Неточные совпадения
Он прочел все, что было написано во Франции замечательного по части философии и красноречия в XVIII веке, основательно знал все лучшие произведения французской литературы, так что мог и любил часто цитировать места из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие познания в мифологии и с пользой изучал, во французских переводах, древние памятники эпической поэзии, имел достаточные познания в истории, почерпнутые им из Сегюра; но не имел никакого
понятия ни о математике, дальше арифметики, ни о физике, ни о современной литературе: он мог в разговоре прилично умолчать или сказать несколько
общих фраз о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не читал их.
В
общем это — Россия, и как-то странно допустить, что такой России необходимы жандармские полковники, Любаша, Долганов, Маракуев, люди, которых, кажется, не так волнует жизнь народа, как шум, поднятый марксистами, отрицающими самое
понятие — народ.
— Лю…блю! — произнес Обломов. — Но ведь любить можно мать, отца, няньку, даже собачонку: все это покрывается
общим, собирательным
понятием «люблю», как старым…
— Это слишком
общее, родовое
понятие. В каком смысле — друг?
Я передаю вам только самое
общее и поверхностное
понятие, не поверенное циркулем и линейкой.
Чаще всего называют дружбу бескорыстным чувством; но настоящее
понятие о ней до того затерялось в людском обществе, что такое определение сделалось
общим местом, под которым собственно не знают, что надо разуметь.
На лбу, в меняющихся узорах легких морщин, заметно отражалось, как собирались в голове у него, одно за другим,
понятия и как формировался из них
общий смысл того, что ему говорили.
Универсализм Гегеля, Маркса, Дюргейма, Шпанна и др., признающий примат общества над человеческой личностью, есть ложный универсализм и основан на логике реализма
понятий, для которой
общее реальнее индивидуального.
Существует разительное противоречие между материализмом и логическим реализмом
понятий, признающим подлинность реальности
общего, например, класс реальнее конкретного человека, идея пролетариата важнее самого пролетариата.
Но реализм
понятий, который признает примат
общего над индивидуальным и подчиняет личность
общим quasi-реальностям, я считаю источником рабства человека.
Третья голубиная порода называется горлицей по-книжному и горлинкой по общенародному употреблению. Происхождение этого имени определить не умею; не происходит ли оно от пятна на горле, которое имеет горлица? — Горлинка не пользуется особенным значением в
понятиях народных; она исчезает в
общем значении голубя, но зато в публике нашей пользуется большою известностью.
Да и отчего бы не быть им спокойным, когда их деятельность, равно как и все их
понятия и стремления так гармонируют с
общим ходом дел и устройством «темного царства»?
Ну, так как, по-вашему, будет: это извращение
понятий и убеждений, эта возможность такого кривого и замечательного взгляда на дело, есть ли это случай частный или
общий?
— Я только хотел сказать, что искажение идей и
понятий (как выразился Евгений Павлыч) встречается очень часто, есть гораздо более
общий, чем частный случай, к несчастию. И до того, что если б это искажение не было таким
общим случаем, то, может быть, не было бы и таких невозможных преступлений, как эти…
Мне в первый раз пришла в голову ясная мысль о том, что не мы одни, то есть наше семейство, живем на свете, что не все интересы вертятся около нас, а что существует другая жизнь людей, ничего не имеющих
общего с нами, не заботящихся о нас и даже не имеющих
понятия о нашем существовании. Без сомнения, я и прежде знал все это; но знал не так, как я это узнал теперь, не сознавал, не чувствовал.
Потеряв надежду исправить каллиграфию и орфографию Клеопатры Петровны, Павел решился лучше заняться ее
общим образованием и прежде всего вознамерился подправить ее литературные
понятия, которые, как заметил он, были очень плоховаты.
Одним словом, из всего видно, что выражение «государство» даже в
понятиях массы культурных людей не представляет ничего определенного, а просто принадлежит к числу слов, случайно вошедших в
общий разговорный язык и силою привычки укоренившихся в нем.
Склоняясь на сторону"подтягиванья", Удав и Дыба тем не менее не отрицали, что можно от времени до времени и"поотпустить". Проезжий Марат не только ничего подобного не допускает, но просто не понимает, о чем тут речь. Да он и вообще ни о чем
понятия не имеет: ни о пределах власти, ни о предмете ее, ни о сложности механизма, приводящего ее в действие. Он бьет в одну точку, преследует одну цель и знать не хочет, что это однопредметное преследование может произвести
общую чахлость и омертвение.
