Неточные совпадения
И вот в то самое время, когда совершилась эта бессознательная кровавая драма, вдали, по дороге, вдруг
поднялось густое
облако пыли.
Но туча, то белея, то чернея, так быстро надвигалась, что надо было еще прибавить шага, чтобы до дождя поспеть домой. Передовые ее, низкие и черные, как дым с копотью,
облака с необыкновенной быстротой бежали по небу. До дома еще было шагов двести, а уже
поднялся ветер, и всякую секунду можно было ждать ливня.
Она зашла в глубь маленькой гостиной и опустилась на кресло. Воздушная юбка платья
поднялась облаком вокруг ее тонкого стана; одна обнаженная, худая, нежная девичья рука, бессильно опущенная, утонула в складках розового тюника; в другой она держала веер и быстрыми, короткими движениями обмахивала свое разгоряченное лицо. Но, вопреки этому виду бабочки, только что уцепившейся за травку и готовой, вот-вот вспорхнув, развернуть радужные крылья, страшное отчаяние щемило ей сердце.
Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все
поднималась и наконец пропадала в
облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
Из заросли
поднялся корабль; он всплыл и остановился по самой середине зари. Из этой дали он был виден ясно, как
облака. Разбрасывая веселье, он пылал, как вино, роза, кровь, уста, алый бархат и пунцовый огонь. Корабль шел прямо к Ассоль. Крылья пены трепетали под мощным напором его киля; уже встав, девушка прижала руки к груди, как чудная игра света перешла в зыбь; взошло солнце, и яркая полнота утра сдернула покровы с всего, что еще нежилось, потягиваясь на сонной земле.
За
облака Орёл
На верх Кавказских гор
поднялся...
Мягкими увалами поле, уходя вдаль,
поднималось к дымчатым
облакам; вдали снежными буграми возвышались однообразные конусы лагерных палаток, влево от них на темном фоне рощи двигались ряды белых, игрушечных солдат, а еще левее возвышалось в голубую пустоту между
облаков очень красное на солнце кирпичное здание, обложенное тоненькими лучинками лесов, облепленное маленькими, как дети, рабочими.
Через вершины старых лип видно было синеватую полосу реки; расплавленное солнце сверкало на поверхности воды; за рекою, на песчаных холмах, прилепились серые избы деревни, дальше холмы заросли кустами можжевельника, а еще дальше с земли
поднимались пышные
облака.
Дым, тяжело и медленно
поднимаясь от земли, сливается с горячим, влажным воздухом, низко над людями висит серое
облако, дым напитан запахами болота и человечьего навоза.
Он любовался прекрасным днем, густыми темнеющими
облаками, иногда закрывавшими солнце, и яровыми полями, в которых везде ходили мужики за сохами, перепахивая овес, и густо зеленевшими озимями, над которыми
поднимались жаворонки, и лесами, покрытыми уже, кроме позднего дуба, свежей зеленью, и лугами, на которых пестрели стада и лошади, и полями, на которых виднелись пахари, — и, нет-нет, ему вспоминалось, что было что-то неприятное, и когда он спрашивал себя: что? — то вспоминал рассказ ямщика о том, как немец хозяйничает в Кузминском.
День совсем разгулялся,
облака разошлись, солнце
поднялось выше леса, и мокрая листва, и лужи, и куполы, и кресты церкви ярко блестели на солнце.
Посмотри на ночь: видишь, какая мрачная ночь, облака-то, ветер какой
поднялся!
После полудня небо стало заволакиваться слоистыми
облаками; вокруг солнца появились круги, и вместе с тем начал
подниматься ветер.
По наблюдениям староверов, если на западе в горах небо чистое — погода будет тихая, но если с утра там
поднимаются кучевые
облака — это верный признак сильного северо-западного ветра.
Впереди огромная лиловая туча медленно
поднималась из-за леса; надо мною и мне навстречу неслись длинные серые
облака; ракиты тревожно шевелились и лепетали.
Волшебными подводными островами тихо наплывают и тихо проходят белые круглые
облака — и вот вдруг все это море, этот лучезарный воздух, эти ветки и листья, облитые солнцем, — все заструится, задрожит беглым блеском, и
поднимется свежее, трепещущее лепетанье, похожее на бесконечный мелкий плеск внезапно набежавшей зыби.
Вечерами над заводом колебалось мутно-красное зарево, освещая концы труб, и было похоже, что трубы не от земли к небу
поднялись, а опускаются к земле из этого дымного
облака, — опускаются, дышат красным и воют, гудят.
Осенью озеро ничего красивого не представляло. Почерневшая холодная вода била пенившеюся волной в песчаный берег с жалобным стоном, дул сильный ветер; низкие серые
облака сползали непрерывною грядой с Рябиновых гор. По берегу ходили белые чайки. Когда экипаж подъезжал ближе, они
поднимались с жалобным криком и уносились кверху. Вдали от берега сторожились утки целыми стаями. В осенний перелет озеро Черчеж было любимым становищем для уток и гусей, — они здесь отдыхали, кормились и летели дальше.
