Неточные совпадения
Сначала он принялся угождать во всяких незаметных мелочах: рассмотрел внимательно чинку перьев, какими писал он, и, приготовивши несколько по образцу их, клал ему всякий раз их под руку; сдувал и сметал со стола его песок и табак; завел новую тряпку для его чернильницы; отыскал где-то его шапку, прескверную шапку, какая когда-либо существовала
в мире, и всякий раз клал ее возле него за минуту до окончания присутствия; чистил ему спину, если тот запачкал ее мелом у
стены, — но все это
осталось решительно без всякого замечания, так, как будто ничего этого не было и делано.
И живо потом навсегда и навеки
останется проведенный таким образом вечер, и все, что тогда случилось и было, удержит верная память: и кто соприсутствовал, и кто на каком месте стоял, и что было
в руках его, —
стены, углы и всякую безделушку.
— Нет, Василиса Егоровна, — продолжал комендант, замечая, что слова его подействовали, может быть,
в первый раз
в его жизни. — Маше здесь
оставаться не гоже. Отправим ее
в Оренбург к ее крестной матери: там и войска и пушек довольно, и
стена каменная. Да и тебе советовал бы с нею туда же отправиться; даром что ты старуха, а посмотри, что с тобою будет, коли возьмут фортецию приступом.
Редакция помещалась на углу тихой Дворянской улицы и пустынного переулка, который, изгибаясь, упирался
в железные ворота богадельни. Двухэтажный дом был переломлен: одна часть его
осталась на улице, другая, длиннее на два окна, пряталась
в переулок. Дом был старый, казарменного вида, без украшений по фасаду, желтая окраска его
стен пропылилась, приобрела цвет недубленой кожи, солнце раскрасило стекла окон
в фиолетовые тона, и над полуслепыми окнами этого дома неприятно было видеть золотые слова: «Наш край».
Подскакал офицер и, размахивая рукой
в белой перчатке, закричал на Инокова, Иноков присел, осторожно положил человека на землю, расправил руки, ноги его и снова побежал к обрушенной
стене; там уже копошились солдаты, точно белые, мучные черви, туда осторожно сходились рабочие, но большинство их
осталось сидеть и лежать вокруг Самгина; они перекликались излишне громко, воющими голосами, и особенно звонко, по-бабьи звучал один голос...
Ближе к Таврическому саду люди шли негустой, но почти сплошной толпою, на Литейном, где-то около моста, а может быть, за мостом, на Выборгской, немножко похлопали выстрелы из ружей, догорал окружный суд, от него
остались только
стены, но
в их огромной коробке все еще жадно хрустел огонь, догрызая дерево, изредка
в огне что-то тяжело вздыхало, и тогда от него отрывались стайки мелких огоньков, они трепетно вылетали на воздух, точно бабочки или цветы, и быстро превращались
в темно-серый бумажный пепел.
Сколько я раз на этот гвоздь у вас
в стене присматривалась, что от зеркала у вас
остался, — невдомек мне, совсем невдомек, ни вчера, ни прежде, и не думала я этого не гадала вовсе, и от Оли не ожидала совсем.
И те и другие подозрительны, недоверчивы: спасаются от опасностей за системой замкнутости, как за каменной
стеной; у обоих одна и та же цивилизация, под влиянием которой оба народа, как два брата
в семье, росли, развивались, созревали и состарелись. Если бы эта цивилизация была заимствована японцами от китайцев только по соседству, как от чужого племени, то отчего же манчжуры и другие народы кругом
остаются до сих пор чуждыми этой цивилизации, хотя они еще ближе к Китаю, чем Япония?
Дерсу по обыкновению
остался ночевать снаружи, а я вошел
в фанзу, растянулся на теплом кане и начал дремать. Рядом, за
стеной, слышно было, как мулы ели сено.
В нее звездочка тихо светила,
В ней
остались слова на
стенах:
Их
в то время рука начертила,
Когда юность кипела
в душах.
Труп Небабы лежал у церковной
стены, а возле ружье. Он застрелился супротив окон своего дома, на ноге
оставалась веревочка, которой он спустил курок. Инспектор врачебной управы плавно повествовал окружающим, что покойник нисколько не мучился; полицейские приготовлялись нести его
в часть.
Друзья его были на каторжной работе; он сначала
оставался совсем один
в Москве, потом вдвоем с Пушкиным, наконец втроем с Пушкиным и Орловым. Чаадаев показывал часто, после смерти обоих, два небольших пятна на
стене над спинкой дивана: тут они прислоняли голову!
