Неточные совпадения
— И потом еще картина: сверху простерты две узловатые руки зеленого цвета с красными ногтями, на одной — шесть пальцев, на другой —
семь. Внизу пред ними, на коленях, маленький человечек снял с плеч своих
огромную, больше его тела, двуличную голову и тонкими, длинными ручками подает ее этим тринадцати пальцам. Художник объяснил, что картина названа: «В руки твои предаю дух мой». А руки принадлежат дьяволу, имя ему Разум, и это он убил бога.
И только на другой день, на берегу, вполне вникнул я в опасность положения, когда в разговорах об этом объяснилось, что между берегом и фрегатом, при этих
огромных, как горы, волнах, сообщения на шлюпках быть не могло; что если б фрегат разбился о рифы, то ни наши шлюпки — а их шесть-семь и большой баркас, — ни шлюпки с других наших судов не могли бы спасти и пятой части всей нашей команды.
Семья брата имела
огромное значение в моей жизни и моей душевной формации.
Отчасти это объясняется тем, что в нашей
семье болезни играли
огромную роль.
В праздничные дни, когда мужское большинство уходило от
семей развлекаться по трактирам и пивным, мальчики-ученики играли в
огромном дворе, — а дома оставались женщины, молодежь собиралась то в одной квартире, то в другой, пили чай, грызли орехи, дешевые пряники, а то подсолнухи.
Кипяток в
семь часов разливали по стаканам без блюдечек, ставили стаканы на каток, а рядом —
огромный медный чайник с заваренным для колера цикорием. Кухарка (в мастерских ее звали «хозяйка») подавала по куску пиленого сахара на человека и нарезанный толстыми ломтями черный хлеб. Посуду убирали мальчики. За обедом тоже служили мальчики. И так было во всей Москве — и в больших мастерских, и у «грызиков».
На углу Остоженки и 1-го Зачатьевского переулка в первой половине прошлого века был большой одноэтажный дом, занятый весь трактиром Шустрова, который сам с
семьей жил в мезонине, а
огромный чердак да еще пристройки на крыше были заняты голубятней, самой большой во всей Москве.
Еще в
семи — и восьмидесятых годах он был таким же, как и прежде, а то, пожалуй, и хуже, потому что за двадцать лет грязь еще больше пропитала пол и стены, а газовые рожки за это время насквозь прокоптили потолки, значительно осевшие и потрескавшиеся, особенно в подземном ходе из общего
огромного зала от входа с Цветного бульвара до выхода на Грачевку.
Я помню, как один «уважаемый» господин, хороший знакомый нашей
семьи, человек живой и остроумный, на одном вечере у нас в довольно многочисленной компании чрезвычайно картинно рассказывал, как однажды он помог еврею — контрабандисту увернуться от ответственности и спасти
огромную партию захваченного товара…
Отдельные
семьи, то есть выводки, собираются сначала в маленькие общества, в небольшие стаи, а потом в
огромные станицы.
— Так и должно быть! — говорил хохол. — Потому что растет новое сердце, ненько моя милая, — новое сердце в жизни растет. Идет человек, освещает жизнь огнем разума и кричит, зовет: «Эй, вы! Люди всех стран, соединяйтесь в одну
семью!» И по зову его все сердца здоровыми своими кусками слагаются в
огромное сердце, сильное, звучное, как серебряный колокол…
Я всячески исхитрялся читать, старуха несколько раз уничтожала книги, и вдруг я оказался в долгу у лавочника на
огромную сумму в сорок
семь копеек! Он требовал денег и грозил, что станет отбирать у меня за долг хозяйские, когда я приду в лавку за покупками.
Исполинские дома в шесть и
семь этажей ютились внизу, под мостом, по берегу; фабричные трубы не могли достать до моста своим дымом. Он повис над водой, с берега на берег, и
огромные пароходы пробегали под ним, как ничтожные лодочки, потому что это самый большой мост во всем божьем свете… Это было направо, а налево уже совсем близко высилась фигура женщины, — и во лбу ее, еще споря с последними лучами угасавшей в небе зари, загоралась золотая диадема, и венок огоньков светился в высоко поднятой руке…
Позвали хозяина; но он сперва прислал свою дочку, девочку лет
семи, с
огромным пестрым платком на голове; она внимательно, чуть не с ужасом, выслушала все, что ей сказал Инсаров, и ушла молча, вслед за ней появилась ее мать, беременная на сносе, тоже с платком на голове, только крошечным.
Овзяно-Петровский завод принадлежал купцу Твердышеву, человеку предприимчивому и смышленому. Твердышев нажил свое
огромное имение в течение
семи лет. Потомки его наследников суть доныне одни из богатейших людей в России.
Меня останавливало только чувство жалости к его
огромной нищей
семье, которой четыре рубля Ярмолова жалованья помогали не умереть с голода.
Это старинный барский дом на Троицкой улице, принадлежавший старому барину в полном смысле этого слова, Льву Ивановичу Горсткину, жившему со своей
семьей в половине дома, выходившей в сад, а театр выходил на улицу, и выходили на улицу
огромные окна квартиры Далматова, состоящей из роскошного кабинета и спальни.
Лох бывает
огромной величины: я видел лоха в двадцать
семь фунтов; он зашел, в весеннее водополье, в маленький ручей и был пойман недоткой.
Красуля достигает
огромной величины; мне принесли однажды красулю, пойманную в маленькой речке, куда она зашла по мутной, весенней воде: она весила двадцать
семь фунтов и была уже несколько брюхаста.
