Неточные совпадения
И живо потом навсегда и навеки
останется проведенный таким образом вечер, и все, что тогда случилось и было, удержит верная память: и кто соприсутствовал, и кто
на каком месте стоял, и что было в руках его, —
стены, углы и всякую безделушку.
— Я
останусь при нем! — вскричал Разумихин, — ни
на минуту его не покину, и к черту там всех моих, пусть
на стены лезут! Там у меня дядя президентом.
Все мнения оказались противными моему. Все чиновники говорили о ненадежности войск, о неверности удачи, об осторожности и тому подобном. Все полагали, что благоразумнее
оставаться под прикрытием пушек, за крепкой каменной
стеною, нежели
на открытом поле испытывать счастие оружия. Наконец генерал, выслушав все мнения, вытряхнул пепел из трубки и произнес следующую речь...
Редакция помещалась
на углу тихой Дворянской улицы и пустынного переулка, который, изгибаясь, упирался в железные ворота богадельни. Двухэтажный дом был переломлен: одна часть его
осталась на улице, другая, длиннее
на два окна, пряталась в переулок. Дом был старый, казарменного вида, без украшений по фасаду, желтая окраска его
стен пропылилась, приобрела цвет недубленой кожи, солнце раскрасило стекла окон в фиолетовые тона, и над полуслепыми окнами этого дома неприятно было видеть золотые слова: «Наш край».
Подскакал офицер и, размахивая рукой в белой перчатке, закричал
на Инокова, Иноков присел, осторожно положил человека
на землю, расправил руки, ноги его и снова побежал к обрушенной
стене; там уже копошились солдаты, точно белые, мучные черви, туда осторожно сходились рабочие, но большинство их
осталось сидеть и лежать вокруг Самгина; они перекликались излишне громко, воющими голосами, и особенно звонко, по-бабьи звучал один голос...
Ближе к Таврическому саду люди шли негустой, но почти сплошной толпою,
на Литейном, где-то около моста, а может быть, за мостом,
на Выборгской, немножко похлопали выстрелы из ружей, догорал окружный суд, от него
остались только
стены, но в их огромной коробке все еще жадно хрустел огонь, догрызая дерево, изредка в огне что-то тяжело вздыхало, и тогда от него отрывались стайки мелких огоньков, они трепетно вылетали
на воздух, точно бабочки или цветы, и быстро превращались в темно-серый бумажный пепел.
Сколько я раз
на этот гвоздь у вас в
стене присматривалась, что от зеркала у вас
остался, — невдомек мне, совсем невдомек, ни вчера, ни прежде, и не думала я этого не гадала вовсе, и от Оли не ожидала совсем.
Дерсу по обыкновению
остался ночевать снаружи, а я вошел в фанзу, растянулся
на теплом кане и начал дремать. Рядом, за
стеной, слышно было, как мулы ели сено.
В нее звездочка тихо светила,
В ней
остались слова
на стенах:
Их в то время рука начертила,
Когда юность кипела в душах.
Она заперла наглухо дом тетки и
осталась жить во флигеле, двор порос травой,
стены и рамы все больше и больше чернели; сени,
на которых вечно спали какие-то желтоватые неуклюжие собаки, покривились.
Труп Небабы лежал у церковной
стены, а возле ружье. Он застрелился супротив окон своего дома,
на ноге
оставалась веревочка, которой он спустил курок. Инспектор врачебной управы плавно повествовал окружающим, что покойник нисколько не мучился; полицейские приготовлялись нести его в часть.
Друзья его были
на каторжной работе; он сначала
оставался совсем один в Москве, потом вдвоем с Пушкиным, наконец втроем с Пушкиным и Орловым. Чаадаев показывал часто, после смерти обоих, два небольших пятна
на стене над спинкой дивана: тут они прислоняли голову!
Белокурая барышня
осталась и села
на диван. Иван Федорович сидел
на своем стуле как
на иголках, краснел и потуплял глаза; но барышня, казалось, вовсе этого не замечала и равнодушно сидела
на диване, рассматривая прилежно окна и
стены или следуя глазами за кошкою, трусливо пробегавшею под стульями.
— Я выпустила его, — сказала она, испугавшись и дико осматривая
стены. — Что я стану теперь отвечать мужу? Я пропала. Мне живой теперь
остается зарыться в могилу! — и, зарыдав, почти упала она
на пень,
на котором сидел колодник. — Но я спасла душу, — сказала она тихо. — Я сделала богоугодное дело. Но муж мой… Я в первый раз обманула его. О, как страшно, как трудно будет мне перед ним говорить неправду. Кто-то идет! Это он! муж! — вскрикнула она отчаянно и без чувств упала
на землю.