— Я выпустила его, — сказала она, испугавшись и дико осматривая
стены. — Что я стану теперь отвечать мужу? Я пропала. Мне живой теперь
остается зарыться
в могилу! — и, зарыдав, почти упала она на пень, на котором сидел колодник. — Но я спасла душу, — сказала она тихо. — Я сделала богоугодное дело. Но муж мой… Я
в первый раз обманула его. О, как страшно, как трудно будет мне перед ним говорить неправду. Кто-то идет! Это он! муж! — вскрикнула она отчаянно и без чувств упала на землю.
Я
оставался жить
в нашей квартире с фамильной мебелью, с портретами на
стенах моих предков, генералов
в лентах,
в звездах, с георгиевскими крестами.
От трактира Тестова
осталась только
в двух-трех залах старинная мебель, а все остальное и не узнаешь! Даже
стены другие стали.
На выставках экспонировались летние ученические работы. Весной, по окончании занятий
в Училище живописи, ученики разъезжались кто куда и писали этюды и картины для этой выставки.
Оставались в Москве только те, кому уж окончательно некуда было деваться. Они ходили на этюды по окрестностям Москвы, давали уроки рисования, нанимались по церквам расписывать
стены.
Собаки опять затихли, и нам было слышно, как они, спутанным клубком, перескакивая друг через друга, опять убегают от кого-то, жалко визжа от ужаса. Мы поспешно вбежали
в сени и плотно закрыли дверь… Последнее ощущение, которое я уносил с собой снаружи, был кусок наружной
стены, по которой скользнул луч фонаря…
Стена осталась там под порывами вихря.
Поездка эта
осталась у меня
в памяти, точно картинка из волшебного сна: большой барский дом, и невдалеке ряд крестьянских хаток, выглядывавших из-за косогора соломенными крышами и белыми мазаными
стенами.
Родион Потапыч сидел
в передней избе, которая делилась капитальной
стеной на две комнаты —
в первой была русская печь, а вторая
оставалась чистой горницей.
Петр Елисеич долго шагал по кабинету, стараясь приучить себя к мысли, что он гость вот
в этих
стенах, где прожил лет пятнадцать. Да, нужно убираться, а куда?.. Впрочем,
в резерве
оставалась Самосадка с груздевским домом. Чтобы развлечься, Петр Елисеич сходил на фабрику и там нашел какие-то непорядки. Между прочим, досталось Никитичу, который никогда не слыхал от приказчика «худого слова».
В Могилеве, на станции, встречаю фельдъегеря, разумеется, тотчас спрашиваю его: не знает ли он чего-нибудь о Пушкине. Он ничего не мог сообщить мне об нем, а рассказал только, что за несколько дней до его выезда сгорел
в Царском Селе Лицей,
остались одни
стены и воспитанников поместили во флигеле. [Пожар
в здании Лицея был 12 мая.] Все это вместе заставило меня нетерпеливо желать скорей добраться до столицы.
Помада вздохнул и хотел повернуться лицом к
стене, но боль его удержала, и он снова
остался в прежнем положении.
Солнце, совсем спускаясь к закату, слабо освещало бледно-оранжевым светом окна и трепетно отражалось на противоположных
стенах. Одни комнаты были совершенно пусты,
в других
оставалась кое-какая мебель, закрытая или простынями, или просто рогожами. Только одни кровати не были ничем покрыты и производили неприятное впечатление своими пустыми досками.
Оставшись один, Арапов покусал губы, пожал лоб, потом вошел
в чуланчик, взял с полки какую-то ничтожную бумажку и разорвал ее; наконец, снял со
стены висевший над кроватью револьвер и остановился, смотря то на окно комнаты, то на дуло пистолета.
Юстина Помаду перевели
в два дощатые чулана, устроенные при столярной
в конторском флигеле, и так он тут и
остался на застольной, несмотря на то, что
стены его бывших комнат
в доме уже второй раз подговаривались, чтобы их после трех лет снова освежили бумажками.
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи, а сам, не откладывая времени (ему невыносимо было уж
оставаться в грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова
в номера, где прямо прошел к Неведомову и тоже сильно был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он увидел диван, очень как бы похожий на гроб и обитый совершенно таким же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно большой стол, покрытый уже черным сукном, на котором лежали: череп человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то больших книг
в дорогом переплете, а сзади стола, у
стены, стояло костяное распятие.
