Неточные совпадения
Дни мчались: в воздухе нагретом
Уж разрешалася зима;
И он не сделался поэтом,
Не умер, не сошел с ума.
Весна живит его: впервые
Свои покои запертые,
Где зимовал он, как сурок,
Двойные окна, камелек
Он ясным утром
оставляет,
Несется вдоль Невы в санях.
На синих, иссеченных льдах
Играет солнце; грязно тает
На улицах разрытый
снег.
Куда по нем свой быстрый бег...
Когда ж и где, в какой пустыне,
Безумец, их забудешь ты?
Ах, ножки, ножки! где вы ныне?
Где мнете вешние цветы?
Взлелеяны в восточной неге,
На северном, печальном
снегеВы не
оставили следов:
Любили мягких вы ковров
Роскошное прикосновенье.
Давно ль для вас я забывал
И жажду славы и похвал,
И край отцов, и заточенье?
Исчезло счастье юных лет,
Как
на лугах ваш легкий след.
— Покойник.
Оставим. Вы знаете, что не вполне верующий человек во все эти чудеса всегда наиболее склонен к предрассудкам… Но я лучше буду про букет: как я его донес — не понимаю. Мне раза три дорогой хотелось бросить его
на снег и растоптать ногой.
Глаза умершего были открыты и запорошены
снегом. Из осмотра места вокруг усопшего мои спутники выяснили, что когда китаец почувствовал себя дурно, то решил стать
на бивак, снял котомку и хотел было ставить палатку, но силы
оставили его; он сел под дерево и так скончался. Маньчжур Чи-Ши-у, Сунцай и Дерсу остались хоронить китайца, а мы пошли дальше.
«Приятный город», — подумал я,
оставляя испуганного чиновника… Рыхлый
снег валил хлопьями, мокро-холодный ветер пронимал до костей, рвал шляпу и шинель. Кучер, едва видя
на шаг перед собой, щурясь от
снегу и наклоняя голову, кричал: «Гись, гись!» Я вспомнил совет моего отца, вспомнил родственника, чиновника и того воробья-путешественника в сказке Ж. Санда, который спрашивал полузамерзнувшего волка в Литве, зачем он живет в таком скверном климате? «Свобода, — отвечал волк, — заставляет забыть климат».
Так шли годы. Она не жаловалась, она не роптала, она только лет двенадцати хотела умереть. «Мне все казалось, — писала она, — что я попала ошибкой в эту жизнь и что скоро ворочусь домой — но где же был мой дом?.. уезжая из Петербурга, я видела большой сугроб
снега на могиле моего отца; моя мать,
оставляя меня в Москве, скрылась
на широкой, бесконечной дороге… я горячо плакала и молила бога взять меня скорей домой».
Этот день наступил в субботу, в начале зимы; было морозно и ветрено, с крыш сыпался
снег. Все из дома вышли
на двор, дед и бабушка с тремя внучатами еще раньше уехали
на кладбище служить панихиду; меня
оставили дома в наказание за какие-то грехи.
Предполагая, что не могли же все вальдшнепы улететь в одну ночь, я бросился с хорошею собакою обыскивать все родники и ключи, которые не замерзли и не были занесены
снегом и где накануне я
оставил довольно вальдшнепов; но, бродя целый день, я не нашел ни одного; только подходя уже к дому, в корнях непроходимых кустов, около родникового болотца, подняла моя неутомимая собака вальдшнепа, которого я и убил: он оказался хворым и до последней крайности исхудалым и, вероятно,
на другой бы день замерз.
Эту стрельбу удобнее производить нескольким охотникам вместе: один, двое или трое, смотря по ширине
снега, должны идти по самому сувою, остальные около его краев; зайцы будут вскакивать в меру и, неохотно
оставляя снег, станут набегать
на которого-нибудь из охотников.
Чем дальше вниз по реке, тем
снег был глубже, тем больше мы уставали и тем медленнее мы продвигались вперед. Надо было что-нибудь придумать. Тогда я решил завтра
оставить нарты
на биваке и пойти всем троим
на разведку. Я прежде всего рассчитывал дать отдых себе, моим спутникам и собакам. Я намеревался протоптать
на лыжах дорогу, чтобы ею можно было воспользоваться
на следующий день.
— Мы и сами в ту пору дивились, — сообщает, в свою очередь, староста (из местных мужичков), которого он
на время своего отсутствия, по случаю совершения купчей и первых закупок,
оставил присмотреть за усадьбой. — Видите — в поле еще
снег не тронулся, в лес проезду нет, а вы осматривать приехали. Старый-то барин садовнику Петре цалковый-рупь посулил, чтоб вас в лес провез по меже: и направо и налево — все, дескать, его лес!
