Неточные совпадения
Садовник, разговаривавший с Тарасом, сидел не на своем месте и ушел на свое, так что подле и против Тараса были три места. Трое рабочих сели на этих местах, но, когда Нехлюдов
подошел к ним, вид его господской
одежды так смутил их, что они встали, чтобы уйти, но Нехлюдов просил их остаться, а сам присел на ручку лавки к проходу.
Да, к нему, к нему
подошел он, сухенький старичок, с мелкими морщинками на лице, радостный и тихо смеющийся. Гроба уж нет, и он в той же
одежде, как и вчера сидел с ними, когда собрались к нему гости. Лицо все открытое, глаза сияют. Как же это, он, стало быть, тоже на пире, тоже званный на брак в Кане Галилейской…
Известие страшно потрясло Алешу. Он пустился к трактиру. В трактир ему входить было в его
одежде неприлично, но осведомиться на лестнице и вызвать их, это было возможно. Но только что он
подошел к трактиру, как вдруг отворилось одно окно и сам брат Иван закричал ему из окна вниз...
Когда мы
подходили к фанзе, в дверях ее показался хозяин дома. Это был высокий старик, немного сутуловатый, с длинной седой бородой и с благообразными чертами лица. Достаточно было взглянуть на его
одежду, дом и людские, чтобы сказать, что живет он здесь давно и с большим достатком. Китаец приветствовал нас по-своему. В каждом движении его, в каждом жесте сквозило гостеприимство. Мы вошли в фанзу. Внутри ее было так же все в порядке, как и снаружи. Я не раскаивался, что принял приглашение старика.
Когда я
подходил к их жилищу, навстречу мне вышел таз. Одетый в лохмотья, с больными глазами и с паршой на голове, он приветствовал меня, и в голосе его чувствовались и страх и робость. Неподалеку от фанзы с собаками играли ребятишки; у них на теле не было никакой
одежды.
Гюгенет захохотал и полез опять в воду, но едва
подошел к
одежде, как повторилось то же.
Кончив молитву, бабушка молча разденется, аккуратно сложит
одежду на сундук в углу и
подойдет к постели, а я притворюсь, что крепко уснул.
Сергей на
одежду свою показал:
«Поздравь меня, Маша, с обновкой, —
И тихо прибавил: — Пойми и прости», —
Глаза засверкали слезою,
Но тут соглядатай успел
подойти,
Он низко поник головою.
У меня перед глазами не было ни затворенной двери комнаты матушки, мимо которой я не мог проходить без содрогания, ни закрытого рояля, к которому не только не
подходили, но на который и смотрели с какою-то боязнью, ни траурных
одежд (на всех нас были простые дорожные платья), ни всех тех вещей, которые, живо напоминая мне невозвратимую потерю, заставляли меня остерегаться каждого проявления жизни из страха оскорбить как-нибудь ее память.
— Господь сохранит его от рук твоих! — сказал Максим, делая крестное знамение, — не попустит он тебя все доброе на Руси погубить! Да, — продолжал, одушевляясь, сын Малюты, — лишь увидел я князя Никиту Романыча, понял, что хорошо б жить вместе с ним, и захотелось мне попроситься к нему, но совестно
подойти было: очи мои на него не подымутся, пока буду эту
одежду носить!
Три девы, красоты чудесной,
В
одежде легкой и прелестной
Княжне явились,
подошлиИ поклонились до земли.
— И знаешь, — живо продолжал Дыма, не слушая, — когда я, вдобавок, выменял у еврея на базаре эту
одежду… с небольшой, правда, придачей… то уже на улице
подошел ко мне какой-то господин и заговорил по-английски…
Свободно вздохнула Александра Павловна, очутившись на свежем воздухе. Она раскрыла зонтик и хотела было идти домой, как вдруг из-за угла избушки выехал, на низеньких беговых дрожках, человек лет тридцати, в старом пальто из серой коломянки и такой же фуражке. Увидев Александру Павловну, он тотчас остановил лошадь и обернулся к ней лицом. Широкое, без румянца, с небольшими бледно-серыми глазками и белесоватыми усами, оно
подходило под цвет его
одежды.
