— Не будьте, однако, слишком сострадательны: кто
откажется от страданий, чтоб подойти к вам, говорить с вами? Кто не поползет на коленях вслед за вами на край света, не только для торжества, для счастья и победы — просто для одной слабой надежды на победу…
Неточные совпадения
— Но мне жаль, что вы
отказываетесь от этой тетрадки, Ипполит, она искренна, и знаете, что даже самые смешные стороны ее, а их много (Ипполит сильно поморщился), искуплены
страданием, потому что признаваться в них было тоже
страдание и… может быть, большое мужество. Мысль, вас подвигшая, имела непременно благородное основание, что бы там ни казалось. Чем далее, тем яснее я это вижу, клянусь вам. Я вас не сужу, я говорю, чтобы высказаться, и мне жаль, что я тогда молчал…
А между тем я уверен, что человек
от настоящего
страдания, то есть
от разрушения и хаоса, никогда не
откажется.
Все это так. Но как быть иначе, где выход?
Отказаться от живосечения — это значит поставить на карту все будущее медицины, навеки обречь ее на неверный и бесплодный путь клинического наблюдения. Нужно ясно сознать все громадное значение вивисекций для науки, чтобы понять, что выход тут все-таки один — задушить в себе укоры совести, подавить жалость и гнать
от себя мысль о том, что за страдающими глазами пытаемых животных таится живое
страдание.
Можно уменьшить
страдание,
отказавшись от свободы.
Можно стать безжалостным, потерять чувствительность, привыкнуть к виду крови, и слез, и
страданий — как вот мясники, или некоторые доктора, или военные; но как возможно, познавши истину,
отказаться от нее?
У стоиков нет такой потрясенности
страданиями, как у Будды, и они не
отказываются от бытия.
Буддизм боится
страдания и
отказывается от бытия,
от человеческой личности, чтобы избавиться
от страдания.
Людям очень трудно
отказаться от целесообразности всего происходящего в мире и, значит, трудно понять безвинное
страдание.
Я уверен, что человек
от настоящего
страдания, т. е.
от разрушения и хаоса, никогда не
откажется.