Неточные совпадения
Перестал же он верить себе, а стал верить другим потому, что жить, веря себе,
было слишком трудно: веря себе, всякий вопрос надо решать всегда не в пользу своего
животного я, ищущего легких радостей, а почти всегда против него; веря же другим, решать нечего
было, всё уже
было решено и решено
было всегда против духовного и в пользу
животного я.
Животное замерло в неподвижной позе,
перестало есть и уставилось на нас злобными вопрошающими глазами.
Но, к счастью, между мной и диким зеленым океаном — стекло Стены. О великая, божественно-ограничивающая мудрость стен, преград! Это, может
быть, величайшее из всех изобретений. Человек
перестал быть диким
животным только тогда, когда он построил первую стену. Человек
перестал быть диким человеком только тогда, когда мы построили Зеленую Стену, когда мы этой Стеной изолировали свой машинный, совершенный мир — от неразумного, безобразного мира деревьев, птиц,
животных…
Что же тут отличного, посудите сами. Если бы у людей
были такие же крылья, как у мух, и если бы поставить мухоловки величиной с дом, то они тпопадались бы точно так же… Наша Муха, наученная горьким опытом даже самых благоразумных мух,
перестала совсем верить людям. Они только кажутся добрыми, эти люди, а в сущности только тем и занимаются, что всю жизнь обманывают доверчивых бедных мух. О, это самое хитрое и злое
животное, если говорить правду!..
Будь он самый грубый,
животный человек, но если в душе его не замерло народное чувство, если в нем не
перестало биться русское сердце, звуки Глинки навеют на него тихий восторг и на думные очи вызовут даже невольную сладкую слезу, и эту слезу, как заветное сокровище, не покажет он ни другу-приятелю, ни отцу с матерью, а разве той одной, к кому стремятся добрые помыслы любящей души…
А между тем такие богатые, либеральные, гуманные люди, очень чувствительные к страданиям не только людей, но и
животных, не
переставая пользуются таким трудом, стараются всё больше и больше богатеть, то
есть пользоваться всё больше и больше таким трудом, и, пользуясь им, остаются совершенно спокойными.
Жизнь
перестает быть связанной с землей, с растениями, с
животными и делается связанной с машиной, с новой действительностью, которая представляется нам не Богом сотворенной.
Допустив это, человек не может не видеть, что люди, поедавшие друг друга,
перестают поедать; убивавшие пленных и своих детей,
перестают их убивать; что военные, гордившиеся убийством,
перестают этим гордиться; учреждавшие рабство, уничтожают его; что люди, убивавшие
животных, начинают приручать их и меньше убивать; начинают питаться, вместо тела
животных, их яйцами и молоком; начинают и в мире растений уменьшать их уничтожение.
Сказано то, что истинная жизнь наша начинается только тогда, когда мы
перестаем считать жизнью то, что не
было и не могло
быть для нас жизнью — наше
животное существование.
Но как
животному для того, чтобы
перестать страдать, нужно признавать своим законом не низший закон вещества, а закон своей личности и, исполняя его, пользоваться законами вещества для удовлетворения целей своей личности, так точно и человеку стоит признать свою жизнь не в низшем законе личности, а в высшем законе, включающем первый закон, — в законе, открытом ему в его разумном сознании, — и уничтожится противоречие, и личность
будет свободно подчиняться разумному сознанию и
будет служить ему.
— Это верно, — согласился Жмухин. — Я все это понимаю очень хорошо, — продолжал он, думая, — только вот, признаться, одного не могу понять: если, положим, знаете ли, все люди
перестанут есть мясо, то куда денутся тогда домашние
животные, например, куры и гуси?
Одна из дев, Феофила, говорит: «Если бы реки уже окончили свое течение, излившись в морское вместилище, если бы свет
был совершенно отделен от тьмы, если бы суша
перестала производить плоды с пресмыкающимися и четвероногими
животными и предопределенное число людей исполнилось, тогда, конечно, следовало воздерживаться и от деторождения.
Когда человек видит умирающее
животное, ужас охватывает его: то, чтò
есть он сам — сущность его, в его глазах очевидно уничтожается —
перестает быть. Но когда умирающее
есть человек и человек любимый, тогда кроме ужаса, ощущаемого перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая так же, как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
(Я знаю людей, живущих земледельческим трудом, которые
перестали есть мясо только потому, что им приходилось самим убивать своих
животных).