Неточные совпадения
Лошади подбежали
к вокзалу маленькой станции, Косарев, получив на чай, быстро погнал их куда-то во тьму, в мелкий, почти бесшумный дождь, и через десяток минут Самгин раздевался в пустом купе второго класса, посматривая в окно, где сквозь мокрую тьму летели злые огни, освещая на минуту черные кучи деревьев и крыши
изб, похожие на крышки огромных гробов. Проплыла стена фабрики, десятки красных окон оскалились, точно зубы, и показалось, что это
от них в шум поезда вторгается лязгающий звук.
Когда нянька мрачно повторяла слова медведя: «Скрипи, скрипи, нога липовая; я по селам шел, по деревне шел, все бабы спят, одна баба не спит, на моей шкуре сидит, мое мясо варит, мою шерстку прядет» и т. д.; когда медведь входил, наконец, в
избу и готовился схватить похитителя своей ноги, ребенок не выдерживал: он с трепетом и визгом бросался на руки
к няне; у него брызжут слезы испуга, и вместе хохочет он
от радости, что он не в когтях у зверя, а на лежанке, подле няни.
В Сосновке была господская усадьба и резиденция. Верстах в пяти
от Сосновки лежало сельцо Верхлёво, тоже принадлежавшее некогда фамилии Обломовых и давно перешедшее в другие руки, и еще несколько причисленных
к этому же селу кое-где разбросанных
изб.
На другой день опять она ушла с утра и вернулась вечером. Райский просто не знал, что делать
от тоски и неизвестности. Он караулил ее в саду, в поле, ходил по деревне, спрашивал даже у мужиков, не видали ли ее, заглядывал
к ним в
избы, забыв об уговоре не следить за ней.
Митя встал и подошел
к окну. Дождь так и сек в маленькие зеленоватые стекла окошек. Виднелась прямо под окном грязная дорога, а там дальше, в дождливой мгле, черные, бедные, неприглядные ряды
изб, еще более, казалось, почерневших и победневших
от дождя. Митя вспомнил про «Феба златокудрого» и как он хотел застрелиться с первым лучом его. «Пожалуй, в такое утро было бы и лучше», — усмехнулся он и вдруг, махнув сверху вниз рукой, повернулся
к «истязателям...
И для этого решился украсть месяц, в той надежде, что старый Чуб ленив и не легок на подъем,
к дьяку же
от избы не так близко: дорога шла по-за селом, мимо мельниц, мимо кладбища, огибала овраг.
Вылезши из печки и оправившись, Солоха, как добрая хозяйка, начала убирать и ставить все
к своему месту, но мешков не тронула: «Это Вакула принес, пусть же сам и вынесет!» Черт между тем, когда еще влетал в трубу, как-то нечаянно оборотившись, увидел Чуба об руку с кумом, уже далеко
от избы.
Пока я взбирался на гору и подходил
к избе, меня окружали тучи комаров, буквально тучи, было темно
от них, лицо и руки мои жгло, и не было возможности защищаться.
Но место, где они поселились, было признано неудобным, и в 1886 г. их четыре
избы были перенесены на другое место,
к северу
от Лиственничного версты на четыре, что и послужило основанием для селения Хомутовки.
Пока несомненно одно, что колония была бы в выигрыше, если бы каждый каторжный, без различия сроков, по прибытии на Сахалин тотчас же приступал бы
к постройке
избы для себя и для своей семьи и начинал бы свою колонизаторскую деятельность возможно раньше, пока он еще относительно молод и здоров; да и справедливость ничего бы не проиграла
от этого, так как, поступая с первого же дня в колонию, преступник самое тяжелое переживал бы до перехода в поселенческое состояние, а не после.
Первое селение по Сусуе — Голый Мыс; существует оно лишь с прошлого года, и
избы еще не достроены. Здесь 24 мужчины и ни одной женщины. Стоит селение на бугре, который и раньше назывался голым мысом. Речка здесь не близко
от жилья — надо
к ней спускаться; колодца нет.
Макар ушел
к себе в заднюю
избу, где его жена Татьяна стирала на ребят. Он все еще не мог прочухаться
от родительской трепки и недружелюбно смотрел на широкую спину безответной жены, взятой в богатую семью за свою лошадиную силу.
Изба старого Коваля выходила лицом
к речке Култыму, которая отделяла Хохлацкий конец
от Туляцкого.
Через полчаса она вернулась: Терешка спал в машинной мертвецки пьяный, и Лукерья, заливаясь слезами,
от души желала, чтобы завтра исправник хорошенько отодрал его. Старая Ганна слушала сноху и качала головой. Закричавший в задней
избе ребенок заставил Лукерью уйти, наконец,
к себе.
