Я же хоть силу в себе и ощущал, но думаю, во-первых, я пьян, а во-вторых, что если десять или более
человек на меня нападут, то и с большою силою ничего с ними не сделаешь, и
оберут, а я хоть и был в кураже, но помнил, что когда я, не раз вставая и опять садясь, расплачивался, то мой компаньон, баринок этот, видел, что у меня с собою денег тучная сила.
Все это шумело, пело, ругалось. Лошади,
люди, медведи — ржали, кричали, ревели. Дорога шла густым лесом. Несмотря на ее многолюдность, случалось иногда, что вооруженные разбойники нападали на купцов и
обирали их дочиста.
Устрашение, подкуп, гипнотизация приводят
людей к тому, что они идут в солдаты; солдаты же дают власть и возможность и казнить
людей, и
обирать их (подкупая на эти деньги чиновников), и гипнотизировать, и вербовать их в те самые солдаты, которые дают власть делать всё это.
Ты, всякую минуту могущий умереть, подписываешь смертный приговор, объявляешь войну, идешь на войну, судишь, мучаешь,
обираешь рабочих, роскошествуешь среди нищих и научаешь слабых и верящих тебе
людей тому, что это так и должно быть и что в этом обязанность
людей, рискуя тем, что в тот самый момент, как ты сделал это, залетит в тебя бактерия или пуля, и ты захрипишь и умрешь и навеки лишишься возможности исправить, изменить то зло, которое ты сделал другим и, главное, себе, погубив задаром один раз в целой вечности данную тебе жизнь, не сделав в ней то одно, что ты несомненно должен был сделать.
А господь его ведает, вор ли, разбойник — только здесь и добрым
людям нынче прохода нет — а что из того будет? ничего; ни лысого беса не поймают: будто в Литву нет и другого пути, как столбовая дорога! Вот хоть отсюда свороти влево, да бором иди по тропинке до часовни, что на Чеканском ручью, а там прямо через болото на Хлопино, а оттуда на Захарьево, а тут уж всякий мальчишка доведет до Луёвых гор. От этих приставов только и толку, что притесняют прохожих да
обирают нас, бедных.
Да и не трудно было расплескать миллионы. Два сына Губонина были
люди некоммерческие. Отцовское дело было с убытком ликвидировано. Гурзуф продан, из своего дома пришлось выехать на квартиру, и братьев разорили ростовщики. Первое время, пока еще были средства, братья жили широко. Благотворительные генералы и дамы-благотворительницы
обирали их вовсю, да вообще у них никому отказу не было в деньгах.
Бенни это казалось невероятным, и он более разделял мнение старого гостиничного слуги, который, выслушав рассказ взволнованных господ, выводил из их слов, что пьяный мужик был не что иное, как просто пьяный мужик, каких часто
обирают на этом спуске, и что
обобрали его, вероятно, сами сторожевые казаки, наполняющие город во время ярмарки, или будочник; что извозчик принял Ничипоренко и Бенни за мошенников, которые искали средств забросить куда-нибудь за город побитого, а может быть, и совсем убитого ими
человека; а что казаки, желавшие заарканить Бенни,
обобрали бы, вероятно, и его точно так же, как они
обобрали мужика.
— Поделом ему, мошеннику!.. А разе кто велел ему на старости лет принять такой грех на душу… Шуточное дело,
человека обобрать!..
И вот направился я по сим местам, вместе с тем самым бродячим народом, который и нашу обитель сотнями наполнял по праздникам. Братия относилась к нему безучастно или враждебно — дескать, дармоеды — старалась
обобрать у них все пятаки, загоняла на монастырские работы и, всячески выжимая сок из этих
людей, пренебрегала ими. Я же, занятый своим делом, мало встречался с пришлыми
людьми, да и не искал встреч, считая себя
человеком особенным в намерениях своих и внутренно ставя образ свой превыше всех.
