Неточные совпадения
Слушая столь
знакомые рассказы Петрицкого в столь
знакомой обстановке своей трехлетней квартиры, Вронский испытывал приятное чувство возвращения к привычной и беззаботной
петербургской жизни.
Усложненность
петербургской жизни вообще возбудительно действовала на него, выводя его из московского застоя; но эти усложнения он любил и понимал в сферах ему близких и
знакомых; в этой же чуждой среде он был озадачен, ошеломлен, и не мог всего обнять.
Мысли о том, куда она поедет теперь, — к тетке ли, у которой она воспитывалась, к Долли или просто одна за границу, и о том, что он делает теперь один в кабинете, окончательная ли это ссора, или возможно еще примирение, и о том, что теперь будут говорить про нее все ее
петербургские бывшие
знакомые, как посмотрит на это Алексей Александрович, и много других мыслей о том, что будет теперь, после разрыва, приходили ей в голову, но она не всею душой отдавалась этим мыслям.
В начале моего романа
(Смотрите первую тетрадь)
Хотелось вроде мне Альбана
Бал
петербургский описать;
Но, развлечен пустым мечтаньем,
Я занялся воспоминаньем
О ножках мне
знакомых дам.
По вашим узеньким следам,
О ножки, полно заблуждаться!
С изменой юности моей
Пора мне сделаться умней,
В делах и в слоге поправляться,
И эту пятую тетрадь
От отступлений очищать.
— Я, знаете, человек холостой, этак несветский и неизвестный, и к тому же законченный человек, закоченелый человек-с, в семя пошел и… и… и заметили ль вы, Родион Романович, что у нас, то есть у нас в России-с, и всего более в наших
петербургских кружках, если два умные человека, не слишком еще между собою
знакомые, но, так сказать, взаимно друг друга уважающие, вот как мы теперь с вами-с, сойдутся вместе, то целых полчаса никак не могут найти темы для разговора, — коченеют друг перед другом, сидят и взаимно конфузятся.
Они успели уже, впрочем, повидаться со всеми своими
знакомыми, и, наконец, Мари написала, между прочим, записку и к своему
петербургскому врачу, которою извещала его, что они приехали в Петербург и весьма желали бы, чтоб он как-нибудь повидался с ними.
Все эти старания ее, нельзя сказать, чтобы не венчались почти полным успехом: по крайней мере, большая часть ее
знакомых считали ее безусловно женщиной умной; другие именовали ее женщиною долга и святых обязанностей; только один
петербургский доктор, тоже друг ее, назвал ее лимфой.
Марьеновский между тем, видимо, находивший эту выдуманную Павлом травлю на его
знакомого неприличною, начал весьма серьезно и не в насмешку разговаривать с Плавиным о
Петербургском университете, о тамошних профессорах. Неведомов сидел молча и потупив голову. Павлу было досадно на себя: отчего он не позвал Салова?
Единственными лицами при церемонии были князь и муж баронессы. В качестве свидетелей они скрепили своей благородной подписью запись в брачной книге. После венца у новобрачных, по
петербургскому обычаю, был только чай с мороженым и фруктами для близких
знакомых, которые, выпив по нескольку заздравных бокалов, поспешили разъехаться.
Но замечательно то, что не только князь Гальцин, но и все эти господа, расположившись здесь кто на окне, кто задравши ноги, кто за фортепьянами, казались совсем другими людьми, чем на бульваре: не было этой смешной надутости, высокомерности, которые они выказывали пехотным офицерам; здесь они были между своими в натуре, особенно Калугин и Гальцин, очень милыми, простодушными, веселыми и добрыми ребятами. Разговор шел о
петербургских сослуживцах и
знакомых.
Вечером Даша и Долинский долго просидели у пани Свентоховской, которая собрала нескольких своих
знакомых дам с их мужьями, и ни за что не хотела отпустить
петербургских гостей без ужина. Долинский ужасно беспокоился за Дашу. Он не сводил с нее глаз, а она превесело щебетала с польками, и на ее милом личике не было заметно ни малейшего признака усталости, хотя час был уже поздний.
Труднее всего вначале было найти в городе хорошую квартиру, и целый год были неудачи, пока через
знакомых не попалось сокровище: особнячок в пять комнат в огромном, многодесятинном саду, чуть ли не парке: липы в
петербургском Летнем саду вспоминались с иронией, когда над самой головой раскидывались мощные шатры такой зеленой глубины и непроницаемости, что невольно вспоминалась только что выученная история о патриархе Аврааме: как встречает под дубом Господа.
Ветер выл в опустелых улицах, вздымая выше колец черную воду Фонтанки и задорно потрогивая тощие фонари набережной, которые в свою очередь вторили его завываниям тоненьким, пронзительным скрипом, что составляло бесконечный, пискливый, дребезжащий концерт, весьма
знакомый каждому
петербургскому жителю.
Она послала за ним одного из своих
знакомых и, призвав Бенни к себе, сказала ему, что негодование ее на его товарища вовсе не падает на ни в чем не повинного Бенни; но что если он, Бенни, хочет путешествовать по России с тем, чтобы познакомиться с страною и с хорошими русскими людьми, то прежде всего он должен освободить себя от своего
петербургского товарища.
Он отослал свои письма в Лондон с
знакомым ему английским шкипером, а написал два другие малозначащие письма для передачи его родственникам, и эти-то два письма и вручил своим
петербургским друзьям (Н. Курочкину и Ничипоренко), которые вызывались переслать его корреспонденцию через верные руки в Лондон.
