Неточные совпадения
Фрегат повели, приделав фальшивый руль, осторожно, как носят раненого
в госпиталь,
в отысканную
в другом заливе, верстах
в 60 от Симодо, закрытую бухту Хеда, чтобы там повалить на отмель, чинить — и опять плавать. Но все надежды
оказались тщетными. Дня два плаватели носимы были бурным ветром по заливу и наконец должны были с неимоверными усилиями перебраться все (при морозе
в 4˚) сквозь буруны на шлюпках, по канату, на берег, у подошвы японского Монблана, горы Фудзи,
в противуположной стороне от бухты Хеда.
Оказалось, однако, что австрийские сабли не сумели выгнать из Максима его упрямую душу и она осталась, хотя и
в сильно попорченном теле. Гарибальдийские забияки вынесли своего достойного товарища из свалки, отдали его куда-то
в госпиталь, и вот, через несколько лет, Максим неожиданно явился
в дом своей сестры, где и остался.
Зашли мы с врачами еще
в другой
госпиталь. Там главный врач
оказался человеком, но его
госпиталь и сам помещался очень тесно: все помещения захватил старичок статский советник. Как раз вошел и сам старичок.
У нас расхворалась одна из штатных сестер, за нею следом — сверхштатная, жена офицера.
В султановском
госпитале заболела красавица Вера Николаевна. У всех трех
оказался брюшной тиф; они захватили его
в Мукдене, ухаживая за больными. Заболевших сестер эвакуировали на санитарном поезде
в Харбин…
Приехал
в Хуньхепу и султановский
госпиталь. Фанз для него тоже, конечно, не
оказалось. Султанов, как всегда
в походе, был раздражителен и неистово зол. С трудом нашел он себе на краю деревни грязную, вонючую фанзу. Первым делом велено было печникам-солдатам вмазать
в печь плиту и повару — готовить для Султанова обед. Новицкая оглядывала грязную, закоптелую фанзу, пахнувшую чесноком и бобовым маслом, и печально говорила...
Рассказывали, — и если даже это неправда, то характерна самая возможность таких рассказов, — будто Линевич, обходя
госпиталь, повесил георгиевский крест на грудь тяжело раненному солдату, солдата же этого, как
оказалось, пристрелил его собственный ротный командир за отказ идти
в атаку.
И так же незаметно, совсем случайно, вследствие непредотвратимого стечения обстоятельств, сложились дела и повсюду кругом. Все остались на своих местах. Для каждого
оказалось возможным сделать исключение из правила.
В строй попал только смотритель султановского
госпиталя. Султанову, конечно, ничего не стоило устроить так, чтобы он остался, но у Султанова не было обычая хлопотать за других, а связи он имел такие высокие, что никакой другой смотритель ему не был страшен или неудобен.
Шли дни. Случилось как-то так, что назначение смотрителя
в полк замедлилось, явились какие-то препятствия,
оказалось возможным сделать это только через месяц; через месяц сделать это забыли. Смотритель остался
в госпитале, а раненый офицер, намеченный на его место, пошел опять
в строй.
Для этого он все время держал теперь султановский
госпиталь впереди других, чтобы
в случае боя он
оказался как бы «на передовых позициях», и чтобы Султанова можно было представить к Владимиру.
Любопытно, как эта одурманивающая атмосфера подействовала на слабую голову одного товарища-врача, призванного из запаса. Это был д-р Васильев, тот самый старший ординатор, которому предоставил устраивать свой
госпиталь уехавший
в Москву д-р Султанов. Психически неуравновешенный, с болезненно-вздутым самолюбием, Васильев прямо ошалел от власти и почета, которыми вдруг
оказался окруженным.
Но у него,
оказалось, была сломана нога ещё до поступления
в военную службу — тяжесть похода не прошла ему даром, произошло воспаление надкостницы, и он должен был сперва лечь
в передвижной
госпиталь, а затем уехать
в Петербург лечиться.