Старая Ганна потихоньку
от старого Коваля прокрадывалась
к окошку
избы и начинала кликать дочь, называя ее прежними ласковыми словами, но Федорка молчала.
Усадьба состояла из двух
изб: новой и старой, соединенных сенями; недалеко
от них находилась людская
изба, еще не покрытая; остальную часть двора занимала длинная соломенная поветь вместо сарая для кареты и вместо конюшни для лошадей; вместо крыльца
к нашим сеням положены были два камня, один на другой; в новой
избе не было ни дверей, ни оконных рам, а прорублены только отверстия для них.
Он слышал, как девка-хозяйка подошла
к шестку, неторопливо там стала присекать огня
к тряпочному труту и зажгла об него серную спичку, а
от нее зажгла и лучину;
изба снова осветилась. Вихров окинул кругом себя глазами, — старухи уже перед ним не было.
Ступая осторожно по талому снегу, — это было в феврале, — Петр Николаич направился мимо рабочей конюшни
к избе, где жили рабочие. Было еще темно; еще темнее
от тумана, но в окнах рабочей
избы был виден свет. Рабочие вставали. Он намеревался поторопить их: по наряду им надо было на шестером ехать за последними дровами в рощу.
С горы спускается деревенское стадо; оно уж близко
к деревне, и картина мгновенно оживляется; необыкновенная суета проявляется по всей улице; бабы выбегают из
изб с прутьями в руках, преследуя тощих, малорослых коров; девчонка лет десяти, также с прутиком, бежит вся впопыхах, загоняя теленка и не находя никакой возможности следить за его скачками; в воздухе раздаются самые разнообразные звуки,
от мычанья до визгливого голоса тетки Арины, громко ругающейся на всю деревню.
Она одна относилась
к ребенку по-человечески, и
к ней одной он питал нечто вроде привязанности. Она рассказывала ему про деревню, про бывших помещиков, как им привольно жилось, какая была сладкая еда.
От нее он получил смутное представление о поле, о лесе, о крестьянской
избе.
Все это старуха Арина скрыла
от Ченцова, рассчитывая так, что бесстыжая Маланья языком только брешет, ан вышло не то, и раз, когда Валерьян Николаич, приехав
к Арине, сидел у нее вместе с своей Аксюшей в особой горенке, Маланья нагрянула в
избу к Арине, подняла с ней ругню, мало того, — добралась и до Ченцова.
В
избе между тем при появлении проезжих в малом и старом населении ее произошло некоторое смятение: из-за перегородки, ведущей
от печки
к стене, появилась лет десяти девочка, очень миловидная и тоже в ситцевом сарафане; усевшись около светца, она как будто бы даже немного и кокетничала; курчавый сынишка Ивана Дорофеева, года на два, вероятно, младший против девочки и очень похожий на отца, свесил с полатей голову и чему-то усмехался: его, кажется, более всего поразила раздеваемая мужем gnadige Frau, делавшаяся все худей и худей; наконец даже грудной еще ребенок, лежавший в зыбке, открыл свои большие голубые глаза и стал ими глядеть, но не на людей, а на огонь; на голбце же в это время ворочалась и слегка простанывала столетняя прабабка ребятишек.
Музе Николаевне пришлось ехать в Кузьмищево, конечно, мимо знакомой нам деревни Сосунцы, откуда повез ее тоже знакомый нам Иван Дорофеев, который уже не торговлей занимался, а возил соседних бар, купцов, а также переправлял в Петербург по зимам сало, масло, мед, грибы и
от всего этого, по-видимому, сильно раздышался:
к прежней
избе он пристроил еще другую — большую; обе они у него были обшиты тесом и выкрашены на деревенский, разумеется, вкус, пестровато и глуповато, но зато краска была терта на чудеснейшем льняном масле и блестела, как бы покрытая лаком.
Родившись и воспитавшись в чистоплотной немецкой семье и сама затем в высшей степени чистоплотно жившая в обоих замужествах, gnadige Frau чувствовала невыносимое отвращение и страх
к тараканам, которых,
к ужасу своему, увидала в
избе Ивана Дорофеева многое множество, а потому нетерпеливо желала поскорее уехать; но доктор, в силу изречения, что блажен человек, иже и скоты милует, не торопился, жалея лошадей, и стал беседовать с Иваном Дорофеевым,
от которого непременно потребовал, чтобы тот сел.