«С кем же я-то теперь
останусь, — говорила она, — с такой радостью да сидя одна
в четырех
стенах?» Наконец я убедил ее отпустить меня, представив ей, что Наташа теперь ждет меня не дождется.
Тетюев был совсем прижат к
стене, и, казалось, ему ничего не
оставалось, как только покориться и перейти на сторону заводов, но он воспользовался политикой своих противников и перешел из осадного положения
в наступающее.
В узеньком коридорчике мелькали мимо серые юнифы, серые лица, и среди них на секунду одно: низко нахлобученные волосы, глаза исподлобья — тот самый. Я понял: они здесь, и мне не уйти от всего этого никуда, и
остались только минуты — несколько десятков минут… Мельчайшая, молекулярная дрожь во всем теле (она потом не прекращалась уже до самого конца) — будто поставлен огромный мотор, а здание моего тела — слишком легкое, и вот все
стены, переборки, кабели, балки, огни — все дрожит…
— Но ты не знал и только немногие знали, что небольшая часть их все же уцелела и
осталась жить там, за
Стенами. Голые — они ушли
в леса. Они учились там у деревьев, зверей, птиц, цветов, солнца. Они обросли шерстью, но зато под шерстью сберегли горячую, красную кровь. С вами хуже: вы обросли цифрами, по вас цифры ползают, как вши. Надо с вас содрать все и выгнать голыми
в леса. Пусть научатся дрожать от страха, от радости, от бешеного гнева, от холода, пусть молятся огню. И мы, Мефи, — мы хотим…
— О, пусто бы вам совсем было, только что сядешь,
в самый аппетит, с человеком поговорить, непременно и тут отрывают и ничего
в свое удовольствие сделать не дадут! — и поскорее меня барыниными юбками, которые на
стене висели, закрыла и говорит: — Посиди, — а сама пошла с девочкой, а я один за шкапами
остался и вдруг слышу, князь девочку раз и два поцеловал и потетешкал на коленах и говорит...
Может быть, он думал, исчезая, что Николай Всеволодович,
оставшись один, начнет колотить кулаками
в стену, и, уж конечно бы, рад был подсмотреть, если б это было возможно.
Конечно, это
осталось только попыткой и ограничивалось тем, что наверху залы были устроены весьма удобные хоры, поддерживаемые довольно красивыми колоннами; все
стены были сделаны под мрамор; но для губернии, казалось бы, достаточно этого, однако нашлись злые языки, которые стали многое во вновь отстроенном доме осуждать, осмеивать, и первые
в этом случае восстали дамы, особенно те, у которых были взрослые дочери, они
в ужас пришли от ажурной лестницы, которая вела
в залу.
Малюта вышел.
Оставшись один, Максим задумался. Все было тихо
в доме; лишь на дворе гроза шумела да время от времени ветер, ворвавшись
в окно, качал цепи и кандалы, висевшие на
стене, и они, ударяя одна о другую, звенели зловещим железным звоном. Максим подошел к лестнице, которая вела
в верхнее жилье, к его матери. Он наклонился и стал прислушиваться. Все молчало
в верхнем жилье. Максим тихонько взошел по крутым ступеням и остановился перед дверью, за которою покоилась мать его.
Эта длинная казарма, как уже и сказал я, была особого устройства: нары тянулись
в ней по
стене, так что средина комнаты
оставалась свободной.
Солнечные лучи все глубже и глубже заглядывали
в избушку, точно они выщупывали
в ней своими сверкавшими пальцами; они подолгу
оставались на закоптелых
стенах, делая их еще чернее.
Расставленные по
стенам и башням пушки, множество людей ратных, вооруженные слуги монастырские, а более всего поврежденные ядрами
стены и обширные пепелища, покрытые развалинами домов, находившихся вне ограды, напоминали каждому, что этот монастырь
в недавнем времени выдержал осаду, которая
останется навсегда
в летописях нашего отечества непостижимой загадкою, или, лучше сказать, явным доказательством могущества и милосердия божия.
Красный угол был выбелен; тут помещались образа, остальные части
стен, составлявшие продолжение угла,
оставались только вымазанными глиной; медные ризы икон, вычищенные мелом к светлому празднику, сверкали, как золото; подле них виднелся возобновленный пучок вербы, засохнувшая просфора, святая вода
в муравленом кувшинчике, красные яйца и несколько священных книг
в темных кожаных переплетах с медными застежками — те самые, по которым Ваня учился когда-то грамоте.
