Неточные совпадения
Неожиданным образом звякнули вдруг, как с облаков, задребезжавшие звуки колокольчика, раздался ясно стук колес подлетевшей к крыльцу телеги, и
отозвались даже
в самой
комнате тяжелый храп и тяжкая одышка разгоряченных коней остановившейся тройки.
— Дался вам этот Екатерингоф, право! — с досадой
отозвался Обломов. — Не сидится вам здесь? Холодно, что ли,
в комнате, или пахнет нехорошо, что вы так и смотрите вон?
— Ведь нет ее! Давеча искали, —
отозвался из передней Захар и даже не пришел
в комнату.
— Здесь, здесь, сейчас! —
отозвался звонкий голос Марфеньки из другой
комнаты, куда она вышла, и она впорхнула, веселая, живая, резвая с улыбкой, и вдруг остановилась. Она глядела то на бабушку, то на Райского,
в недоумении. Бабушка сильно расходилась.
— «От вас угроз», то есть — от такого нищего! Я пошутил, — проговорил он тихо, улыбаясь. — Я вам ничего не сделаю, не бойтесь, уходите… и тот документ из всех сил постараюсь прислать — только идите, идите! Я вам написал глупое письмо, а вы на глупое письмо
отозвались и пришли — мы сквитались. Вам сюда, — указал он на дверь (она хотела было пройти через ту
комнату,
в которой я стоял за портьерой).
Доктор, пройдя первую
комнату, кликнул вполголоса Арапова и Персиянцева; никто не
отзывался. Он нащупал араповскую кровать и диван, — тоже никого нет. Розанов толкнул дверь
в узенький чуланчик. Из-под пола показалась светлая линия. Наклонясь к этой линии, Розанов взялся за железное кольцо и приподнял люк погреба. Из творила на него пахнуло сыростью, а трепетный свет из ямы
в одно мгновение погас, и доктора окружила совершенная тьма и сверху, и снизу, и со всех сторон.
Много раз, когда они четверо сидели
в комнате, Бельтову случалось говорить внутреннейшие убеждения свои; он их, по привычке утаивать, по склонности, почти всегда приправлял иронией или бросал их вскользь; его слушатели по большей части не
отзывались, но когда он бросал тоскливый взгляд на Круциферскую, легкая улыбка пробегала у него по лицу — он видел, что понят; они незаметно становились — досадно сравнить, а нечего делать —
в то положение,
в котором находились некогда Любонька и Дмитрий Яковлевич
в семье Негрова, где прежде, нежели они друг другу успели сказать два слова, понимали, что понимают друг друга.
Вечером начальница с колкой иронией
отзывалась о бедной девушке комиссару, приходившему иногда вечером отдыхать
в приятном обществе от дневных трудов, и так заинтересовала его, что он немедленно отправился
в комнату немки и спросил ее...
Майская чудная ночь смотрела
в окно своим мягким душистым сумраком и тысячью тысяч своих звезд отражалась
в расстилавшейся перед нашими глазами, точно застывшей поверхности небольшого заводского пруда; где-то далеко-далеко лаяла собака, обрывками доносилась далекая песня, слышался глухой гул со стороны заводской фабрики, точно там шевелилось какое-то скованное по рукам и ногам чудовище, — все эти неясные отрывистые звуки чутко
отзывались в дремлющем воздухе и ползли
в нашу
комнату вместе с холодной струей ночного воздуха, веявшего на нас со стороны пруда.
— У вас незнакомый мущина… — застенчиво
отозвалась Галактионовна, — я ведь не пойду
в комнату постороннего мущины, как бесстыжая Глашка…
Он пошел
в другую
комнату и принес сафьянную коробочку. Часто повторяемое князем слово жена как-то грубо и неприятно
отзывалось в ушах Печорина; он с первого слова узнал
в князе человека недалекого, а теперь убедился, что он даже человек не светский. Серьги переходили из рук
в руки, барон произнес над ними несколько протяжных восклицаний, Печорин после него стал машинально их рассматривать.
Стук был осторожен и тих, потому что его производили мякотью пальца о стекло; но он
отозвался громом во всех углах, разорвал сонную тишину, и от него сразу посветлело
в комнате.
— Успеешь, матушка. Не на радость едем, успеешь отцовскими-то побоями налакомиться, — молвил с досадой Василий Борисыч и велел жене идти
в свою
комнату, тем
отзываясь, что надо ему с Феклистом Митричем поговорить.
Аксинья отворила ей дверь
в большую низковатую
комнату с тремя окнами. Свет сквозь полосатые шторы ровно обливал ее. Воздух стоял
в ней спертый. Окна боялись отпирать. Хорошая рядская мебель
в чехлах занимала две стены
в жесткой симметрии: диван, стол, два кресла.
В простенках узкие бронзовые зеркала. На стенах олеографии
в рамах. Чистота
отзывалась раскольничьим домом. Крашеный пол так и блестел. По нем от одной двери к другой шли белые половики. На окнах цветы и бутыли с красным уксусом.
Он разделся и
в течение целой недели,
отозвавшись нездоровым, не выходил из
комнаты.
— Около того, —
отозвался Лука Иваныч, отворяя дверь
в свою
комнату.
Врач невольно следует за ним, подаренный на прощание обольстительным взглядом, которым так умеют награждать женщины, уверенные
в своей красоте. Но едва успели они переступить через порог
комнаты, как сладкозвучный голос Гаиды
отозвался слуху Палеолога. Он бросается к ней на хрупких ножках своих.
Он утешал ее как мог, лгал, клялся и, успокоив несчастную, мучимую ревностью, снес на диван; потом, поцеловав
в бледное чело ее и
в глаза, орошенные слезами, спешил избавиться от новой мучительной сцены, которую враги его могли бы ему приготовить. Но лишь он из
комнаты — навстречу ему когорта пажей, подалее
в коридоре несколько высших придворных, и между ними — торжествующий Бирон. Они смеялись… и этот адский смех,
отозвавшись в сердце Волынского, достойно отплатил ему за проступки нынешнего вечера.
Просторный покой смотрел уютно, полный мебели, эстампов по стенам, с фигурным письменным бюро. Всей мебели было больше тридцати лет; некоторые вещи
отзывались даже эпохой двадцатых годов — из красного дерева с бронзой.
В кабинете стоял и особенный запах старого барского помещения, где живали всегда холостяки. Ничто и
в остальных
комнатах, — их было еще три и ванная, — не говорило о присутствии женщины.