Представляемый здесь рассказ имеет целию не столько описание каких-либо событий, сколько изображение
общего характера целой эпохи и воспроизведение
понятий, верований, нравов и степени образованности русского общества во вторую половину XVI столетия.
С искажением этих стремлений в массе совпадает водворение многих нелепых
понятий о мире и человеке; эти
понятия, в свою очередь, мешали
общему благу.
Благодаря этой неясности, большинство простецов приурочивает к этому сословию всякого, кто, по своим
понятиям, воспитанию и привычкам, стоит несколько выше
общего нравственного и умственного уровня туземцев.
Общей связи этих
понятий,
общего закона мирового мы не сознавали, не осязали, хотя смутно толковали о нем, силились отдать себе в нем отчет…
Но всего более приводили меня в отчаяние товарищи: старшие возрастом и ученики средних классов не обращали на меня внимания, а мальчики одних лет со мною и даже моложе, находившиеся в низшем классе, по большей части были нестерпимые шалуны и озорники; с остальными я имел так мало сходного,
общего в наших
понятиях, интересах и нравах, что не мог с ними сблизиться и посреди многочисленного общества оставался уединенным.
В моем пристрастии к науке, в моем желании жить, в этом сиденье на чужой кровати и в стремлении познать самого себя, во всех мыслях, чувствах и
понятиях, какие я составляю обо всем, нет чего-то
общего, что связывало бы все это в одно целое.
Все мы немножко Крекшины в своих научных воззрениях, то есть все основываем нередко
общие положения на своих личных
понятиях и даже предубеждениях.
Не лучше были и
общие нравственные
понятия, О заслугах, о личном достоинстве никто и не думал; гордились только знатностью рода, местническими счетами.
Итак, должно сказать, что новое
понятие о сущности прекрасного, будучи выводом из таких
общих воззрений на отношения действительного мира к воображаемому, которые совершенно различны от господствовавших прежде в науке, приводя к эстетической системе, также существенно различающейся от систем, господствовавших в последнее время, и само существенно различно от прежних
понятий о сущности прекрасного.
Таким образом, принимаемое нами
понятие возвышенного точно так же относится к обыкновенному определению его, как наше
понятие о сущности прекрасного к прежнему взгляду, — в обоих случаях возводится на степень
общего и существенного начала то, что прежде считалось частным и второстепенным признаком, было закрываемо от внимания другими
понятиями, которые мы отбрасываем как побочные.
Но это происходит вовсе не от того, чтобы не нашлось в действительности достойных натурщиков, а совершенно от другой причины, чаще всего просто от забывчивости или недостаточного знакомства: если в памяти поэта исчезли живые подробности, осталось только
общее, отвлеченное
понятие о характере или поэт знает о типическом лице гораздо менее, нежели нужно для того, чтобы оно было живым лицом, то поневоле приходится ему самому дополнять
общий почерк, оттенять абрис.
Если это
общая выгода, то не слишком ли
понятие об ней отвлеченно для такого простого и неразвитого ума, каким представляется ум муравейника?
Отношения к людям и в особенности к женщинам тоже имеют у всех обломовцев некоторые
общие черты. Людей они вообще презирают с их мелким трудом, с их узкими
понятиями и близорукими стремлениями; «Это все чернорабочие», — небрежно отзывается даже Бельтов, гуманнейший между ними. Рудин наивно воображает себя гением, которого никто не в состоянии понять. Печорин, уж разумеется, топчет всех ногами. Даже Онегин имеет за собою два стиха, гласящие, что
Это — смесь хороших инстинктов с ложью, живого ума с отсутствием всякого намека на идеи и убеждения, путаница
понятий, умственная и нравственная слепота — все это не имеет в ней характера личных пороков, а является, как
общие черты ее круга. В собственной, личной ее физиономии прячется в тени что-то свое, горячее, нежное, даже мечтательное. Остальное принадлежит воспитанию.
Отвлеченные
понятия заменились у них живыми представлениями, подробности частных фактов обрисовались ярче и отняли много силы у
общих определений.
В них проводились следующие главные мысли: «
Общее образование важнее специального; нужно главным образом внушать детям честные стремления и здравые
понятия о жизни, а техника всякого рода, формальности и дисциплина — суть дело второстепенное; в раннем возрасте жизни важно семейное воспитание, и потому жизнь в закрытых заведениях вредно действует на развитие детей; воспитатели и начальники учебных заведений должны знать свое дело и заботиться не об одной чистоте зданий и соблюдении формы воспитанниками».