Солнце только что
поднялось над сплошным белым
облаком, покрывающим восток, и вся окрестность озарилась спокойно-радостным светом.
Солнце
поднималось все выше, вливая свое тепло в бодрую свежесть вешнего дня.
Облака плыли медленнее, тени их стали тоньше, прозрачнее. Они мягко ползли по улице и по крышам домов, окутывали людей и точно чистили слободу, стирая грязь и пыль со стен и крыш, скуку с лиц. Становилось веселее, голоса звучали громче, заглушая дальний шум возни машин.
Дым,
поднимаясь чаще и чаще, расходился быстро по линии и слился наконец весь в одно лиловатое, свивающееся и развивающееся
облако, в котором кое-где едва мелькали огни и черные точки, — все звуки — в один перекатывающийся треск.
— Неужели это уж Севастополь? — спросил меньшой брат, когда они
поднялись на гору, и перед ними открылись бухта с мачтами кораблей, море с неприятельским далеким флотом, белые приморские батареи, казармы, водопроводы, доки и строения города, и белые, лиловатые
облака дыма, беспрестанно поднимавшиеся по желтым горам, окружающим город, и стоявшие в синем небе, при розоватых лучах солнца, уже с блеском отражавшегося и спускавшегося к горизонту темного моря.
Он похлопал их одну об другую: пыль
поднялась облаком, как дым, и торжественно осенила голову педагога.
Ожидаешь вслед за тем опять такого же пронзительного луча — отнюдь нет! веки
подымутся тихо, медленно — вас озарит кроткое сияние взоров как будто медленно выплывшей из-за
облаков луны.
Попали сначала в
облако, было очень сыро и плохо видно, а мы все
поднимались вверх по крутой тропинке между соснами.
Снежным сугробом
поднялась в небо церковь, среди неподвижных
облаков светит маленькая, истаявшая луна.
Только что
поднялось усталое сентябрьское солнце; его белые лучи то гаснут в
облаках, то серебряным веером падают в овраг ко мне. На дне оврага еще сумрачно, оттуда
поднимается белесый туман; крутой глинистый бок оврага темен и гол, а другая сторона, более пологая, прикрыта жухлой травой, густым кустарником в желтых, рыжих и красных листьях; свежий ветер срывает их и мечет по оврагу.
Однажды за полночь что-то лопнуло в машине, выстрелив, как из пушки. Палуба сразу заволоклась белым
облаком пара, он густо
поднимался из машинного трюма, курился во всех щелях; кто-то невидимый кричал оглушительно...
Я
поднялся в город, вышел в поле. Было полнолуние, по небу плыли тяжелые
облака, стирая с земли черными тенями мою тень. Обойдя город полем, я пришел к Волге, на Откос, лег там на пыльную траву и долго смотрел за реку, в луга, на эту неподвижную землю. Через Волгу медленно тащились тени
облаков; перевалив в луга, они становятся светлее, точно омылись водою реки. Все вокруг полуспит, все так приглушено, все движется как-то неохотно, по тяжкой необходимости, а не по пламенной любви к движению, к жизни.
Он оглянулся: два
облака сизого дыма
поднялись над двумя орудиями и потянулись вдоль балки.
Наталья стала горячо доказывать ему свою правоту, но он ушёл к себе, встал перед окном, и ему казалось, что отовсюду
поднимается душная муть, — точно вновь воскресла осень, —
поднимается густым
облаком и, закрывая светлое пятно окна, гасит блеск юного дня весны.
А по сю сторону реки стояла старушка, в белом чепце и белом капоте; опираясь на руку горничной, она махала платком, тяжелым и мокрым от слез, человеку, высунувшемуся из дормеза, и он махал платком, — дорога шла немного вправо; когда карета заворотила туда, видна была только задняя сторона, но и ее скоро закрыло
облаком пыли, и пыль эта рассеялась, и, кроме дороги, ничего не было видно, а старушка все еще стояла,
поднимаясь на цыпочки и стараясь что-то разглядеть.
К счастию Кирши, прошло несколько минут в спорах, и, когда они решились, по-видимому, продолжать свои поиски, он успел уже отдохнуть и,
поднявшись на ноги, пустился к тому месту, над которым носилось прозрачное дымное
облако.
У самой дороги вспорхнул стрепет. Мелькая крыльями и хвостом, он, залитый солнцем, походил на рыболовную блесну или на прудового мотылька, у которого, когда он мелькает над водой, крылья сливаются с усиками, и кажется, что усики растут у него и спереди, и сзади, и с боков… Дрожа в воздухе как насекомое, играя своей пестротой, стрепет
поднялся высоко вверх по прямой линии, потом, вероятно испуганный
облаком пыли, понесся в сторону, и долго еще было видно его мелькание…
Толпа вылилась на площадь потоком масла и как-то сразу образовала круг, и вот эта женщина — черная, как облачная ночь, — вдруг вся, как бы
поднявшись на воздух, поплыла ко Христу, а подойдя почти вплоть к нему, остановилась, сбросила капюшон с головы, и
облаком опустился плащ к ногам ее.
