Неточные совпадения
Еще в первое время по возвращении из Москвы, когда Левин каждый раз вздрагивал и краснел, вспоминая позор отказа, он говорил себе: «так же краснел и вздрагивал я, считая всё погибшим, когда получил единицу за физику и
остался на втором курсе; так же считал себя погибшим после того, как испортил порученное мне дело
сестры. И что ж? — теперь, когда прошли года, я вспоминаю и удивляюсь, как это могло огорчать меня. То же будет и
с этим горем. Пройдет время, и я буду к этому равнодушен».
— Всё такая же и так же привлекательна. Очень хороша! — сказала Кити,
оставшись одна
с сестрой. — Но что-то жалкое есть в ней. Ужасно жалкое!
Борис. Воспитывали нас родители в Москве хорошо, ничего для нас не жалели. Меня отдали в Коммерческую академию, а
сестру в пансион, да оба вдруг и умерли в холеру; мы
с сестрой сиротами и
остались. Потом мы слышим, что и бабушка здесь умерла и оставила завещание, чтобы дядя нам выплатил часть, какую следует, когда мы придем в совершеннолетие, только
с условием.
До отхода пассажирского поезда,
с которым ехал Нехлюдов,
оставалось два часа. Нехлюдов сначала думал в этот промежуток съездить еще к
сестре, но теперь, после впечатлений этого утра, почувствовал себя до такой степени взволнованным и разбитым, что, сев на диванчик первого класса, совершенно неожиданно почувствовал такую сонливость, что повернулся на бок, положил под щеку ладонь и тотчас же заснул.
Вверху стола сидел старик Корчагин; рядом
с ним,
с левой стороны, доктор,
с другой — гость Иван Иванович Колосов, бывший губернский предводитель, теперь член правления банка, либеральный товарищ Корчагина; потом
с левой стороны — miss Редер, гувернантка маленькой
сестры Мисси, и сама четырехлетняя девочка;
с правой, напротив — брат Мисси, единственный сын Корчагиных, гимназист VI класса, Петя, для которого вся семья, ожидая его экзаменов,
оставалась в городе, еще студент-репетитор; потом слева — Катерина Алексеевна, сорокалетняя девица-славянофилка; напротив — Михаил Сергеевич или Миша Телегин, двоюродный брат Мисси, и внизу стола сама Мисси и подле нее нетронутый прибор.
Сестра рассказала про детей, что они
остались с бабушкой,
с его матерью и, очень довольная тем, что спор
с ее мужем прекратился, стала рассказывать про то, как ее дети играют в путешествие, точно так же, как когда-то он играл
с своими двумя куклами —
с черным арапом и куклой, называвшейся француженкой.
Привалов бывал у них довольно часто, при посторонних молчал, а когда
оставался один
с Надеждой Васильевной, начинал говорить
с полной откровенностью, как
с сестрой.
— Эх, голубчик, чего ты убиваешься? Али наших
сестер цыганок не ведаешь? Нрав наш таков, обычай. Коли завелась тоска-разлучница, отзывает душеньку во чужу-дальню сторонушку — где уж тут
оставаться? Ты Машу свою помни — другой такой подруги тебе не найти — и я тебя не забуду, сокола моего; а жизнь наша
с тобой кончена!
Просидевши
с сестрами час или полтора, отец спускался вниз и затворялся в своем кабинете, а тетеньки,
оставшись одни, принимались за работы из фольги, [Фольгой называлась жесть самой тонкой прокатки, окрашиваемая в разные цвета.
В первый же раз, когда я
остался без пары, —
с концом песни я протянул руку Мане Дембицкой. Во второй раз, когда
осталась Лена, — я подал руку ее
сестре раньше, чем она успела обнаружить свой выбор, и когда мы, смеясь, кружились
с Соней, у меня в памяти
осталось лицо Лены, приветливо протягивавшей мне обе руки. Увидев, что опоздала, она слегка покраснела и
осталась опять без пары. Я пожалел, что поторопился… Теперь младшая
сестра уже не казалась мне более приятной.