Прошло дня четыре. Морозов сидел в брусяной
избе за дубовым столом. На столе лежала разогнутая книга, оболоченная червчатым бархатом, с серебряными застежками и жуками. Но боярин думал не о чтении. Глаза его скользили над пестрыми заголовками и узорными травами страницы, а воображение бродило
от жениной светлицы
к садовой ограде.
От теплых
изб ее отгоняли дворовые собаки, такие же голодные, как и она, но гордые и сильные своею принадлежностью
к дому; когда, гонимая голодом или инстинктивною потребностью в общении, она показывалась на улице, — ребята бросали в нее камнями и палками, взрослые весело улюлюкали и страшно, пронзительно свистали.
Вся деревня
от мала до велика, душ шестьсот мужска и женска пола, сбежалась
к той
избе, где должны были остановиться молодые.
Полумертвый, он думал
от них откупиться и повел их
к избе, где было спрятано его имущество.
Пугачев сидел в деревянной клетке на двухколесной телеге. Сильный отряд при двух пушках окружал его. Суворов
от него не отлучался. В деревне Мостах (во сте сорока верстах
от Самары) случился пожар близ
избы, где ночевал Пугачев. Его высадили из клетки, привязали
к телеге вместе с его сыном, резвым и смелым мальчиком, и во всю ночь Суворов сам их караулил. В Коспорье, против Самары, ночью, в волновую погоду, Суворов переправился через Волгу и пришел в Симбирск в начале октября.
Казалось, неукротимый конь прибегнул
к этому способу избавиться
от своего мучителя как
к последнему средству, после которого должен был покориться его воле; он вдруг присмирел и, повинуясь искусному наезднику, пошел шагом, потом рысью описал несколько кругов по широкой улице и наконец на всем скаку остановился против
избы приказчика.
Все это куда бы еще ни шло, если бы челнок приносил существенную пользу дому и поддерживал семейство; но дело в том, что в промежуток десяти-двенадцати лет парень успел отвыкнуть
от родной
избы; он остается равнодушным
к интересам своего семейства; увлекаемый дурным сообществом, он скорей употребит заработанные деньги на бражничество; другая часть денег уходит на волокитство, которое сильнейшим образом развито на фабриках благодаря ежеминутному столкновению парней с женщинами и девками, взросшими точно так же под влиянием дурных примеров.
Ока освещалась уже косыми лучами солнца, когда дедушка Кондратий достигнул тропинки, которая, изгибаясь по скату берегового углубления, вела
к огородам и
избам покойного Глеба. С этой минуты глаза его ни разу не отрывались
от кровли избушек. До слуха его не доходило ни одного звука, как будто там не было живого существа. Старик не замедлил спуститься
к огороду, перешел ручей и обогнул угол, за которым когда-то дядя Аким увидел тетку Анну, бросавшую на воздух печеные из хлеба жаворонки.
По мере приближения
к жилищу рыбака мальчик заметно обнаруживал менее прыткости; устремив, несколько исподлобья, черные любопытные глаза на кровлю
избы и недоверчиво перенося их время
от времени на Акима, он следовал, однако ж, за последним и даже старался подойти
к нему ближе. Наконец они перешли ручей и выровнялись за огородом. Заслышав голоса, раздавшиеся на лицевой стороне
избы, мальчик подбежал неожиданно
к старику и крепко ухватил его за полу сермяги.
Тетушка Анна приближалась уже
к краю углубления берегового хребта, где начиналась тропинка, ведшая
к избам, когда, взглянув на Оку, увидела челнок, который быстро удалялся
от площадки.
Медленно нагнув голову, он, зевая, взглянул в
избу и, увидев барина, стал поворачиваться немного скорее, чем прежде, но всё еще так тихо, что Нехлюдов успел раза три пройти
от лужи
к ткацкому стану и обратно, а Давыдка всё еще слезал с печи.
— Как не видать-с, — отвечал Чурис, открывая улыбкой свои еще целые, белые зубы: — еще не мало дивились,
кà
к клали-то их — мудрёные
избы! Ребята смеялись, что не магазеи ли будут,
от крыс в стены засыпать.
Избы важные! — заключил он с выраженьем насмешливого недоумения, покачав головой: — остроги словно.
Нам случилось однажды войти в
избу крестьянки, только что потерявшей единственного, горячо любимого сына, и,
к немалому нашему удивлению, найти ее совершенно спокойною, чуть не веселою."Не замайте, — сказал ее муж,
от которого, вероятно, не скрылось это удивление, — она теперь закостенела".