Получив
понятие об
общем, то есть о постоянных законах, по которым идет история народов, расширив свое миросозерцание до понимания
общих нужд и потребностей человечества, образованный человек чувствует непременное желание перенести свои теоретические взгляды и убеждения в сферу практической деятельности.
Чтобы понять
общее благо, нужно много основательных и твердых знаний об отношении человека к обществу и ко всему внешнему миру; чтобы полюбить
общее благо, нужно воспитать в себе эти здравые
понятия, довести их до степени сердечных, глубочайших убеждений, слить их с собственным существом своим.
Из представленного нами очерка читатели, незнакомые с произведениями Овэна, могут составить себе некоторое
понятие об
общих положениях, на которых опиралась изобретенная им разумная система общественного устройства.
В этом представлении
общая мысль непременно получит для нас какой-нибудь определенный образ, напр., от
понятия бедности мы можем перейти к представлению бедняка, голодного, в рубище и пр., от
понятия счастья — к представлению какой-нибудь картины жизни, в которой мы сочли бы себя счастливыми, и т. п.
При таких
понятиях русские герои только и могут, разумеется, ограничиваться мизерными частностями, не думая об
общем, тогда как Инсаров, напротив, частное всегда подчиняет
общему, в уверенности, что «и то не уйдет».
Само собою разумеется, что многое из того, что нам кажется теперь бесчеловечным и безнравственным, происходило и от
общей тому времени недостаточности здравых
понятий обо всем на свете.
Но тут мы не встречаем ничего определенного: все так туманно, отрывочно, мелко, что не выведешь
общей мысли, не составишь себе
понятия о цели жизни этих господ.
Ведь для нас все эти люди — существа совершенно с другой планеты, с которыми у нас нет ничего
общего, даже в самом
понятии о здоровье.
—
Понятие условное-с. Одни понимают его так, другие иначе. Да вот вам, для наглядного сравнения: мать Агафоклея потеряла жениха, пошла в монастырь, всю жизнь осталась верна его памяти, все имение раздала нищим и на старости лет имеет полное право сказать о себе: «я честная женщина»; ну, и наша
общая знакомка Лидинька Затц тоже ведь с полным убеждением и совсем искренно говорит: «я честная женщина».
И для Платона, и для Аристотеля было одинаково бесспорно, что существует нечто
общее в
понятиях, род или идея, причем ни тот ни другой не понимали их в смысле номинализма, т. е. только как абстракции или условные имена — vox, но видели в них некие realia.
Идеи для мира явлений имеют не только художественно-эротическую и религиозно-мистическую достоверность, но и логическую значимость, как
общие родовые
понятия (κοινόν, το εν επί πολλών, εν είδος εκαστον περί τα πολλά), причем эти
понятия не суть только родовые имена, но выражают самые сущности предметов (οϋσίαι) [О смысловом значении «идей» и «эйдосов» у Платона см.: Лосев А. Ф. Очерки античного символизма и мифологии.
У Юма она имела субъективно-человеческое значение — «быть для человека», у Беркли получила истолкование как действие Божества в человеческом сознании; у Гегеля она была транспонирована уже на язык божественного бытия: мышление мышления — само абсолютное, единое в бытии и сознании [К этим
общим аргументам следует присоединить и то еще соображение, что если религия есть низшая ступень философского сознания, то она отменяется упраздняется за ненадобностью после высшего ее достижения, и только непоследовательность позволяет Гегелю удерживать религию, соответствующую «представлению», в самостоятельном ее значении, рядом с философией, соответствующей «
понятию».
С. 861).]), отнюдь не представляет собой только отрицательного
понятия, но вполне подходит под наше
общее определение Божества.
В замкнутом субъективизме, имманентизме и психологизме неповинна поэтому даже и эта религия, как бы ни было скудно ее положительное учение о Боге [На это справедливо указывает Гартман, у которого вообще мы находим чрезвычайно отчетливую постановку проблемы религии в ее
общей форме: он устанавливает, что «всякий объект религиозной функции есть бог; бог есть не научное, но религиозное
понятие; наука может заниматься им, лишь поскольку она есть наука о религии.
Понятия установляют
общее, существующее во многих индивидах: человек, волк, рыба, животное и т. д.
Несоответствие это есть следствие не только невыразимости в слове полноты религиозного переживания, но и
общей неадекватности
понятий тому, что они призваны здесь выражать.