Неточные совпадения
Огонь охватил плетеные
стены, обвил каждую
отдельную хворостинку и в одну минуту сделал из темной, дымившейся массы рдеющий ярко-прозрачный костер.
В другой же комнате сидели по
стенам и
отдельными группами или парочками человек двадцать мужчин и женщин и негромко разговаривали.
Познакомив с женой, Стабровский провел гостя прежде всего в классную, где рядом с партой Диди стояла уже другая новенькая парта для Устеньки. На
стенах висели географические карты и рисунки, два шкафа заняты были книгами, на
отдельном столике помещался громадный глобус.
Стены и потолок, казалось, были покрыты траурным крепом, который двигался, как от ветра; по быстро и беспорядочно снующим
отдельным точкам на крепе можно было догадаться, из чего состояла эта кипящая, переливающаяся масса.
Странно: барометр идет вниз, а ветра все еще нет, тишина. Там, наверху, уже началось — еще неслышная нам — буря. Во весь дух несутся тучи. Их пока мало —
отдельные зубчатые обломки. И так: будто наверху уже низринут какой-то город, и летят вниз куски
стен и башен, растут на глазах с ужасающей быстротой — все ближе, — но еще дни им лететь сквозь голубую бесконечность, пока не рухнут на дно, к нам, вниз.
У
стены, заросшей виноградом, на камнях, как на жертвеннике, стоял ящик, а из него поднималась эта голова, и, четко выступая на фоне зелени, притягивало к себе взгляд прохожего желтое, покрытое морщинами, скуластое лицо, таращились, вылезая из орбит и надолго вклеиваясь в память всякого, кто их видел, тупые глаза, вздрагивал широкий, приплюснутый нос, двигались непомерно развитые скулы и челюсти, шевелились дряблые губы, открывая два ряда хищных зубов, и, как бы живя своей
отдельной жизнью, торчали большие, чуткие, звериные уши — эту страшную маску прикрывала шапка черных волос, завитых в мелкие кольца, точно волосы негра.
Лёжа на кровати, он закрыл глаза и весь сосредоточился на ощущении мучительно тоскливой тяжести в груди. За
стеной в трактире колыхался шум и гул, точно быстрые и мутные ручьи текли с горы в туманный день. Гремело железо подносов, дребезжала посуда,
отдельные голоса громко требовали водки, чаю, пива… Половые кричали...
Забегали люди. Там и здесь, в люстрах и по
стене, вспыхнули
отдельные лампочки, — их мало было для света, но достаточно для того, чтобы появились тени. Всюду появились они: встали в углах, протянулись по потолку; трепетно цепляясь за каждое возвышение, прилегли к
стенам; и трудно было понять, где находились раньше все эти бесчисленные уродливые, молчаливые тени, безгласные души безгласных вещей.
В дортуарах вдоль по обеим
стенам стояли шкафы; дверка такого шкафа скрывала складную кровать, которую стоило опустить, чтобы она при помощи отворенной дверки представила род
отдельной корабельной каюты.
В хаосе безразличия, в котором еще так недавно витал некоторый сам себе довлеющий дух, начинают выясняться
отдельные образы, которые с изумлением смотрят на
стену, воздвигнутую вековою русскою готовностью.
Пол везде был сильно попорчен, даже было выбито несколько ям; небольшие окна, с только что вставленными новыми рамами, были отворены настежь, на подоконниках стояли горшки цветов, плющ маскировал почерневшие косяки, а снаружи, по натянутым веревочкам, зеленой
стеной подымался молодой хмель, забираясь
отдельными корнями под самую крышу.
Уже не было слышно
отдельных голосов, а, казалось, гудело все: и
стены, и столы, и люди, и синий от табачного дыма воздух.
Кабинет Антона Павловича. Большой письменный стол, широкий диван за ним. На
отдельном столике, на красивом картонном щите, веером расположены фотографические карточки писателей и артистов с собственноручными надписями. На
стене печатное предупреждение: «Просят не курить».
В Баратове Капитолина Андреевна имела
отдельную комнатку. Это была уютная, светлая келейка, как прозвала комнату Капочки княжна Варвара, убранная со вкусом и комфортом. Мягкая мебель, пышная кровать, ковер и туалет составляли ее убранство. Шкап для платья был вделан в
стену.
Да не подумает дорогой читатель, что, сопоставляя чисто классическое учебное заведение со своего рода воспитательным для московских «матушкиных сынков» учреждением, мы имеем какую-нибудь заднюю мысль. Ничего кроме чисто топографического указания места, где помещалась первая школа, в
стенах которой начал свою
отдельную от родительского крова жизнь Николай Савин — не заключается в вышеприведенных строках.
Четвертая комната низа трактира, выходившего на улицу десятью окнами, была самая маленькая, в одно окно — это был род
отдельного кабинета, с одним столом, довольно больших размеров, стоявшим перед диваном, и одним маленьким для закусок, приставленным к
стене, противоположной окну.