Неточные совпадения
— Потому, —
отвечал он, — что такие
стихи достойны учителя моего, Василия Кирилыча Тредьяковского, и очень напоминают мне его любовные куплетцы.
— Ну и черт с ним, — тихо
ответил Иноков. — Забавно это, — вздохнул он, помолчав. — Я думаю, что мне тогда надобно было врага — человека, на которого я мог бы израсходовать свою злость. Вот я и выбрал этого… скота. На эту тему рассказ можно написать, — враг для развлечения от… скуки, что ли? Вообще я много выдумывал разных… штучек.
Стихи писал. Уверял себя, что влюблен…
«Устроился и — конфузится, —
ответил Самгин этой тишине, впервые находя в себе благожелательное чувство к брату. — Но — как запуган идеями русский интеллигент», — мысленно усмехнулся он. Думать о брате нечего было, все — ясно! В газете сердито писали о войне, Порт-Артуре, о расстройстве транспорта, на шести столбцах фельетона кто-то восхищался
стихами Бальмонта, цитировалось его стихотворение «Человечки...
— Не знаю, бабушка, да и не желаю знать! —
отвечал он, приглядываясь из окна к знакомой ему дали, к синему небу, к меловым горам за Волгой. — Представь, Марфенька: я еще помню
стихи Дмитриева, что в детстве учил...
Долго сидели мы у костра и слушали рев зверей. Изюбры не давали нам спать всю ночь. Сквозь дремоту я слышал их крики и то и дело просыпался. У костра сидели казаки и ругались. Искры, точно фейерверк, вздымались кверху, кружились и одна за другой гасли в темноте. Наконец стало светать. Изюбриный рев понемногу
стих. Только одинокие ярые самцы долго еще не могли успокоиться. Они слонялись по теневым склонам гор и ревели, но им уже никто не
отвечал. Но вот взошло солнце, и тайга снова погрузилась в безмолвие.
К. Аксаков с негодованием
отвечал ему тоже
стихами, резко клеймя злые нападки и называя «Не нашими» разных славян, во Христе бозе нашем жандармствующих.
Я
ответил — нет, но тотчас подумал: «А может быть, притворяюсь?» И вдруг, не спеша, прочитал
стихи совершенно правильно; это меня удивило и уничтожило.
— Понимай, как хочешь, — грубо
ответил звонарь, поворачиваясь к нему ухом, и его брови заходили быстро и тревожно. — Тут еще
стих есть, пониже. Вот бы тебе прочитать…
На это я ему
ответил, что он совершенно напрасно мечтает о политическом своем значении, что вряд ли кто-нибудь на него смотрит с этой точки зрения, что вообще читающая наша публика благодарит его за всякий литературный подарок, что
стихи его приобрели народность во всей России и, наконец, что близкие и друзья помнят и любят его, желая искренно, чтоб скорее кончилось его изгнание.
— Заставили его, верно.
Стих поет; плач иосифовский называется
стих, —
отвечал Андриян Николаев. — Илья Артамоныч его любят.
— Он может писать мне
стихи или не писать, — мне это все равно! —
отвечала бедная девушка и затем, со слезами уже на глазах, обратилась к Фатеевой...
— Я бы сейчас и приехала, —
отвечала Фатеева (голос ее был
тих и печален), — но мужа не было дома; надобно было подождать и его и экипаж; он приехал, я и поехала.
— Есть, —
отвечал Кергель, покраснев немного в лице. — Вот-с разрешите наш спор, — продолжал он, снова обращаясь вежливо к Вихрову, — эти
стихи Тимофеева...
Майданов
отвечал поэтическим струнам ее души: человек довольно холодный, как почти все сочинители, он напряженно уверял ее, а может быть, и себя, что он ее обожает, воспевал ее в нескончаемых
стихах и читал их ей с каким-то и неестественным и искренним восторгом.
— Ничего; к
стиху только прислушивайтесь; надобно больше вникать в смысл и вообще играть нервами, а не полнокровием!.. —
отвечал тот.
Справедливость требует сказать, что она иногда на вздохи и
стихи отвечала зевотой. И не мудрено: сердце ее было занято, но ум оставался празден. Александр не позаботился дать ему пищи. Год, назначенный Наденькою для испытания, проходил. Она жила с матерью опять на той же даче. Александр заговаривал о ее обещании, просил позволения поговорить с матерью. Наденька отложила было до переезда в город, но Александр настаивал.
Последний
стих прозвенел и потерялся в воздухе, покрытый явно сочувственным шорохом берез, шевеливших на легком ветру нависшими ветками. Ямщик, казалось, забыл уже о седоках, и через минуту песня опять тянулась,
отвечая шороху деревьев...