Мне оставалась только охота. Но в конце января наступила такая погода, что и охотиться стало невозможно. Каждый день дул страшный ветер, а за ночь
на снегу образовывался твердый, льдистый слой наста, по которому заяц пробегал, не
оставляя следов. Сидя взаперти и прислушиваясь к вою ветра, я тосковал страшно. Понятно, я ухватился с жадностью за такое невинное развлечение, как обучение грамоте полесовщика Ярмолы.
Взломанный лед тянулся без конца,
оставляя за собой холодную струю воздуха; вода продолжала прибывать, с пеной катилась
на берег и жадно сосала остатки лежавшего там и сям
снега.
Пал
на землю
снег, и посветлело в комнатах. И уже не те стали комнаты: занялись обе девушки уборкой и раскрыли ящики, расставили мебель, повесили драпри и гардины — при равнодушном внимании Елены Петровны. Одну комнату
оставили для Саши.
Кроме официального названия, жители называли его еще «Холодным станком». И действительно, трудно найти что-нибудь более вызывающее представление о холоде, чем эти кучки бревен, глины и навоза
на каменистой площадке, заметенные
снегом и вздрагивавшие от ветра. Лес, который мы
оставили назади, кончился у начала лугов в низинке и не закрывал станка, а только наполнял воздух протяжным, пугающим гулом.
Несколько раз он взглядывал
на лошадь и видел, что спина ее раскрыта и веретье с шлеею лежат
на снегу, что надо бы встать и покрыть лошадь, но он не мог решиться ни
на минуту
оставить Никиту и нарушить то радостное состояние, в котором он находился. Страха он теперь не испытывал никакого.
Когда же Василий Андреич, садясь
на лошадь, покачнул сани, и задок,
на который Никита упирался спиной, совсем отдернулся и его полозом ударило в спину, он проснулся и волей-неволей принужден был изменить свое положение. С трудом выпрямляя ноги и осыпая с них
снег, он поднялся, и тотчас же мучительный холод пронизал всё его тело. Поняв, в чем дело, он хотел, чтобы Василий Андреич
оставил ему ненужное теперь для лошади веретье, чтобы укрыться им, и закричал ему об этом.
— Пусти меня, черт!..
Оставь! — хрипел Файбиш. Его сильная, жесткая рука комкала губы и нос Цирельмана; но актер мочил слюнями и кусал его пальцы и, вырывая из них
на мгновение рот, кричал все громче и безумнее и крепче прижимался лицом к шершавому балахону и к сапогам Файбиша. А лошади все неслись, заложив назад уши, и торчавший из-под
снега прошлогодний камыш хлестал по бокам саней.
И, получив пятак, он берет красный медный чайник и бежит
на станцию за кипятком. Широко прыгая через шпалы и рельсы,
оставляя на пушистом
снегу громадные следы и выливая
на пути из чайника вчерашний чай, он подбегает к буфету и звонко стучит пятаком по своей посуде. Из вагона видно, как буфетчик отстраняет рукой его большой чайник и не соглашается отдать за пятак почти половину своего самовара, но Яша сам отворачивает кран и, расставив локти, чтобы ему не мешали, наливает себе кипятку полный чайник.
Ему нравились его приятели — один в помятой широкополой шляпе с претензией
на художественный беспорядок, другой в котиковой шапочке, человек не бедный, но с претензией
на принадлежность к ученой богеме; нравился ему
снег, бледные фонарные огни, резкие, черные следы, какие
оставляли по первому
снегу подошвы прохожих; нравился ему воздух и особенно этот прозрачный, нежный, наивный, точно девственный тон, какой в природе можно наблюдать только два раза в году: когда всё покрыто
снегом и весною в ясные дни или в лунные вечера, когда
на реке ломает лед.
Опять наступает молчание. Ученый полулежит
на мягкой кушетке и думает, а Иван Матвеич,
оставив в покое воротнички, всё свое внимание обращает
на сапоги. Он и не заметил, как под ногами от растаявшего
снега образовались две большие лужи. Ему совестно.
Вожатый не шел, а, казалось, летел
на лыжах; шестом означал он нам, где
снег был тверже, и
оставлял по нем резкие следы.
Если б мир был нарисован
на бумаге, то можно было бы подумать, что здесь позади меня кончается рисунок, а дальше идет еще не тронутая карандашом белая бумага; и с тою потребностью чертить,
оставлять следы, рисунок, которая является у людей перед всякой ровной нетронутой поверхностью, я снял с правой руки перчатку и пальцем крупно вывел
на холодном
снегу...