Харитона Артемьевича не было дома, — он уехал куда-то по делам в степь. Агния уже третий день гостила у Харитины. К вечеру она вернулась, и Галактион удивился, как она постарела за каких-нибудь два года. После выхода замуж Харитины у нее не
осталось никакой надежды, — в Заполье редко старшие
сестры выходили замуж после младших. Такой уж установился обычай. Агния, кажется, примирилась
с своею участью христовой невесты и мало обращала на себя внимания. Не для кого было рядиться.
— Послушай меня, Анна, — сказал он,
оставшись наедине
с сестрою. — Не следует будить в мальчике вопросов, на которые ты никогда, никогда не в состоянии будешь дать полного ответа.
Но он сердился редко; большею же частью на доводы
сестры он возражал мягко и
с снисходительным сожалением, тем более что она каждый раз уступала в споре, когда
оставалась наедине
с братом; это, впрочем, не мешало ей вскоре опять возобновлять разговор.
— Ты всё еще сомневаешься и не веришь мне; не беспокойся, не будет ни слез, ни просьб, как прежде,
с моей стороны по крайней мере. Всё мое желание в том, чтобы ты был счастлив, и ты это знаешь; я судьбе покорилась, но мое сердце будет всегда
с тобой,
останемся ли мы вместе, или разойдемся. Разумеется, я отвечаю только за себя; ты не можешь того же требовать от
сестры…
Матюшка думал крайне тяжело, точно камни ворочал, но зато раз попавшая ему в голову мысль так и
оставалась в Матюшкином мозгу, как железный клин. И теперь он лежал и все думал о мочеганке Катре, которая вышла сейчас на одну стать
с сестрой Аграфеной. Дуры эти девки самые…
На Чистом болоте духовный брат Конон спасался
с духовкою
сестрой Авгарью только пока, —
оставаться вблизи беспоповщинских скитов ему было небезопасно. Лучше бы всего уехать именно зимой, когда во все концы скатертью дорога, но куда поволокешься
с ребенком на руках? Нужно было «сождать», пока малыш подрастет, а тогда и в дорогу. Собственно говоря, сейчас Конон чувствовал себя прекрасно.
С ним не было припадков прежнего религиозного отчаяния, и часто, сидя перед огоньком в каменке, он сам удивлялся себе.
Нам всем жаль, что нашего народу никого не придется угостить. Разве удастся залучить фотографа, но и то еще не верно.
Сестра останется у нас, пока я не соберусь в Нижний, куда должна заехать за мной жена, осмотревши костромское именье. — Это уже будет в половине июня. Так предполагается навестить Калугу и Тулу
с окрестностями… [В Калуге жили Оболенский и Свистунов, в Туле — Г.
С. Батеньков. В письме еще — о болезни Ф. М. Башмакова в Тобольске (Пущину сообщили об этом его сибирские корреспонденты).]
Начнем
с Викторыча. От него я не имею писем, но знаю от
сестер Бестужевых, что он и не думает возвращаться, а хочет действовать на каком-то прииске в Верхнеудинском округе. Что-то не верится. Кажется, это у него маленькое сумасшествие. Бестужевы видели его в Иркутске — они приехали в Москву в конце октября, простились совсем
с Селенгинском, где без Николая уже не приходилось им
оставаться. Брат их Михайло покамест там, но, может быть, со временем тоже
с семьей своей переселится в Россию.
Сестры Бестужевых, которых я видел в Москве во время моего путешествия, поселились в Москве… Брат их Михаил
остался в Селенгинске
с семьею. Переезд его в Россию еще не решен…
Писем Пушкина к моему отцу здесь нет; впрочем, я знаю, что некоторые бумаги
остались в Воронежской губернии, напишу к
сестре, чтобы она мне прислала их» (опубликовано
с автографа из собрания Музея революции, Записках Пущина, 1927, стр. 18).]
Сестры с тою же неисчерпаемой любовью пишут ко мне… Бароцци
с женой Михаилы отправились купаться в Гельсингфорс. Михайло
с одной
сестрой Варей
остался на бесконечных постройках своих.
…Сегодня известие: А. И. Давыдова получила разрешение ехать на родину. Летом со всей семьей будет в доме Бронникова. Таким образом, в Сибири из приехавших жен
остается одна Александра Васильевна. Ей тоже был вопрос вместе
с нами. Я не знаю даже, куда она денется, если вздумают отпустить. Отвечала, что никого родных не имеет, хотя я знаю, что у нее есть
сестра и замужняя дочь.