Ситанов спокойно молчал, усердно работая или списывая в тетрадку
стихи Лермонтова; на это списывание он тратил все свое свободное время, а когда я предложил ему: «Ведь у вас деньги-то есть, вы бы купили книгу!» — он
ответил...
— Ничего особенного, так, — с тем же невинным видом
ответил Саша, — главным образом мы читаем. Барышни Рутиловы
стихи очень любят. И я всегда к семи часам бываю дома.
— Не беспокойтесь обо мне, полковник, —
отвечал Фома слабым голосом, голосом человека, прощающего врагам своим. — Сюрприз я, конечно, хвалю: это изображает чувствительность и благонравие ваших детей.
Стихи тоже полезны, даже для произношения… Но я не
стихами был занят это утро, Егор Ильич: я молился… вы это знаете… Впрочем, готов выслушать и
стихи.
— Что нам до них! —
ответил председатель. — Знаю и очень знаю, все повременные издания ныне хвалят Пушкина; читал я и его.
Стихи гладенькие, но мысли нет, чувства нет, а для меня, когда здесь нет (он ошибкою показал на правую сторону груди), так одно пустословие.
Зотушка ничего не
ответил, а, поискав что-то в своих коробочках, затянул
стих, который так любила еще покойная барышня — Феня...
–…Я лежал на скале Эльбруса… — Вдруг совершенно неожиданно выливается строчка почему-то
стихов. Я не думал… Как-то смаху, без остановки и без поправки вытекло у меня это стихотворение. Оно, верно,
отвечало картинам. Но эпически холодным. Я бросил тетрадку.
Загоскин, с таким блестящим успехом начавший писать
стихи, хотя они стоили ему неимоверных трудов, заслуживший общие единодушные похвалы за свою комедию в одном действии под названием «Урок холостым, или Наследники» [После блестящего успеха этой комедии на сцене, когда все приятели с искренней радостью обнимали и поздравляли Загоскина с торжеством, добродушный автор, упоенный единодушным восторгом, обняв каждого так крепко, что тщедушному Писареву были невтерпеж такие объятия, сказал ему: «Ну-ка, душенька, напиши-ка эпиграмму на моих „Наследников“!» — «А почему же нет», —
отвечал Писарев и через минуту сказал следующие четыре
стиха...
Сумасшествия у него не находили, но он действительно был нервно расстроен, уныл и все писал
стихи во вкусе известного тогда мрачного поэта Эдуарда Губера. В разговорах он здраво
отвечал на всякие вопросы, исключая вопроса о службе и о честности. Все, что касалось этого какою бы то ни было стороной, моментально выводило его из спокойного состояния и доводило до исступления, в котором он страстно выражал свою печаль об утрате веры к людям и полную безнадежность возвратить ее через кого бы то ни было.
Марья Павловна не
отвечала, а Ипатов, оборотясь через спинку стула, заметил с добродушным смехом, что она не только
стихов, но и сахару не любит и вообще ничего сладкого терпеть не может.
— Что ты нынче шепчешь? — спросила я. Он остановился, подумал и, улыбнувшись,
отвечал два
стиха Лермонтова...
В этот вечер я долго играла ему, а он ходил по комнате и шептал что-то. Он имел привычку шептать, и я часто спрашивала у него, что он шепчет, и он всегда, подумав,
отвечал мне именно то, что он шептал: большею частью
стихи и иногда ужасный вздор, но такой вздор, по которому я знала настроение его души.
— Иногда играем, —
отвечала она, — да мало ли есть чем заняться? Мы тоже читаем: есть хорошие сочинения, кроме
стихов.
Акулина как бы успокоилась, и только судорожно стиснутые губы и смертная бледность лица свидетельствовали, что не все еще
стихло в груди ее; но потом, когда дружка невесты произнес: «Отцы, батюшки, мамки, мамушки и все добрые соседушки, благословите молодого нашего отрока в путь-дорогу, в чистое поле, в зеленые луга, под восточную сторону, под красное солнце, под светлый месяц, под часты звезды, к божьему храму, к колокольному звону», и особенно после того, как присутствующие
ответили: «Бог благословит!», все как бы разом окончательно в ней замерло и захолонуло.
— Нашли, —
ответил он как-то беззвучно… — Это было уже серым утром… Ветер стал
стихать… Сел холодный туман… У него был огонь, но он давно потух. Он, вероятно, заснул… Глаза у него, впрочем, были раскрыты, и на зрачках осел иней…
Оттого-то он не пристал к литературному движению, которое началось в последние годы его жизни. Напротив, он покарал это движение еще прежде, чем оно явилось господствующим в литературе, еще в то время, когда оно явилось только в обществе. Он гордо воскликнул в ответ на современные вопросы: «Подите прочь! какое мне дело до вас!» и начал петь «Бородинскую годовщину» и
отвечать «клеветникам России» знаменитыми
стихами...
