Неточные совпадения
Жила она уединенно, питаясь скудною пищею,
отдавая в рост
деньги и жестоко истязуя четырех своих крепостных девок.
Степан Аркадьич с оттопыренным карманом серий, которые за три месяца вперед
отдал ему купец, вошел наверх. Дело с лесом было кончено,
деньги в кармане, тяга была прекрасная, и Степан Аркадьич находился в самом веселом расположении духа, а потому ему особенно хотелось рассеять дурное настроение, нашедшее на Левина. Ему хотелось окончить день зa ужином так же приятно, как он был начат.
— Ну да, а ум высокий Рябинина может. И ни один купец не купит не считая, если ему не
отдают даром, как ты. Твой лес я знаю. Я каждый год там бываю на охоте, и твой лес стòит пятьсот рублей чистыми
деньгами, а он тебе дал двести в рассрочку. Значит, ты ему подарил тысяч тридцать.
— Какое время! Другое время такое, что целый месяц за полтинник
отдашь, а то так никаких
денег за полчаса не возьмешь. Так ли, Катенька? Что ты, какая скучная?
— Ведь я тебе на первых порах объявил. Торговаться я не охотник. Я тебе говорю опять: я не то, что другой помещик, к которому ты подъедешь под самый срок уплаты в ломбард. Ведь я вас знаю всех. У вас есть списки всех, кому когда следует уплачивать. Что ж тут мудреного? Ему приспичит, он тебе и
отдаст за полцены. А мне что твои
деньги? У меня вещь хоть три года лежи! Мне в ломбард не нужно уплачивать…
— Нет, Соня, — торопливо прервал он, — эти
деньги были не те, успокойся! Эти
деньги мне мать прислала, через одного купца, и получил я их больной, в тот же день как и
отдал… Разумихин видел… он же и получал за меня… эти
деньги мои, мои собственные, настоящие мои.
— Да неужель, неужель это все взаправду! Господи, да какая ж это правда! Кто же этому может поверить?.. И как же, как же вы сами последнее
отдаете, а убили, чтоб ограбить! А!.. — вскрикнула она вдруг, — те
деньги, что Катерине Ивановне
отдали… те
деньги… Господи, да неужели ж и те
деньги…
— Слушай, Разумихин, — заговорил Раскольников, — я тебе хочу сказать прямо: я сейчас у мертвого был, один чиновник умер… я там все мои
деньги отдал… и, кроме того, меня целовало сейчас одно существо, которое, если б я и убил кого-нибудь, тоже бы… одним словом, я там видел еще другое одно существо…. с огненным пером… а впрочем, я завираюсь; я очень слаб, поддержи меня… сейчас ведь и лестница…
Да и то статский советник Клопшток, Иван Иванович, — изволили слышать? — не только
денег за шитье полдюжины голландских рубах до сих пор не
отдал, но даже с обидой погнал ее, затопав ногами и обозвав неприлично, под видом, будто бы рубашечный ворот сшит не по мерке и косяком.
Да и ничего я не понимаю, какой там пьяница умер, и какая там дочь, и каким образом мог он
отдать этой дочери все последние
деньги… которые…
Я вчера все
деньги, которые вы мне прислали,
отдал… его жене… на похороны.
Он тотчас же написал моей матери записку и уведомил ее, что я
отдал все
деньги не Катерине Ивановне, а Софье Семеновне, и при этом в самых подлых выражениях упомянул о… о характере Софьи Семеновны, то есть намекнул на характер отношений моих к Софье Семеновне.
Я
деньги отдал вчера вдове, чахоточной и убитой, и не «под предлогом похорон», а прямо на похороны, и не в руки дочери — девицы, как он пишет, «отъявленного поведения» (и которую я вчера в первый раз в жизни видел), а именно вдове.
— Ну вот хоть бы этот чиновник! — подхватил Разумихин, — ну, не сумасшедший ли был ты у чиновника? Последние
деньги на похороны вдове
отдал! Ну, захотел помочь — дай пятнадцать, дай двадцать, ну да хоть три целковых себе оставь, а то все двадцать пять так и отвалил!
Но сердобольная мамаша тотчас же, полушепотом и скороговоркой, разрешила некоторые важнейшие недоумения, а именно, что Аркадий Иванович человек большой, человек с делами и со связями, богач, — бог знает что там у него в голове, вздумал и поехал, вздумал и
деньги отдал, а стало быть, и дивиться нечего.