В конце улицы, из-за крыш домов на небо
поднимались густые, сизые и белые
облака.
Вася так чихнул, что над головой его
поднялась облаком пыль и густыми клубами, как бы из трубы, поползла по лучу. А Вася все чихал и ругался...
Что-то задвигалось, ярко блеснуло на солнце, и четыре больших белых клуба
поднялись к
облакам…
В маленьком Закхее было нечто такое, что защищало его от всякого покушения сделать ему грубость: люди, приходившие с ним в соприкосновение, чувствовали, что его не достанешь, потому что они стоят на земле, между тем как он взлез на дерево, и это высокое, крепкое и сеннолиственное дерево есть беспристрастнейшая правда, во имя которой он режет всем без лицезрения: «это неблагородно, невеликодушно», и сам
поднимается на ней все выше и выше, как гений на
облаке.
Без шуток говорю: было живое предание, что они
поднимались со всем экипажем и пассажирами под
облака и летели в вихре, пока наступало время пасть на землю, чтобы дать Дон-Кихоту случай защитить обиженного или самому спрятаться от суда и следствия.
На дворе меня охватил сырой холодок. Солнце еще только собиралось
подняться где-то за
облаками. Был тот неопределенный промежуток между ночью и зарей, когда свет смешан с тьмою и сон с пробуждением… И все кажется иным, необычным и странным.
Бросился к лестнице, — густые
облака дыма
поднимались навстречу мне, по ступенькам вползали багровые змеи, а внизу, в сенях, так трещало, точно чьи-то железные зубы грызли дерево.
Уже с полудня парило и в отдалении всё погрохатывало; но вот широкая туча, давно лежавшая свинцовой пеленой на самой черте небосклона, стала расти и показываться из-за вершин деревьев, явственнее начал вздрагивать душный воздух, всё сильнее и сильнее потрясаемый приближавшимся громом; ветер
поднялся, прошумел порывисто в листьях, замолк, опять зашумел продолжительно, загудел; угрюмый сумрак побежал над землею, быстро сгоняя последний отблеск зари; сплошные
облака, как бы сорвавшись, поплыли вдруг, понеслись по небу; дождик закапал, молния вспыхнула красным огнем, и гром грянул тяжко и сердито.
Я стал рассказывать ему. Море вдали уже покрылось багрецом и золотом, навстречу солнцу
поднимались розовато-дымчатые
облака мягких очертаний. Казалось, что со дна моря встают горы с белыми вершинами, пышно убранными снегом, розовыми от лучей заката.
Невидимое солнце начинало склоняться за туманными
облаками, когда мы
поднялись на первую гору. От лошадей валил пар. Люди холодными рукавами отирали крупные капли пота на раскрасневшихся лицах. Пока они отдыхали, я отошел в сторону и, остановившись на краю утеса, залюбовался суровым видом.
За рекою, на жёлтых буграх песка, вытянулся ряд тёмных изб, ослепительно горели на солнце стёкла окон, за селом
поднималось зелёное
облако леса. По эту сторону, на берегу, около маленького челнока возился мужик.
Облака, поглотив огненный шар солнца, раскалились и таяли, в небе запада пролились оранжевые, золотые, багровые реки, а из глубин их веером
поднялись к зениту огромные светлые мечи, рассекая синеющее небо.
Луна
поднялась уже высоко. Большая Медведица стала опускать хвост книзу. Мороз крепчал. По временам на севере, из-за темного полукруглого
облака, вставали, слабо играя, огненные столбы начинавшегося северного сияния.
А они-то важничают, а они-то величаются! И опять волк для красоты папиросу в зубы взял, но так как настоящей папиросы с огнем боялся, то взял шоколадную. Только вдруг откуда ни возьмись
поднялась сильнейшая буря, прямо ураган, и такой подул ветер, что закружились по земле пыль, сухие листья и бумага. И как подул ветер под большой зонтик, так полетел зонтик вверх и волка за собой потащил через крышу, прямо к
облакам.
Фельдшер вышел на двор поглядеть: как бы не уехал Калашников на его лошади. Метель всё еще продолжалась. Белые
облака, цепляясь своими длинными хвостами за бурьян и кусты, носились по двору, а по ту сторону забора, в поле, великаны в белых саванах с широкими рукавами кружились и падали, и опять
поднимались, чтобы махать руками и драться. А ветер-то, ветер! Голые березки и вишни, не вынося его грубых ласок, низко гнулись к земле и плакали: «Боже, за какой грех ты прикрепил нас к земле и не пускаешь на волю?»