— Вот моя подмога вся тут, — продолжал Чурис, указывая на белоголового, шаршавого мальчика лет
семи, с
огромным животом, который в это время, робко, тихо скрипнув дверью, вошел в избу и, уставив исподлобья удивленные глаза на барина, обеими ручонками держался за рубаху Чуриса.
— Я хочу посоветоваться с тобой о наследстве после меня, — говорил Бегушев. — Состояние мое не
огромное, но совершенно ясное и не запутанное. Оно двух свойств: родовое и благоприобретенное… Родовое я желаю, чтобы шло в род и первоначально, разумеется, бездетной сестре моей Аделаиде Ивановне; а из благоприобретенного надо обеспечить Прокофья с
семьей, дать по небольшой сумме молодым лакеям и тысячи три повару; он хоть и воровал, но довольно еще умеренно… Остальные все деньги Домне Осиповне…
Он был очень любим всем обществом, но, к несчастью, имел
огромное семейство и притом больную жену, которая собственно родинами и истощена была: у них живых было
семь сыновей и
семь дочерей; но что более всего жалко, так это то, что Юлий Карлыч, по доброте своего характера, никогда и ничего не успел приобресть для своего семейства и потому очень нуждался в средствах.
Часовни, сажен по пятнадцати в длину, по шести, по
семи в вышину, строились на один лад: каждая составляла
огромный четырехугольный бревенчатый, не обшитый тесом дом, с окнами в два, иногда в три ряда, под
огромною крутою на два ската тесовою кровлей с крестом вместо конька и с обширной папертью, на которой возвышались небольшие колокольни, давно, впрочем, стоявшие без колоколов.
И вдруг на ковшике выскочило
семь огромных брильянтов, и из него полилась большая струя чистой, свежей воды.
В этом отношении Бахофен имел
огромное значение, он один из первых показал существование первобытного полового коммунизма, из которого образовалась моногамическая
семья лишь после пробуждения духа и личности.
Умер он в 1919 году в Финляндии. От разрыва сердца, внезапно. Не на своей даче, а у одного знакомого. Вскоре после этого жена его с
семьей уехала за границу. На даче Андреева осталась жить его старушка-мать, Настасья Николаевна. После смерти сына она слегка помешалась. Каждое утро приходила в
огромный натопленный кабинет Леонида Николаевича, разговаривала с ним, читала ему газеты. Однажды ее нашли во флигеле дачи мертвой.
У папы на Верхне-Дворянской улице был свой дом, в нем я и родился. Вначале это был небольшой дом в четыре комнаты, с
огромным садом. Но по мере того как росла
семья, сзади к дому делались все новые и новые пристройки, под конец в доме было уже тринадцать — четырнадцать комнат. Отец был врач, притом много интересовался санитарией; но комнаты, — особенно в его пристройках, — были почему-то с низкими потолками и маленькими окнами.
В моих отрывочных воспоминаниях я не раз говорил о некоторых лицах английской
семьи Шкот. Их отец и три сына управляли
огромными имениями Нарышкиных и Перовских и слыли в свое время за честных людей и за хороших хозяев. Теперь здесь опять нужно упомянуть о двух из этих Шкотов.
В
огромном зале с колоннадой, украшенной барельефами и живописью, где шесть-семь лет тому назад веселился «храбрый Росс» и раздавались бравурные звуки Державинского гимна: «Гром победы раздавайся», царила могильная тишина, где так недавно благоухали восточные курения и атмосфера была наполнена духами холивших свои красивые тела модниц, слышался запах навоза, кучи которого были собраны у подножья драгоценных мраморных колон.
Его привели в спальню. Больная сладко спала на пуховиках. Знаменитость мельком посмотрела на нее и внимательным взглядом окинула спальню. Это была большая комната, в углу которой стоял
огромный киот, уставленный образами в драгоценных окладах. Перед ним горело
семь лампад.
Туда-то и отправились все трое из театра, не доглядев представления. Хозяин провел их в угловую комнату о
семи окнах, служившую ему кабинетом. В камине ярко пылали дрова и освещали роскошно и комфортабельно убранный уголок знаменитого «любимца Елизаветы». Укромность и уютность, несмотря на
огромные размеры комнаты, придавали ей большие шкафы, наполненные книгами, турецкие диваны, ковры и массивные портьеры.
Это было вроде не то беседки, не то часовни, восьмиугольное здание, с остроконечной крышей,
семью узенькими окнами и железной дверью, запертой
огромным болтом и громадных размеров железным замком.
На столе стояли
семь свечей из воску ярого, девственной белизны, в золотых подсвечниках; на нем же лежали:
огромная раскрытая книга, столь ветхая, что, казалось, одно прикосновение к ней должно было превратить ее в прах, и череп человеческий.
Кабинет «особы» представлял из себя
огромную светлую угольную комнату,
семь больших окон давали множество света с двух сторон.
В
семь часов утра конвой французов, в походной форме, в киверах, с ружьями, ранцами и
огромными мешками, стоял перед балаганами, и французский, оживленный говор, пересыпаемый ругательствами, перекатывался по всей линии.
Меньшой мальчик лет
семи, в чуйке и в чужом
огромном картузе, плакал на руках старухи-няньки.
Николаю потом, когда он вспомнил об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела однако для него очень важные последствия, казалось (как это и всегда кажется людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него, и для всей
семьи его,
огромные последствия.