Борис. Ну, да. Уж он и теперь поговаривает иногда: «У меня свои дети, за что я чужим
деньги отдам? Через это я своих обидеть должен!»
Дико́й. Понимаю я это; да что ж ты мне прикажешь с собой делать, когда у меня сердце такое! Ведь уж знаю, что надо
отдать, а все добром не могу. Друг ты мне, и я тебе должен
отдать, а приди ты у меня просить — обругаю. Я
отдам,
отдам, а обругаю. Потому только заикнись мне о
деньгах, у меня всю нутренную разжигать станет; всю нутренную вот разжигает, да и только; ну, и в те поры ни за что обругаю человека.
Иван. Нельзя-с, игра не равна: я ставлю
деньги, а вы нет; выигрываете — берете, а проигрываете — не
отдаете. Ставьте деньги-с!
Робинзон. Я после
отдам. Мои
деньги у Василья Данилыча, он их увез с собой. Разве ты не веришь?
Лариса. Нет, и сердце есть. Я сама видела, как он помогал бедным, как
отдавал все
деньги, которые были с ним.
Кнуров. Что тут ценить! Пустое дело! Триста рублей это стоит. (Достает из бумажника
деньги и
отдает Огудаловой.) До свиданья! Я пойду еще побродить… Я нынче на хороший обед рассчитываю. За обедом увидимся. (Идет к двери.)
Я прервал его речь вопросом: сколько у меня всего-на-все
денег? «Будет с тебя, — отвечал он с довольным видом. — Мошенники как там ни шарили, а я все-таки успел утаить». И с этим словом он вынул из кармана длинный вязаный кошелек, полный серебра. «Ну, Савельич, — сказал я ему, —
отдай же мне теперь половину; а остальное возьми себе. Я еду в Белогорскую крепость».
— Вот видишь ли, Евгений, — промолвил Аркадий, оканчивая свой рассказ, — как несправедливо ты судишь о дяде! Я уже не говорю о том, что он не раз выручал отца из беды,
отдавал ему все свои
деньги, — имение, ты, может быть, не знаешь, у них не разделено, — но он всякому рад помочь и, между прочим, всегда вступается за крестьян; правда, говоря с ними, он морщится и нюхает одеколон…
— Ага! Ну — с ним ничего не выйдет. И вообще — ничего не будет! Типограф и бумажник сбесились, ставят такие смертные условия, что проще сразу
отдать им все мои
деньги, не ожидая, когда они вытянут их по сотне рублей. Нет, я, кажется, уеду в Японию.
— Ну, из-за чего ссорятся мужчины с женщинами? Из-за мужчин, из-за женщин, конечно. Он стал просить у меня свои
деньги, а я пошутила, не
отдала. Тогда он стащил книжку, и мне пришлось заявить об этом мировому судье. Тут Ванька
отдал мне книжку; вот и все.
Бальзаминов. В самом деле не возьму. Все равно и дома украдут. Куда ж бы их деть? В саду спрятать, в беседке под диван? Найдут.
Отдать кому-нибудь на сбережение, пока мы на гулянье-то ездим? Пожалуй, зажилит, не
отдаст после. Нет, лучше об
деньгах не думать, а то беспокойно очень; об чем ни задумаешь, всё они мешают. Так я без
денег будто гуляю.
Чебаков. Они сестры, у них поровну капитал от отца. Братья оттого не
отдают их замуж, что
денег жаль.
— Не поедешь! — равнодушно повторил Тарантьев. — А ты вот лучше деньги-то за полгода вперед
отдай.
«Как можно! А как не
отдашь в срок? если дела пойдут плохо, тогда подадут ко взысканию, и имя Обломова, до сих пор чистое, неприкосновенное…» Боже сохрани! Тогда прощай его спокойствие, гордость… нет, нет! Другие займут да потом и мечутся, работают, не спят, точно демона впустят в себя. Да, долг — это демон, бес, которого ничем не изгонишь, кроме
денег!
Обломов
отдал хозяйке все
деньги, оставленные ему братцем на прожиток, и она, месяца три-четыре, без памяти по-прежнему молола пудами кофе, толкла корицу, жарила телятину и индеек, и делала это до последнего дня, в который истратила последние семь гривен и пришла к нему сказать, что у ней
денег нет.
Пришел срок присылки
денег из деревни: Обломов
отдал ей все. Она выкупила жемчуг и заплатила проценты за фермуар, серебро и мех, и опять готовила ему спаржу, рябчики, и только для виду пила с ним кофе. Жемчуг опять поступил на свое место.