За меня стоял новый родитель мой, Иван Афанасьевич, и какими-то словами как спутал братьев всех, что те… пик-пик!.. замялись, и это место вот-вот досталось бы мне, как брат Петрусь, быв, как я всегда говорил о нем,
человек необыкновенного ума, и, в случае неудачи, бросающий одну цель и нападающий на другую, чтоб смешать все, вдруг опрокидывается на моего нового родителя, упрекает его, что он овладел моим рассудком,
обобрал меня, и принуждает меня, слабого, нерассудливого, жениться на своей дочери, забыв то, что он, Иван Афанасьевич, из подлого происхождения и бывший подданный пана Горбуновского…
Он боялся за меня, что меня, неопытного, не знающего света, одного в чужих
людях,
оберут, обманут.
Опять это показалось страшновато: можно было опасаться засады, в которой могли скрываться лихие
люди, способные
обобрать богомольцев догола, но благочестие превозмогло страх, и купец после небольшого раздумья, помолясь богу и помянув угодника, решился переступить шага три вниз.
— Чего, — говорит, — вы, бабы, испугались! Наш прихожанин — хороший
человек, и по церковному делу мне без него обойтись невозможно. Мы с ним приехали на живую минуту, чтобы
обобрать в свою пользу, что нам годится, и уехать.
Глеб. Я вот, Мавра Тарасовна, рассуждаю, стою, что пора бы нам яблоки-то
обирать. Что они мотаются! Только одно сумление с ними да грех; стереги их, броди по ночам, чем бы спать, как это предуставлено
человеку.
— Я? Я погиб от любви к жизни, — дурак! Я жизнь любил — а купец ее
обирает. Я не выношу его именно за это — а не потому, что я дворянин. Я, если хочешь знать, не дворянин, а бывший
человек. Мне теперь наплевать на всё и на всех… и вся жизнь для меня — любовница, которая меня бросила, за что я презираю ее.
Да и может ли быть какая-нибудь помощь или добрый пример от
людей корыстолюбивых, жадных, развратных, ленивых, которые наезжают в деревню только затем, чтобы оскорбить,
обобрать, напугать?
— Я вооружил, да-с, я же виноват, коли муж к жене, а она в сторону… может быть, по-вашему, образованному, ничего, очень хорошо… а мы
люди простые. Что ж такое? Я прямо скажу, я мужчина, за неволю сделаешь что-нибудь… У них рюмку водки выпьешь, так сейчас и пьяница; ну, пьяница, так пьяница, будь по-ихнему. Теперь меня всего
обобрали… я нищий стал… у меня тут тридцать тысяч серебром ухнуло, — ну и виноват, значит! Мы ведь дураки, ничего не понимаем, учились на медные деньги, в университетах не были.
Очень приятно хоть раз услышать слово правды и сочувствия, тем более, что обыкновенно доктор Шевырев — очень эгоистичный
человек, пьяница и развратник, устроивший лечебницу только для того, чтобы
обирать дураков.
Этот вышел в
люди наушничеством [и шпионством], тот залез в казенный сундук, тот находится на содержании у такой-то старухи, чрез которую и сделал карьеру; один занимался контрабандой, [другой сводничеством,] третий
обирал крестьян, четвертый — отъявленный взяточник, пятый — шулер…
Артелями в лесах больше работают:
человек по десяти, по двенадцати и больше. На сплав рубить рядят лесников высковские промышленники, разделяют им на Покров задатки, а расчет дают перед Пасхой либо по сплаве плотов. Тут не без обману бывает: во всяком деле толстосум сумеет прижать бедного мужика, но промеж себя в артели у лесников всякое дело ведется начистоту… Зато уж чужой
человек к артели в лапы не попадайся: не помилует,
оберет как липочку и в грех того не поставит.
— Что правда, то правда, — молвил Патап Максимыч. — Счастья Бог ей не пошлет… И теперь муженек-от чуть не половину именья на себя переписал, остальным распоряжается, не спросясь ее… Горька была доля Марьи Гавриловны за первым мужем, от нового, пожалуй, хуже достанется. Тот по крайности богатство ей дал, а этот, году не пройдет,
оберет ее до ниточки… И ништо!.. Вздоров не делай!.. Сама виновата!.. Сама себя раба бьет, коль не чисто жнет. А из него вышел самый негодящий
человек.