Я
оставался жить в нашей квартире с фамильной мебелью, с портретами
на стенах моих предков, генералов в лентах, в звездах, с георгиевскими крестами.
На выставках экспонировались летние ученические работы. Весной, по окончании занятий в Училище живописи, ученики разъезжались кто куда и писали этюды и картины для этой выставки.
Оставались в Москве только те, кому уж окончательно некуда было деваться. Они ходили
на этюды по окрестностям Москвы, давали уроки рисования, нанимались по церквам расписывать
стены.
Родион Потапыч сидел в передней избе, которая делилась капитальной
стеной на две комнаты — в первой была русская печь, а вторая
оставалась чистой горницей.
Петр Елисеич долго шагал по кабинету, стараясь приучить себя к мысли, что он гость вот в этих
стенах, где прожил лет пятнадцать. Да, нужно убираться, а куда?.. Впрочем, в резерве
оставалась Самосадка с груздевским домом. Чтобы развлечься, Петр Елисеич сходил
на фабрику и там нашел какие-то непорядки. Между прочим, досталось Никитичу, который никогда не слыхал от приказчика «худого слова».
В Могилеве,
на станции, встречаю фельдъегеря, разумеется, тотчас спрашиваю его: не знает ли он чего-нибудь о Пушкине. Он ничего не мог сообщить мне об нем, а рассказал только, что за несколько дней до его выезда сгорел в Царском Селе Лицей,
остались одни
стены и воспитанников поместили во флигеле. [Пожар в здании Лицея был 12 мая.] Все это вместе заставило меня нетерпеливо желать скорей добраться до столицы.
Солнце, совсем спускаясь к закату, слабо освещало бледно-оранжевым светом окна и трепетно отражалось
на противоположных
стенах. Одни комнаты были совершенно пусты, в других
оставалась кое-какая мебель, закрытая или простынями, или просто рогожами. Только одни кровати не были ничем покрыты и производили неприятное впечатление своими пустыми досками.
Оставшись один, Арапов покусал губы, пожал лоб, потом вошел в чуланчик, взял с полки какую-то ничтожную бумажку и разорвал ее; наконец, снял со
стены висевший над кроватью револьвер и остановился, смотря то
на окно комнаты, то
на дуло пистолета.
Юстина Помаду перевели в два дощатые чулана, устроенные при столярной в конторском флигеле, и так он тут и
остался на застольной, несмотря
на то, что
стены его бывших комнат в доме уже второй раз подговаривались, чтобы их после трех лет снова освежили бумажками.
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи, а сам, не откладывая времени (ему невыносимо было уж
оставаться в грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова в номера, где прямо прошел к Неведомову и тоже сильно был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он увидел диван, очень как бы похожий
на гроб и обитый совершенно таким же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно большой стол, покрытый уже черным сукном,
на котором лежали: череп человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то больших книг в дорогом переплете, а сзади стола, у
стены, стояло костяное распятие.
Тетюев был совсем прижат к
стене, и, казалось, ему ничего не
оставалось, как только покориться и перейти
на сторону заводов, но он воспользовался политикой своих противников и перешел из осадного положения в наступающее.
Оставшись одна, она подошла к окну и встала перед ним, глядя
на улицу. За окном было холодно и мутно. Играл ветер, сдувая снег с крыш маленьких сонных домов, бился о
стены и что-то торопливо шептал, падал
на землю и гнал вдоль улицы белые облака сухих снежинок…
В узеньком коридорчике мелькали мимо серые юнифы, серые лица, и среди них
на секунду одно: низко нахлобученные волосы, глаза исподлобья — тот самый. Я понял: они здесь, и мне не уйти от всего этого никуда, и
остались только минуты — несколько десятков минут… Мельчайшая, молекулярная дрожь во всем теле (она потом не прекращалась уже до самого конца) — будто поставлен огромный мотор, а здание моего тела — слишком легкое, и вот все
стены, переборки, кабели, балки, огни — все дрожит…
Я — один. Все, что от нее
осталось, — это чуть слышный запах, похожий
на сладкую, сухую, желтую пыль каких-то цветов из-за
Стены. И еще: прочно засевшие во мне крючочки-вопросы — вроде тех, которыми пользовались древние для охоты
на рыбу (Доисторический Музей).