У тех и у других были свои кавалеры; у первых почтительные и важные, у вторых услужливые и порой неловкие!.. в середине же теснился кружок людей не светских, не
знакомых ни с теми, ни с другими, — кружок зрителей. Купцы и простой народ проходили другими дверями. — Это была миньятюрная картина всего
петербургского общества.
И над всем этим миром,
знакомым Василию Ивановичу до мельчайших закоулков, царило благодушие и величие местных юпитеров, с демонстративно-помпадурской грозой и с младенчески наивным неведением страны, с кругозором
петербургских департаментских канцелярий и властью могущественнейших сатрапов.
«Мы сегодня луч нашего фонаря наведем во внутренность одного из
петербургских домов, в небольшую, но мило убранную квартиру; в ней сидит с кроткими чертами лица женщина; против нее помещается уже
знакомый нашему читателю г. Подстегин.
Я очнулся в дивизионном лазарете. Надо мною стоят доктора, сестры милосердия, и, кроме них, я вижу еще
знакомое лицо знаменитого
петербургского профессора, наклонившегося над моими ногами. Его руки в крови. Он возится у моих ног недолго и обращается ко мне...
Вскоре после моего водворения в"Санкт-Петербургских ведомостях"в Париже разразилось восстание Коммуны, и это событие очень всех нас волновало. Как раз в это время попал в Петербург после парижской осады пруссаками Г.Н.Вырубов, давно
знакомый с Коршем. Помню, в редакторском кабинете Корш все расспрашивал — кто эти вожаки Центрального комитета Национальной гвардии, но Вырубов их лично не знавал. Он опять вернулся во Францию, но не сейчас, а, вероятно, после взятия Парижа версальскими войсками.
Из его приятелей я встретил у него в разные приезды двоих: Сатина, друга Герцена и Огарева и переводчика шекспировских комедий, и Галахова, тогда уже
знакомого всем гимназистам составителя хрестоматии. Сатин смотрел барином 40-х годов, с прической a la moujik, а Галахов — учителем гимназии с сухим
петербургским тоном, очень похожим на его педагогические труды.
В Меррекюле он встретил
знакомых петербургских генеральш и задумал с ними построить здесь «маленькую, но хорошенькую православную церковь».
Два лица, вносившие относительную жизнь в это отжившее царство, были — Екатерина Петровна Бахметьева, сверстница Талечки по годам, дочь покойного друга ее отца и приятельницы матери — бодрой старушки, почти молившейся на свою единственную дочурку, на свою Катиш, как называла ее Мавра Сергеевна Бахметьева, и
знакомый нам, хотя только по имени, молодой гвардеец — Николай Павлович Зарудин, с отцом которого, бывшим губернатором одной из ближайших к
Петербургской губернии местностей, Федор Николаевич Хомутов был в приятельских отношениях.
Дверь кабинета бесшумно отворилась, и на пороге ее появился
знакомый нам Петр Федорович Семидалов, бывший тогда дворецким
петербургского дома графа.
Отец уехал посещать
петербургских сослуживцев и
знакомых.
Владимир Геннадиевич Перелешин, совершенно разорившийся и полусостарпвшийся, служит распорядителем одного
петербургского увеселительного заведения и с апломбом на потертом фраке носит значок этой должности, изобретенный антрепренером этого «кафешантана»,
знакомым нам камердинером покойного князя Облонского — Степаном, почтительно величаемым не только подчиненными ему артистами и артистками, но и завсегдатаями его «заведения», жуирами низшей пробы, Степаном Егоровичем.
Таким образом, когда двор посещал Малороссию, граф Кирилл Григорьевич, достаточно подготовленный в Кенигсберге, с пестуном своим переехал в Берлин. Здесь младший Разумовский стал учиться под руководством знаменитого Леонарда Эйлера, старого
знакомого Теплова по
Петербургской академии, при которой Эйлер профессорствовал четырнадцать лет.
Среди этих
знакомых в гостиной Строевых появился столичный гастролер, артист
петербургских театров, в некотором роде знаменитость на ролях трагиков — некто Албанов.
Прошло около полугода. Был декабрьский морозный вечер. Холод при сильном ветре особенно давал себя чувствовать на окраинах Петербурга, где помещались заводы.
Знакомый нам Виктор Аркадьевич Бобров занимал не последнее место в администрации одного из
петербургских заводов, расположенных на окраине города.
Всю свою любовь и нежность она сосредоточила на своей любимице Коре и ограничилась посещением института, церкви, да некоторых
знакомых попроще, хотя никогда не отказывала в делах благотворительности и состояла «дамою-патронессою» в нескольких благотворительных учреждениях столицы, где невольно сталкивалась и с большим
петербургским светом.
Остававшиеся в Петербурге товарищи и
знакомые князя Сергея Сергеевича Лугового и графа Петра Игнатьевича Свиридова, конечно, поделились с ними
петербургскими новостями и рассказали обо всем случившемся за время их отсутствия.
Связью между нею и Петербургом был ее брат,
знакомый нам друг и приятель майора Лысенко — Сергей Семенович Зиновьев, занимавший в то время в
петербургской административной сфере далеко не последнее место.
Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правою рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего
петербургского света и с кроткою насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских
знакомых.