— А давеча Михею Андреичу какие
деньги отдавали? — напомнил Захар.
Я как пришла в трактир и
отдала Ивану Иванычу
деньги — он сосчитал, принял и говорит: «Теперь, госпожа, поедем.
Я еще ничего не понимала, но видела, что Иван Иваныч ему
деньги отдал, стало быть он верит, и мне полегче стало.
— Не забудьте. Пока довольно с меня. Ну-с, что же дальше: «занимают
деньги и не
отдают»? — говорил Марк, пряча ассигнации в карман.
«Слезами и сердцем, а не пером благодарю вас, милый, милый брат, — получил он ответ с той стороны, — не мне награждать за это: небо наградит за меня! Моя благодарность — пожатие руки и долгий, долгий взгляд признательности! Как обрадовался вашим подаркам бедный изгнанник! он все „смеется“ с радости и оделся в обновки. А из
денег сейчас же заплатил за три месяца долгу хозяйке и
отдал за месяц вперед. И только на три рубля осмелился купить сигар, которыми не лакомился давно, а это — его страсть…»
—
Деньги подайте — это бесчестно не
отдавать, — говорил Марк, — я вижу любовь: она, как корь, еще не вышла наружу, но скоро высыпет… Вон, лицо уже красное! Какая досада, что я срок назначил! От собственной глупости потерял триста рублей!
— Неужели! Этот сахарный маркиз! Кажется, я ему оставил кое-какие сувениры: ночью будил не раз, окна отворял у него в спальне. Он все, видите, нездоров, а как приехал сюда, лет сорок назад, никто не помнит, чтоб он был болен.
Деньги, что занял у него, не
отдам никогда. Что же ему еще? А хвалит!
— Вот как! я делаю успехи в твоем доверии, Вера! — сказал, смеясь, Райский, — вкусу моему веришь и честности, даже
деньги не боялась
отдать…
— Борис Павлович! Не я ли говорила тебе, что он только и делает, что
деньги занимает! Боже мой! Когда же
отдаст?
Татьяна Марковна пробовала заговаривать об имении, об отчете, до передачи Райским усадьбы сестрам, но он взглянул на нее такими усталыми глазами, что она отложила счеты и
отдала ему только хранившиеся у ней рублей шестьсот его
денег. Он триста рублей при ней же
отдал Василисе и Якову, чтоб они роздали дворне и поблагодарили ее за «дружбу, баловство и услужливость».
— A propos [Кстати (фр.).] о
деньгах: для полноты и верности вашего очерка дайте мне рублей сто взаймы: я вам… никогда не
отдам, разве что будете в моем положении, а я в вашем…
Он произвел на меня такое грязное и смутное впечатление, что, выйдя, я даже старался не думать и только отплевался. Идея о том, что князь мог говорить с ним обо мне и об этих
деньгах, уколола меня как булавкой. «Выиграю и
отдам сегодня же», — подумал я решительно.
В первый раз с приезда у меня очутились в кармане
деньги, потому что накопленные в два года мои шестьдесят рублей я
отдал матери, о чем и упомянул выше; но уже несколько дней назад я положил, в день получения жалованья, сделать «пробу», о которой давно мечтал.
— Старичок, князь Сокольский, за Анной Андреевной много даст; она угодила. Тогда жених князь Сокольский мне все
деньги отдаст. И неденежный долг тоже
отдаст. Наверно
отдаст! А теперь ему нечем
отдать.
Я было стал
отдавать Николаю Семеновичу, чтоб обеспечить его, мои шестьдесят рублей на руки, но он не взял; впрочем, он знал, что у меня есть
деньги, и верил мне.
Деньги шестьдесят рублей на столе лежат: «Уберите, говорит, маменька: место получим, первым долгом как можно скорей
отдадим, докажем, что мы честные, а что мы деликатные, то он уже видел это».
— Напишите вексель — вот бумага. Затем пойдете и достанете
денег, а я буду ждать, но неделю — не больше.
Деньги принесете —
отдам вексель и тогда и письмо
отдам.
Я вот
денег моих сей же час решусь, и чины
отдам, и кавалерию всю сей же час на стол сложу, а от трубки табаку, вот уже десятый год бьюсь, отстать не могу.
— Вы говорите: Версилову десять тысяч. Если я беру у вас теперь, то, конечно, эти
деньги пойдут в зачет двадцати тысяч Версилова; я иначе не допускаю. Но… но я наверно и сам
отдам… Да неужели же вы думаете, что Версилов к вам ходит за
деньгами?