— О, пусто бы вам совсем было, только что сядешь, в самый аппетит, с человеком поговорить, непременно и тут отрывают и ничего в свое удовольствие сделать не дадут! — и поскорее меня барыниными юбками, которые
на стене висели, закрыла и говорит: — Посиди, — а сама пошла с девочкой, а я один за шкапами
остался и вдруг слышу, князь девочку раз и два поцеловал и потетешкал
на коленах и говорит...
Парасковья сейчас же начала разгонять тараканов, а за ней и девочка, наконец и курчавый мальчуган, который, впрочем, больше прихлопывал их к
стене своей здоровой ручонкой, так что только мокренько
оставались после каждого таракана. Бедные насекомые, сроду не видавшие такой острастки
на себя, мгновенно все куда-то попрятались. Не видя более врагов своих, gnadige Frau поуспокоилась и села опять
на лавку: ей было совестно такого малодушия своего, тем более, что она обнаружила его перед посторонними.
Малюта вышел.
Оставшись один, Максим задумался. Все было тихо в доме; лишь
на дворе гроза шумела да время от времени ветер, ворвавшись в окно, качал цепи и кандалы, висевшие
на стене, и они, ударяя одна о другую, звенели зловещим железным звоном. Максим подошел к лестнице, которая вела в верхнее жилье, к его матери. Он наклонился и стал прислушиваться. Все молчало в верхнем жилье. Максим тихонько взошел по крутым ступеням и остановился перед дверью, за которою покоилась мать его.
Кабака не
осталось и следов;
стены были обиты тесом и выкрашены светло-серою краскою;
на окнах висели белые занавески и стояли горшки с незатейливыми растениями.
Положение мое делалось еще беспомощнее, и я решился во что бы то ни стало отсюда не выходить. Хотя, конечно, и квартира Леонида Григорьевича была не бог знает какое надежное убежище, но я предпочитал
оставаться здесь, во-первых, потому, что все-таки рассчитывал
на большую помощь со стороны Постельникова, а во-вторых, как известно, гораздо выгоднее держаться под самою
стеной, с которой стреляют, чем отбегать от нее, когда вовсе убежать невозможно.
Солнечные лучи все глубже и глубже заглядывали в избушку, точно они выщупывали в ней своими сверкавшими пальцами; они подолгу
оставались на закоптелых
стенах, делая их еще чернее.
А Юлия Сергеевна привыкла к своему горю, уже не ходила во флигель плакать. В эту зиму она уже не ездила по магазинам, не бывала в театрах и
на концертах, а
оставалась дома. Она не любила больших комнат и всегда была или в кабинете мужа, или у себя в комнате, где у нее были киоты, полученные в приданое, и висел
на стене тот самый пейзаж, который так понравился ей
на выставке. Денег
на себя она почти не тратила и проживала теперь так же мало, как когда-то в доме отца.
Петропавловским собором иностранные гости
остались довольны, но, видимо, спешили кончить осмотр его, так как Фарр, указывая
на крепостные
стены, сказал...
— Первое, что я сделал, я снял сапоги и,
оставшись в чулках, подошел к
стене над диваном, где у меня висели ружья и кинжалы, и взял кривой дамасский кинжал, ни разу не употреблявшийся и страшно острый. Я вынул его из ножен. Ножны, я помню, завалились за диван, и помню, что я сказал себе: «надо после найти их, а то пропадут». Потом я снял пальто, которое всё время было
на мне, и, мягко ступая в одних чулках, пошел туда.
Офонькин, оглядевший убранство стола и стоявших у
стен нескольких ливрейных лакеев,
остался заметно доволен этим наружным видом и протянул было уже руку к ближайшему стулу к хозяину; но генерал очень ловко и быстро успел этот стул поотодвинуть и указать
на него Бегушеву,
на который тот и опустился. Офонькин таким образом очутился между старичком и Долговым и стал
на обоих смотреть презрительно.
Понадобилось по меньшей мере три часа, чтоб профессор успокоился и приступил к мелким работам. Так он и сделал. В институте он работал до одиннадцати часов вечера, и поэтому ни о чем не знал, что творится за кремовыми
стенами. Ни нелепый слух, пролетевший по Москве о каких-то змеях, ни странная выкрикнутая телеграмма в вечерней газете ему
остались неизвестны, потому что доцент Иванов был в Художественном театре
на «Федоре Иоанновиче» и, стало быть, сообщить новость профессору было некому.