В доказательство, что наши письма не без внимания
остаются в III отделении, скажу вам, что недавно
сестра Annette получила мой листок
с несколькими зачеркнутыми строками. Видно, этим господам нечего там делать…
Брат
с сестрою остались вдвоем. Весноватая келейница подала самовар.
Евсеич бегом побежал к отцу, а я
остался с матерью и
сестрой; мне вдруг сделалось так легко, так весело, что, кажется, я еще и не испытывал такого удовольствия.
Мысль
остаться в Багрове одним
с сестрой, без отца и матери, хотя была не новою для меня, но как будто до сих пор не понимаемою; она вдруг поразила меня таким ужасом, что я на минуту потерял способность слышать и соображать слышанное и потому многих разговоров не понял, хотя и мог бы понять.
Остался я после отца по двадцатому году; ни братьев, ни
сестер не было: один как перст
с матушкой. Года были подходящие; матушка стала стара; хозяйство в расстрой пошло… вот и стала ко мне приставать старуха: женись да женись.
В четверг на святой папа,
сестра и Мими
с Катенькой уехали в деревню, так что во всем большом бабушкином доме
оставались только Володя, я и St.-Jérôme. То настроение духа, в котором я находился в день исповеди и поездки в монастырь, совершенно прошло и оставило по себе только смутное, хотя и приятное, воспоминание, которое все более и более заглушалось новыми впечатлениями свободной жизни.
Утром в Химках прощание
с сестрой Зиной, у которой он гостил в летние каникулы. Здесь же, по соседству, визит семье Синельниковых.
С большим трудом удалось ему улучить минуту, чтобы
остаться наедине
с богоподобной Юленькой, но когда он потянулся к ней за знакомым, сладостным, кружащим голову поцелуем, она мягко отстранила его загорелой рукой и сказала...
— Merci, — коротко ответил Николай Николаевич. И оба
остались стоять. — Мы к вам всего только на несколько минут. Это — князь Василий Львович Шеин, губернский предводитель дворянства. Моя фамилия — Мирза-Булат-Тугановский. Я — товарищ прокурора. Дело, о котором мы будем иметь честь говорить
с вами, одинаково касается и князя и меня, или, вернее, супруги князя, а моей
сестры.
Она рассказала, что, после мужа
оставшись всего восемнадцати лет, находилась некоторое время в Севастополе «в
сестрах», а потом жила по разным местам-с, а теперь вот ходит и Евангелие продает.
— Я поговорю
с сестрою! — успокоила Сусанна мать, и на другой же день, когда Людмила немножко повеселела, Сусанна, опять-таки
оставшись с ней наедине, сказала...
— Какой смешной Углаков! — проговорила Сусанна Николаевна,
оставшись вдвоем
с сестрою.
Видимо, что ей больше всего хотелось
остаться поскорее
с сестрой вдвоем.
Они оба такие же, как были: старший, горбоносый,
с длинными волосами, приятен и, кажется, добрый; младший, Виктор,
остался с тем же лошадиным лицом и в таких же веснушках. Их мать —
сестра моей бабушки — очень сердита и криклива. Старший — женат, жена у него пышная, белая, как пшеничный хлеб, у нее большие глаза, очень темные.
А затем он не мог не заметить, что Джон частенько
остается дома
с сестрой, помогает девушкам по хозяйству и поглядывает на Анну.
Уже
с утра они были готовы ехать под венец.
Оставалось только надеть приличное к венцу платье да приколоть фату и цветы. О Варваре
сестры не вспоминали в своих разговорах, как-будто ее и на свете нет. Но уже одно то, что они, беспощадные насмешницы, перемывая косточки всем, не обмолвились во весь день ни одним словечком только о Варваре, одно это доказывало, что неловкая мысль о ней гвоздем сидит в голове каждой из сестриц.
Итак, через день назначено было ехать к Александре Степановне и она
с своим башкиролюбивым супругом отправилась накануне в свою Каратаевку и пригласила,
с позволенья отца, старшую и младшую
сестру; а Елизавета Степановна
осталась дома под предлогом, что у ней больной муж лежит в Бугуруслане, а собственно для назидательных бесед
с стариками.