Бревенчатый потолок и
стены передней части избы, предназначавшейся для посетителей,
оставались в совершенной темноте (прилавок разделял избу пополам).
А Юлия Сергеевна привыкла к своему горю, уже не ходила во флигель плакать.
В эту зиму она уже не ездила по магазинам, не бывала
в театрах и на концертах, а
оставалась дома. Она не любила больших комнат и всегда была или
в кабинете мужа, или у себя
в комнате, где у нее были киоты, полученные
в приданое, и висел на
стене тот самый пейзаж, который так понравился ей на выставке. Денег на себя она почти не тратила и проживала теперь так же мало, как когда-то
в доме отца.
Европа давно уже изменила лицо свое; одни мы, русские,
остаемся по-прежнему незыблемы, счастливы и непреоборимы…
В Европе, вследствие безначалия, давно есть нечего, а у нас, по-прежнему, всего
в изобилии. Идя постепенно, мы дожили до того, что даже Верхотурье увидело гласный суд
в стенах своих. Благо, Уральский хребет перейден, а там до Восточного океана уж рукой подать!
— Первое, что я сделал, я снял сапоги и,
оставшись в чулках, подошел к
стене над диваном, где у меня висели ружья и кинжалы, и взял кривой дамасский кинжал, ни разу не употреблявшийся и страшно острый. Я вынул его из ножен. Ножны, я помню, завалились за диван, и помню, что я сказал себе: «надо после найти их, а то пропадут». Потом я снял пальто, которое всё время было на мне, и, мягко ступая
в одних чулках, пошел туда.
Если бы Бегушев не прислонился
в эту минуту к
стене, то наверное бы упал, потому что у него вся кровь бросилась
в голову: ему все сделалось понятно и ничего не
оставалось в сомнении.
Понадобилось по меньшей мере три часа, чтоб профессор успокоился и приступил к мелким работам. Так он и сделал.
В институте он работал до одиннадцати часов вечера, и поэтому ни о чем не знал, что творится за кремовыми
стенами. Ни нелепый слух, пролетевший по Москве о каких-то змеях, ни странная выкрикнутая телеграмма
в вечерней газете ему
остались неизвестны, потому что доцент Иванов был
в Художественном театре на «Федоре Иоанновиче» и, стало быть, сообщить новость профессору было некому.
С неистовым восторгом повел я обеими руками тяжелый вырез
стены на прежнее место, но он пошел, как на роликах, и так как он был размером точно
в разрез коридора, то не
осталось никакой щели.
Эти слова заставили Охоню задрожать — не боялась она ни солдат, ни воеводы, а тут испугалась. Белоус так страшно посмотрел на нее, а сам смеется. Его сейчас же увели куда-то
в другое подземелье, где приковал его к
стене сам Кильмяк, пользовавшийся у воеводы безграничным доверием. На железном пруте
остались башкир Аблай да слепец Брехун, которых и увели на старое место. Когда их подводили к двери, Брехун повернул свое неподвижное лицо и сказал воеводе...
Впрочем камни и земля всё поросло мохом, при свете фонаря можно
в стене норы земляных крыс и других скромных зверков, любителей мрака и неизвестности; инде свод начал обсыпаться, и от прежней правильности и симметрии почти не
осталось никаких следов.
В огромном боярском саду
оставалась только одна длинная аллея из старых лип, которая начиналась у ворот, обозначавшихся теперь только двумя каменными столбами, а оканчивалась у старой облупленной каменной
стены, отделявшей училищный сад от сада Крылушкина.
Самое жуткое, что
осталось в памяти ослепляющим пятном, это — женщина, Паула Менотти. Он видел её
в большой, пустой комнате с голыми
стенами; треть комнаты занимал стол, нагруженный бутылками, разноцветным стеклом рюмок и бокалов, вазами цветов и фрукт, серебряными ведёрками с икрой и шампанским. Человек десять рыжих, лысых, седоватых людей нетерпеливо сидели за столом; среди нескольких пустых стульев один был украшен цветами.
Два вечера добивался я: чего недостает мне
в моем углу? отчего так неловко было
в нем
оставаться? — и с недоумением осматривал я свои зеленые, закоптелые
стены, потолок, завешанный паутиной, которую с большим успехом разводила Матрена, пересматривал всю свою мебель, осматривал каждый стул, думая, не тут ли беда? (потому что коль у меня хоть один стул стоит не так, как вчера стоял, так я сам не свой) смотрел на окно, и все понапрасну… нисколько не было легче!