С неистовым восторгом повел я обеими руками тяжелый вырез
стены на прежнее место, но он пошел, как
на роликах, и так как он был размером точно в разрез коридора, то не
осталось никакой щели.
Эти слова заставили Охоню задрожать — не боялась она ни солдат, ни воеводы, а тут испугалась. Белоус так страшно посмотрел
на нее, а сам смеется. Его сейчас же увели куда-то в другое подземелье, где приковал его к
стене сам Кильмяк, пользовавшийся у воеводы безграничным доверием.
На железном пруте
остались башкир Аблай да слепец Брехун, которых и увели
на старое место. Когда их подводили к двери, Брехун повернул свое неподвижное лицо и сказал воеводе...
— Плохо место, — заметил Пафнутий, поглядывая
на обительские
стены. — Одна труха
осталась… Пожалуй, и починивать нечего.
Два вечера добивался я: чего недостает мне в моем углу? отчего так неловко было в нем
оставаться? — и с недоумением осматривал я свои зеленые, закоптелые
стены, потолок, завешанный паутиной, которую с большим успехом разводила Матрена, пересматривал всю свою мебель, осматривал каждый стул, думая, не тут ли беда? (потому что коль у меня хоть один стул стоит не так, как вчера стоял, так я сам не свой) смотрел
на окно, и все понапрасну… нисколько не было легче!
Проходя мимо своего дома, она видит, что дверь, из которой она только что вышла, так и
осталась отворенной, зияя черным четырехугольником
на белой
стене.
Поплакав минут с десять, Фустов встал, лег
на диван, повернулся лицом к
стене и
остался неподвижен. Я подождал немного, но, видя, что он не шевелится и не отвечает
на мои вопросы, решился удалиться. Я, быть может, взвожу
на него напраслину, но едва ли он не заснул. Впрочем, это еще бы не доказывало, чтоб он не чувствовал огорчения… а только природа его была так устроена, что не могла долго выносить печальные ощущения… Уж больно нормальная была природа!
Тут я вспомнил все… холодные коридоры… пустые, масляной краской выкрашенные
стены… и я ползу, как собака с перебитой ногой… чего-то жду… Чего? Горячей ванны?.. Укольчика в 0,005 морфия? Дозы, от которой, правда, не умирают… но только… а вся тоска
остается, лежит бременем, как и лежала… Пустые ночи, рубашку, которую я изорвал
на себе, умоляя, чтобы меня выпустили?..
Я вам объясню: наслаждение было тут именно от слишком яркого сознания своего унижения; оттого, что уж сам чувствуешь, что до последней
стены дошел; что и скверно это, но что и нельзя тому иначе быть; что уж нет тебе выхода, что уж никогда не сделаешься другим человеком; что если б даже и
оставалось еще время и вера, чтоб переделаться во что-нибудь другое, то, наверно, сам бы не захотел переделываться; а захотел бы, так и тут бы ничего не сделал, потому что
на самом деле и переделываться-то, может быть, не во что.
Гаврила чувствовал себя раздавленным этой мрачной тишиной и красотой и чувствовал, что он хочет видеть скорее хозяина. А если он там
останется?.. Время шло медленно, медленнее, чем ползли тучи по небу… И тишина, от времени, становилась все зловещей… Но вот за
стеной мола послышался плеск, шорох и что-то похожее
на шепот. Гавриле показалось, что он сейчас умрет..
На стене его комнаты, в доме, за седьмою верстой,
осталось начертание апофегмы Гиппократа: «Quod medicamenta non sanat, ferrum sanat; quod ferrum non sanat — ignis sanat; quod ignis non sanat, mors sanat» (то есть «что не излечивают лекарства, то излечивает железо; что не излечивает железо, то излечивает огонь; что не излечивает огонь, то излечивает смерть»).
В этой избушке было «полное отсутствие всякого присутствия», — точно кто переехал с квартиры, да так все и
осталось: в одном углу позабыли трехногий стул, в другом скелет дивана,
на стене несколько разорванных картин — правая половина какого-то генерала, половина архирея и т. д.
Анисим оглядывался
на церковь, стройную, беленькую — ее недавно побелили, — и вспомнил, как пять дней назад молился в ней; оглянулся
на школу с зеленой крышей,
на речку, в которой когда-то купался и удил рыбу, и радость колыхнулась в груди, и захотелось, чтобы вдруг из земли выросла
стена и не пустила бы его дальше и он
остался бы только с одним прошлым.