Тяжко было Вадиму смотреть на них, он вскочил и пошел к другой кибитке: она была совершенно раскрыта, и в ней были две девушки, две старшие дочери несчастного боярина. Первая сидела и поддерживала голову сестры, которая лежала у ней на коленах; их волосы были растрепаны, перси обнажены,
одежды изорваны… толпа веселых казаков осыпала их обидными похвалами, обидными насмешками… они однако не смели
подойти к старику: его строгий, пронзительный взор поражал их дикие сердца непонятным страхом.
От спанья в
одежде было нехорошо в голове, тело изнемогало от лени. Ученики, каждый день ждавшие роспуска перед экзаменами, ничего не делали, томились, шалили от скуки. Никитин тоже томился, не замечал шалостей и то и дело
подходил к окну. Ему была видна улица, ярко освещенная солнцем. Над домами прозрачное голубое небо, птицы, а далеко-далеко, за зелеными садами и домами, просторная, бесконечная даль с синеющими рощами, с дымком от бегущего поезда…
Не прошло полчаса, выходит Безрукой с заседателем на крыльцо, в своей
одежде, как есть на волю выправился, веселый. И заседатель тоже смеется. «Вот ведь, думаю, привели человека с каким отягчением, а между прочим, вины за ним не имеется». Жалко мне, признаться, стало — тоска. Вот, мол, опять один останусь. Только огляделся он по двору, увидел меня и манит к себе пальцем.
Подошел я, снял шапку, поклонился начальству, а Безрукой-то и говорит...
Если она
подходила к студенту слишком близко, то он сквозь
одежду, на расстоянии, ощущал теплоту, исходящую от ее большого, полного, начинающего жиреть тела.
(Плачет и целует ее, потом берет свою
одежду и
подходит к ней.)
Лесники один за другим вставали, обувались в просохшую за ночь у тепленки обувь, по очереди
подходили к рукомойнику и, подобно дяде Онуфрию и Петряю, размазывали по лицу грязь и копоть… Потом кто пошел в загон к лошадям, кто топоры стал на точиле вострить, кто ладить разодранную накануне
одежду.
«Проезжие торговцы коней хотят попоить», — думает Абрам, но видит, что один из них, человек еще не старый, по виду и
одежде зажиточный, сняв шапку, тихою поступью
подходит к Абрамову дому и перед медным крестом, что прибит на середке воротной притолоки, справляет уставной семипоклонный начáл.
Оголение и уплощение таинственной, глубокой «живой жизни» потрясает здесь душу почти мистическим ужасом.
Подошел к жизни поганый «древний зверь», — и вот жизнь стала так проста, так анатомически-осязаема. С девушки воздушно-светлой, как утренняя греза, на наших глазах как будто спадают
одежды, она — уж просто тело, просто женское мясо. Взгляд зверя говорит ей: «Да, ты женщина, которая может принадлежать каждому и мне тоже», — и тянет ее к себе, и радостную утреннюю грезу превращает — в бурую кобылку.
Прошло часа три в ожидании знаменитого гостя. Между тем небольшая двухвесельная лодка
подошла к пристани. В ней сидели два финна в простых крестьянских
одеждах, больших и широкополых шляпах, опущенных, по обыкновению, на самые глаза. Один усердно работал веслами, другой управлял рулем. Лодку не пустили на пристань, и она должна была
подойти к берегу несколько подальше. Старик, сидевший у руля, вышел на берег и начал пробираться к городскому дому.
Когда
подошли к месту, то медведя простыл и след, а на земле I лежал лишь обезображенный труп Николая Митрофанова Иванова. Вся
одежда на нем была превращена в лохмотья, череп разворочен, лицо потеряло всякий человеческий облик и представляло из себя одну сплошную кровавую массу.
Он вынул еще по дороге к трупу из ножен висевший у него на поясе кинжал и,
подойдя к мертвецу, стал спокойно и осторожно разрезать на нем
одежду, чтобы не тратить времени не раздевание трупа. Шинель на покойном была только накинута, Талицкий разрезал пальто, сюртук и остальное. Для того, чтобы снять разрезанные лоскутки
одежды, ему приходилось осторожно приподнимать труп, поворачивать его и даже иногда ставить прямо на ноги.