Исправник позвал солдат, велел связать и вести его на телегу. Когда его с связанными ногами взвалили на телегу, Аксенов перекрестился и заплакал. У Аксенова
обобрали вещи и деньги, отослали его в ближний город, в острог. Послали во Владимир узнать, какой
человек был Аксенов, и все купцы и жители владимирские показали, что Аксенов смолоду пил и гулял, но был
человек хороший. Тогда его стали судить. Судили его за то, что он убил рязанского купца и украл 20000 денег.
Лжеучение государства вредно уже одним тем, что выдает ложь за истину, но больше всего вредно тем, что приучает добрых
людей делать дела, противные совести и закону бога:
обирать бедных, судить, казнить, воевать и думать, что все эти дела не дурные.
И вдруг приходят
люди и говорят: пойдем с нами
обирать, казнить, убивать, воевать, тебе будет от этого лучше, а если не тебе, то государству.
— Расчет давай!.. Сейчас расчет!.. Нечего отлынивать-то!.. Жила ты этакой!.. Бедных
людей обирать!.. Не бойсь, не дадут тебе потачки… И на тебя суд найдем!.. Расчет подавай!..
— Ярманка, сударь, место бойкое, недобрых
людей в ней довольно, всякого званья народу у Макарья не перечтешь. Все едут сюда, кто торговать, а кто и воровать… А за нашим хозяином нехорошая привычка водится: деньги да векселя завсегда при себе носит… Долго ль до греха?.. Подсмотрит какой-нибудь жулик да в недобром месте и
оберет дочиста, а не то и уходит еще, пожалуй… Зачастую у Макарья бывают такие дела. Редкая ярманка без того проходит.
— Что касается миллионов барона, то я к ним отношусь очень хладнокровно. Я не из тех женщин, которые смотрят на деньги, как на главный двигатель их жизни. Да и барон, хотя и миллионер, но не из тех
людей, которые тратят свои миллионы на женщину, с которой живут. Многого я ему не стою, и я не стараюсь его
обирать, так как это не в моем характере. С годами, с опытностью, может быть, это разовьется и во мне, как у других женщин, но пока эти алчные чувства, вероятно, спят во мне… Они чужды мне…
— Какими кажутся тебе девять десятых этих
людей? — продолжал Звездич. — Находишь ли ты их привлекательными? Думаешь ли ты, что женщина, истинная женщина, способная любить, может увлечься ими? Нет! Не правда ли? Они не лучше, чем эта «венская» Дора, которая
обирает их, смеется над ними и продает их эгоистическому, грубому тщеславию поддельную страсть…
— Чудный
человек твой хозяин, — сказал Аристотель своему спутнику, — боится диавола, как дитя, напуганное сказками своей няньки, ненавидит иноверцев и считает их хуже всякого нечистого животного, из неприятеля на поле битвы готов сделать чучелу и между тем чести, благородства необыкновенного! Своими руками убьет воина, который
оберет пленника, и готов сына убить, если б он посягнул на дело, по его понятиям, низкое.
«Если я один среди мира
людей, не исполняющих учение Христа, — говорят обыкновенно, — стану исполнять его, буду отдавать то, что имею, буду подставлять щеку, не защищаясь, буду даже не соглашаться на то, чтобы идти присягать и воевать, меня
оберут, и если я не умру с голода, меня изобьют до смерти, и если не изобьют, то посадят в тюрьму или расстреляют, и я напрасно погублю всё счастье своей жизни и всю свою жизнь».
Но не неприятели, а свои же злые
люди нападут на семью христианина и, если он не будет защищаться,
оберут, измучают и убьют его и его близких.
Придет войной неприятель или просто злые
люди нападут на меня, думал я прежде, и если я не буду защищаться, они
оберут нас, осрамят, измучают и убьют меня и моих близких, и мне казалось это страшным.