Неточные совпадения
— Не совсем обошла, некоторые — касаются, — сказала Марина, выговорив слово «касаются» с явной иронией, а Самгин подумал, что все, что она говорит, рассчитано ею до мелочей, взвешено. Кормилицыну она
показывает, что на собрании убогих людей она такая же гостья, как и он. Когда
писатель и Лидия одевались в магазине, она сказала Самгину, что довезет его домой, потом пошепталась о чем-то с Захарием, который услужливо согнулся перед нею.
Но Дронов не пришел, и прошло больше месяца времени, прежде чем Самгин увидел его в ресторане «Вена». Ресторан этот печатал в газетах объявление, которое извещало публику, что после театра всех известных
писателей можно видеть в «Вене». Самгин давно собирался посетить этот крайне оригинальный ресторан, в нем
показывали не шансонеток, плясунов, рассказчиков анекдотов и фокусников, а именно литераторов.
Где-то, в тепле уютных квартир, — министры, военные, чиновные люди; в других квартирах истерически кричат, разногласят, наскакивают друг на друга, как воробьи,
писатели, общественные деятели, гуманисты, которым этот день беспощадно
показал их бессилие.
Если б я был
писатель, я
показал бы не вам одним, как происходят у нас дикие, вероятно у нас одних только и возможные драмы, да еще в кружке, который и по-русски-то не больно хорошо знает.
— Смеется…
писатель! Смейтесь, батюшка, смейтесь! И так нам никуда носу
показать нельзя! Намеднись выхожу я в свой палисадник — смотрю, а на клумбах целое стадо Васюткиных гусей пасется. Ну, я его честь честью: позвал-с, показал-с. «Смотри, говорю, мерзавец! любуйся! ведь по-настоящему в остроге сгноить за это тебя мало!» И что ж бы, вы думали, он мне на это ответил? «От мерзавца слышу-с!» Это Васютка-то так поговаривает! ась? от кого, позвольте узнать, идеи-то эти к ним лопали?
— Вы, кажется,
писатель? — спросил дипломат, сопровождая этот вопрос каким-то невыразимо загадочным взглядом, в котором в одинаковой степени смешались и брезгливость, и смутное опасение быть угаданным, и желание подольститься,
показать, что и мы, дескать, не чужды…
Он хвалил направление нынешних
писателей, направление умное, практическое, в котором, благодаря бога, не стало капли приторной чувствительности двадцатых годов; радовался вечному истреблению од, ходульных драм, которые своей высокопарной ложью в каждом здравомыслящем человеке могли только развивать желчь; радовался, наконец, совершенному изгнанию стихов к ней, к луне, к звездам; похвалил внешнюю блестящую сторону французской литературы и отозвался с уважением об английской — словом, явился в полном смысле литературным дилетантом и, как можно подозревать, весь рассказ о Сольфини изобрел, желая тем
показать молодому литератору свою симпатию к художникам и любовь к искусствам, а вместе с тем намекнуть и на свое знакомство с Пушкиным, великим поэтом и человеком хорошего круга, — Пушкиным, которому, как известно, в дружбу напрашивались после его смерти не только люди совершенно ему незнакомые, но даже печатные враги его, в силу той невинной слабости, что всякому маленькому смертному приятно стать поближе к великому человеку и хоть одним лучом его славы осветить себя.
А когда от него потребовали литературы, бедняк перепугался. Ему
показали тетрадь француза, он покачал головой и сказал, что по-немецки этому нельзя учить, а что есть хрестоматия Аллера, в которой все
писатели с своими сочинениями состоят налицо. Но он этим не отделался: к нему пристали, чтоб он познакомил Юлию, как m-r Пуле, с разными сочинителями.
— Отличиться хочется? — продолжал он, — тебе есть чем отличиться. Редактор хвалит тебя, говорит, что статьи твои о сельском хозяйстве обработаны прекрасно, в них есть мысль — все
показывает, говорит, ученого производителя, а не ремесленника. Я порадовался: «Ба! думаю, Адуевы все не без головы!» — видишь: и у меня есть самолюбие! Ты можешь отличиться и в службе и приобресть известность
писателя…
У В.М. Лаврова в библиотеке в Малеевке было много книг и хранился очень им сберегаемый альбом, в котором имелись автографы многих писателей-друзей. Альбом этот В.М. Лавров редко кому
показывал и только изредка прочитывал приезжавшим к нему отдельные записи.