Казалось ему, что в небе извивается многокрылое, гибкое тело страшной, дымно-чёрной птицы с огненным клювом. Наклонив красную, сверкающую голову
к земле, Птица жадно рвёт солому огненно-острыми зубами, грызёт дерево. Её дымное тело, играя, вьётся в чёрном небе, падает на село, ползёт по крышам
изб и снова пышно, легко вздымается кверху, не отрывая
от земли пылающей красной головы, всё шире разевая яростный клюв.
Архар отправился
к попу, а Рогожин, сверх всякого ожидания, в одну минуту оделся и, войдя шатающимися
от слабости ногами в
избу Архара, прямо, держась рукою стены, прошел в угол, где сидела за своею прялкой его Дульцинея, и, поддержанный ее рукою, сел возле нее и проговорил...
После обеда, когда я успел немного отдохнуть
от вороха воспринятых ощущений, я опять отправился бродить по пристани, только на этот раз пошел не
к караванной конторе, а в противоположную сторону, по нагорному берегу Чусовой, где виднелись сплавные
избы и толпы бурлаков не были так густы.
Отойдя
от избы, он пустился прямо полем
к тому месту, где чернелись биваки передовой линии.
Рославлев накинул шинель ротмистра и отправился
к тому месту, где был расположен обоз нашего авангарда. Повстречавшийся с ним полковой фельдшер указал ему на низкую избенку, которая, вероятно, уцелела оттого, что стояла в некотором расстоянии
от большой дороги. Рославлев подошел
к избе в ту самую минуту, как выходил из нее лекарь.
По всем приметам, это был Тимошка Белоус, тот самый беломестный казак [Беломестный казак — так называли свободных людей из крестьян в XVIII в., которые несли гарнизонную службу на южной границе Урала. За это они получали во владение пахотную землю, сенокосные угодья и были освобождены
от податей.], который сидел за дубинщину в усторожской судной
избе и потом бежал. О нем уже ходили слухи, что он пристал
к мятежникам и даже «атаманит».
Осенью, когда речка замерзла и твердая, как камень, земля покрылась сухим снегом, Настя в одну ночь появилась в сенях кузнеца Савелья. Авдотья ввела ее в
избу, обогрела, надела на нее чистую рубашку вместо ее лохмотьев и вымыла ей щелоком голову. Утром Настя опять исчезла и явилась на другой день
к вечеру. Слова
от нее никакого не могли добиться. Дали ей лапти и свиту и не мешали ей приходить и уходить молча, когда она захочет. Ни
к кому другим, кроме кузнеца, она не заходила.
К полудню доплыли до Красновидова; на высокой, круто срезанной горе стоит голубоглавая церковь,
от нее, гуськом, тянутся по краю горы хорошие, крепкие
избы, блестя желтым тесом крыш и парчовыми покровами соломы. Просто и красиво.
В этих разговорах и самой беззаботной болтовне мы незаметно подъехали
к Половинке, которая представляла из себя такую картину: на берегу небольшой речки, наполовину в лесу, стояла довольно просторная русская
изба, и только, никакого другого жилья, даже не было служб, которые были заменены просто широким навесом, устроенным между четырьмя массивными елями; под навесом издали виднелась рыжая лошадь, лежавшая корова и коза, которые спасались в тени
от наступавшего жара и овода.
Боясь за свою шкатулку, она именно спрятала ее в уголок под лавкою, которая приходилась
к перегородке, отделяющей наше ночное помещение
от той части
избы, где оставался сам Селиван с его женою…
С первых же дней житья
от него в доме не стало; заходит ли кто из соседей или соседок в
избу — подымались брань, ссоры, нередко кончавшиеся даже дракой, так что вскоре никто и не стал заглядывать
к скотнице. Сама она, подверженная беспрерывно буйным выходкам мужа, сделалась как-то еще сварливее, заносчивее и с большим еще остервенением взъелась на все окружающее.
Толпа отхлынула
от порога
к середине
избы… Староста стоял рядом со мною, и я теперь не сводил с него глаз. Это был мужик средних лет, рослый, смуглый, с грубыми, но приятными чертами лица и глубокими черными глазами. В них виднелась решительность и как будто забота.
По древнему обычаю, он испытывает силы в кулачной борьбе и заговаривает свои силы: «Стану я, раб божий, благословясь, пойду перекрестясь из
избы в двери, из ворот в ворота, в чистое поле в восток, в восточную сторону,
к окияну-морю, и на том святом окияне-море стоит стар мастер, муж святого окияна-моря, сырой дуб креповастый; и рубит тот старый мастер муж своим булатным топором сырой дуб, и как с того сырого дуба щепа летит, такожде бы и
от меня (имярек) валился на сыру землю борец, добрый молодец, по всякий день и по всякий час.