Неточные совпадения
«Одно честолюбие, одно желание успеть — вот всё, что есть в его душе, — думала она, — а высокие соображения,
любовь к просвещению, религия, всё это — только
орудия для того, чтоб успеть».
[Указ о лихоимстве в 1762 г.]
Любовь Свою к правде ставит Она в пример сим недостойным судиям, которые вместо славы быть
орудиями истины, щитом невинности, ужасом злодейства пекутся только о гнусной корысти!
Виноват ли смертный, если Небо, открывая для Монаршей добродетели поле бесконечное, полагает границу нашей
любви, признательности, самому удивлению; если, даруя Своим
орудиям некоторую часть прав Своих, оставляет нас, обыкновенных людей, в тесном кругу человечества?
Какой-то есть в Толстом органический дефект, делающий его неспособным рисовать образы людей, жизненно живущих в
любви и самоотречении. Пробует, и вот — либо живые образы мертвых людей, либо мертвые образы людей будто бы живых. И, конечно, Толстой сам это чувствует. Как бы отчаявшись в пригодности могучего
орудия — художественного своего гения, он отбрасывает его в сторону и настойчиво начинает доказывать, как выгодно должно быть для человека жить в
любви и самоотречении.
Смысл же
любви, ее идея и принцип есть победа над падшей жизнью пола, в которой личность и дух превращены в
орудие безличного рода и достигается дурная бесконечность вместо вечности.
Также ложен всякий идеализм, который знает
любовь к идее, но не знает
любви к человеку и всегда готов превратить человека в
орудие этой идеи.
Командир девятой егерской роты, бывший у нас в прикрытии, подошел к моим
орудиям и, указывая па трех верховых татар, ехавших в это время под лесом, на расстоянии от нас более шестисот сажен, просил, по свойственной всем вообще пехотным офицерам
любви к артиллерийской стрельбе, просил меня пустить по ним ядро или гранату.
И этот тихий и дробный стук, напоминающий осень, и запах взмоченной земли, и тишина — точно разорвали на мгновение кровавый и дикий кошмар, и, когда я взглянул на мокрое, блестящее от воды
орудие, оно неожиданно и странно напомнило что-то милое, тихое, не то детство мое, не то первую
любовь.
Не могли ничего над ним и предостережения тайного друга, чтобы он берег себя более всего от себя ж. «Ваша
любовь к княжне Лелемико погубит вас, — писал к нему аноним, — она известна уж вашим врагам и служит им важнейшим
орудием против вас».
«Она подразумевает графа Вельского, — подумала молодая девушка. — Значит, она все же
орудие в руках моей матери… — О, милый Владимир! — работала далее ее пристрастная мысль. — Мы окружены врагами. Тебя хотят оклеветать, унизить в моих глазах, дорогой мой. Да, я буду недостойна твоей
любви, если когда-либо усомнюсь в тебе».
В сарае был почти мрак, а потому Татьяна не была в состоянии хорошо разглядеть лица Григория Семеновича, а между тем это лицо исказилось выражением такой непримиримой злобы и ненависти при первых словах ее льстивой речи, что, заметь она это, то поняла бы, что ему известно все, что он открыл ее двойную игру и уразумел, что не
любовь, а алчность и желание сделать его
орудием своей мести толкнули ее в его объятия, как толкнули и в объятия безобразного Малюты.
Она будет клеветать и на себя: скажет, что еще до приезда в Петербург была порочна… что она неблагодарная, негодяйка, презренное
орудие Бирона, избранное им для погибели его врага; что, взявшись погубить Волынского, невольно полюбила его и потом из
любви решилась его спасти, доставив государыне бумагу с доносом на герцога.
— Люблю…
Любовь, друг мой, обоюдоострое
орудие… Это сталь, из которой делается нож гильотины и спасительный операционный ланцет…
Любовью можно вызвать к жизни все хорошие инстинкты человека так же легко, как и убить их…