Отважный майор предлагал пригласить молодую девушку в гости к бабушке и обвенчаться
с ней без согласия Степана Михайловича, но Бактеева и Курмышева были уверены, что дедушка мой не отпустит свою
сестру одну, а если и отпустит, то очень не скоро, а майору
оставаться долее было нельзя.
Старших дочерей своих он пристроил: первая, Верегина, уже давно умерла, оставив трехлетнюю дочь; вторая, Коптяжева, овдовела и опять вышла замуж за Нагаткина; умная и гордая Елисавета какими-то судьбами попала за генерала Ерлыкина, который, между прочим, был стар, беден и пил запоем; Александра нашла себе столбового русского дворянина, молодого и
с состоянием, И. П. Коротаева, страстного любителя башкирцев и кочевой их жизни, — башкирца душой и телом; меньшая, Танюша,
оставалась при родителях; сынок был уже двадцати семи лет, красавчик, кровь
с молоком; «кофту да юбку, так больше бы походил на барышню, чем все
сестры» — так говорил про него сам отец.
Александра Степановна,
оставшись наедине
с матерью и меньшею
сестрою, сбросив
с себя тяжкое принужденье, дала волю своему бешеному нраву и злому языку.
Они осуждены уж светом;
А впрочем, я б могла их подарить советом —
Сказала бы ему: что женщины ценят
Настойчивость в мужчине,
Хотят, чтоб он сквозь тысячу преград
К своей стремился героине.
А ей бы пожелала я
Поменьше строгости и скромности поболе!
Прощайте, мосье Шприх, обедать ждет меня
Сестра — а то б
осталась с вами доле.
— Вот мы
остались с тобою одни, — строго и печально сказала
сестра брату после похорон матери, отодвигая его от себя острым взглядом серых глаз. — Нам будет трудно, мы ничего не знаем и можем много потерять. Так жаль, что я не могу сейчас же выйти замуж!
— Какие ты сегодня глупости говорила, Дора, — сказала Анна Михайловна,
оставшись одна
с сестрою.
Старший сын ее обыкновенно
оставался дома
с мужниной
сестрою, десятилетней девочкой Аделиной, а младшего она всегда брала
с собой, и ребенок или сладко спал, убаюкиваемый тихою тряскою тележки, или при всей красоте природы
с аппетитом сосал материно молоко, хлопал ее полненькой ручонкой по смуглой груди и улыбался, зазирая из-под косынки на черные глаза своей кормилицы.
Что было бы теперь
с сестрой, если бы она
осталась жить дома?
И
сестра тоже жила своею особою жизнью, которую тщательно скрывала от меня. Она часто шепталась
с Машей. Когда я подходил к ней, она вся сжималась, и взгляд ее становился виноватым, умоляющим; очевидно, в ее душе происходило что-то такое, чего она боялась или стыдилась. Чтобы как-нибудь не встретиться в саду или не
остаться со мною вдвоем, она все время держалась около Маши, и мне приходилось говорить
с нею редко, только за обедом.
Оставаясь в праздники дома, я замечал, что жена и
сестра скрывают от меня что-то и даже как будто избегают меня. Жена была нежна со мною по-прежнему, но были у нее какие-то свои мысли, которых она не сообщала мне. Было несомненно, что раздражение ее против крестьян росло, жизнь для нее становилась все тяжелее, а между тем она уже не жаловалась мне.
С доктором теперь она говорила охотнее, чем со мною, и я не понимал, отчего это так.
Мало-помалу он перешел на другие темы, заговорил о науке, о своей диссертации, которая понравилась в Петербурге; он говорил
с увлечением и уже не помнил ни о моей
сестре, ни о своем горе, ни обо мне. Жизнь увлекала его. У той — Америка и кольцо
с надписью, думал я, а у этого — докторская степень и ученая карьера, и только я и
сестра остались при старом.
Было ясно, что он по-прежнему любит мою
сестру, но он ни разу даже в шутку не сказал, что возьмет ее
с собою в Петербург или за границу, и я не мог себе ясно представить, что будет
с нею, если она
останется жива, что будет
с ее ребенком.