Когда актеры вышли в залу к зрителям, все окружили Загоскина и спрашивали: «что с ним сделалось?» Он
отвечал, что
стихи позабыл, а в карман ошибкой положил вместо куплета листок белой бумаги…
Вспоминая свои
стихи, Сима не
ответил.
—
Стихи произносить очень трудно, —
отвечал тот.
Прилично б было мне молчать о том,
Но я привык идти против приличий,
И, говоря всеобщим языком,
Не жду похвал. — Поэт породы птичей,
Любовник роз, над розовым кустом
Урчит и свищет меж листов душистых.
Об чем? Какая цель тех звуков чистых? —
Прошу хоть раз спросить у соловья.
Он вам
ответит песнью… Так и я
Пишу, что мыслю, мыслю что придется,
И потому мой
стих так плавно льется.
И опять Андрюша, честно, тоскливо и даже возмущенно: — а я почём знаю?» (Что за странный мир —
стихи, где взрослые спрашивают, а дети
отвечают!)
Я только всем вам помешаю…» Зовете его на вечер, где будут читать
стихи, играть на фортепиано или петь, — он
отвечает: «Благодарю вас; — но зачем же? к чему? что я буду там делать?… я слишком незаметный человек, чтобы принимать участие в таком блистательном собрании… там все большею частию умные, известные люди… но что же я такое?… нет, я буду лишним!..»
«Всею душой хочу, —
отвечал я, — только боюсь, чтобы счастие читать Державину его
стихи не захватило у меня дыханья».
Начал он мне, сударик ты мой,
отвечать! ну, то есть начнет говорить, поэму наговорит целую, в двенадцати песнях в
стихах, только слушаешь, облизываешься да руки разводишь от сладости, а толку нет ни на грош, то есть какого толку, не разберешь, не поймешь, стоишь дурак дураком, затуманит, словно вьюн вьется, вывертывается; ну, талант, просто талант, дар такой, что вчуже страх пробирает!
«Вот это, — князь
ответил, —
Другой выходит
стих,
Но гуслей не заметил
При вас я никаких...
Зардевшийся Ашанин
отвечал, что до сих пор не думал об этом вопросе, причем утаил, однако, от адмирала, что извел уже немало бумаги на сочинение
стихов и что, кроме того, вел, хотя и неаккуратно, дневник, в который записывал свои впечатления и описывал посещаемые им порты.
— Боюсь в обморок упасть, —
ответила шутя Глафира, чувствуя, что Висленев робко и нерешительно берет ее за талию и поддерживает. — «Держи ж меня, я вырваться не смею!» — добавила она, смеясь, известный
стих из Дон-Жуана.
— А Хуторев сам. Помнишь, он тогда читал
стихи. Мы собрались проститься с ним, пред его бегством. Я тогда в первый раз услышала эти
стихи. Как к осужденному на смерть приходит священник и уговаривает его покаяться. Тот
отвечает, что каяться ему не в чем. Священник настаивает. И вот осужденный в его присутствии начинает свое покаяние...
Она вспомнила не одни эти два
стиха, а и дальше все куплеты. Как только кончился один куплет, в голове сейчас выскакивали первые слова следующего, точно кто ей их подсказывал. Она даже удивилась… Спроси ее, знает ли она это стихотворение Майкова, она
ответила бы, что дальше двух первых
стихов вряд ли пойдет…
— Хочешь, я утоплюсь? — спрашивала она Таисию, но или
тих был ее голос, или море заглушало его своим шумом: Таисия не
отвечала и, перестав биться, лежала как мертвая. Это темное пятно на песке; это маленькое одинокое тело, мимо которого своим чередом, не замечая его, проходили и ночь, и широкая буря, и грохот далеких волн, — было ее дочерью, Таисией, Таичкой.
— Да зачем мне учить ее, когда я и без этих длинных
стихов знаю кое-что наверно лучшее, чем это, из классического репертуара, —
отвечал Савин.
— Картина взята из русской сказки «Илья Муромец», —
отвечал Вольдемар. — Храбрый, великодушный рыцарь, защитник родной земли, стариков, детей, женщин — всего, что имеет нужду в опоре храброго, едет сразиться с разбойником, которого называют Соловьем; этот Соловей, сидя в дремучем лесу на девяти дубах, одним посвистом убивает всякого, на кого только устремляет свое потешное орудие. Под картинкою русские
стихи.
В последнем случае Пахомыч как-то странно вдруг
стихал и ласково
отвечал на визгливые крики «горбуна», исполняя по возможности прихоти и капризы своего странного сожителя.
— С удовольствием, храбрый и любезный капитан! —
отвечал Вольдемар и начал читать
стихи...