«
Показав несправедливость повести, помещенной Рычковым в Оренбургской топографии, примем первые его об уральском казачьем войске известия, напечатанные в Оренбургской истории; дополним оные сведениями, заключающимися в помянутых доношениях Рукавишникова и Неплюева, и преданиями мною самим собранными на Урале; сообразим их с сочинениями знаменитейших
писателей и предложим читателям следующее Историческое обозрение уральских казаков».
Басов. Это надо терпеть, мой друг. Проезжая по Волге, обязательно едят стерляжью уху, а при виде
писателя — всякий хочет
показать себя умницей; это надо терпеть.
Почтение, которое они
показывают к нашему дипломатическому корпусу, их уважение даже к одному имени Франции, любовь к
писателям нашим — все доказывает эту неоспоримую истину…
И в то время, может быть, даже более, чем во всякое другое, встречаем мы торжественных, льстивых од. Но это была дань своему веку, и, обеспечив себя подобным творением, каждый из
писателей тем безбоязненнее и прямее мог изображать современное общество и подсмеиваться над его недостатками. Таков именно и есть характер «Собеседника», как
покажет подробный разбор его.
Верх ее искусства, апогей ее благотворности — если она захочет и сумеет
показать значение произведений того или другого
писателя для его времени и потерю этого значения в наше время.
Собственным примером эти
писатели доказали, что любовь к общей пользе доходит в некоторых представителях русского общества до самоотвержения; объективная же сторона их деятельности
показала, что самоотвержение русского народа доходит действительно до крайних пределов, даже до глупости.
Мышлаевский. Да как бы выразиться… Тебе бы
писателем быть… Фантазия у тебя богатая… Прослезился… Ну а если бы я сказал:
покажи портсигар!
В одном из писем князя Шаховского, писанном прежде писем Жуковского и Пушкина, интересно следующее описание литературного обеда у графа Ф. П. Толстого, которое
показывает впечатление, произведенное «Юрием Милославским», при первом его появлении в печати: «Я уже совсем оделся, чтоб ехать на свидание с нашими первоклассными
писателями, как вдруг принесли мне твой роман; я ему обрадовался и повез с собой мою радость к гр. Толстому.
— Он же тут висит! — объяснил он,
показывая на одну из стен, на которой действительно между несколькими портретами
писателей висел и портрет известного антагониста Пушкина.
…Улицы кипели народом, там-сям стояли отдельные группы, что-то читая, что-то слушая; крик и песни, громкие разговоры, грозные возгласы и движения — все
показывало ту лихорадочную возбужденность, ту удвоенную жизнь, то судорожное и страстное настроение, в котором был Париж того времени; казалось, что у камней бился пульс, в воздухе была примешана электрическая струя, наводившая душу на злобу и беспокойство, на охоту борьбы, потрясений, страшных вопросов и отчаянных разрешений, на все, чем были полны
писатели XVIII века.
Доктор Шевырев односложно успокаивал ее, а
писатель, высокий, мрачный, черноволосый, немного похожий на покойного брата, раздраженно прохаживался по комнате, пощипывал бороду, посматривал в окно и всем поведением своим
показывал, что рассказ матери ему не нравится.
— Не понимаю теперешних
писателей… Извините. Хочу понять и не могу… отказываюсь. Либо балаган, либо порнография… Какое-то издевательство над публикой… Ты, мол, заплати мне рубль-целковый своих кровных денег, а я за это тебе
покажу срамную ерунду.
Это все красоты первоклассные, или заимствованные из книг священного писания, или составленные по их духу. Да
покажите мне, много ли таких красот найдется у наших знаменитых
писателей. А вот попадется слово, которого значения не поймут, в стихе...
Они мне это
показали, как русскому
писателю, в дни моей 40-й годовщины.
Сам П.И. как-то в"Союзе
писателей", уже в начале XX века, счел нелишним сделать — хоть и задним числом — сообщение в свою защиту, где он старался
показать, до какой степени была преувеличена его вина перед тогдашним освободительным настроением литературных сфер. Некоторые из наших общих приятелей находили, что П.И. напрасно потревожил эту старину. Не следовало — на их оценку — оправдываться.
Но этот быстрый поворот в судьбе писателя-беллетриста
показывал, какой толчок дало русской более восприимчивой интеллигенции то, что"Колокол"Герцена подготовлял с конца 50-х годов.
Оставить без протеста такую выходку я, хоть и начинающий автор, не счел себя вправе во имя достоинства
писателя, тем больше что накануне, зная самойловские замашки по части купюр, говорил бенефицианту, что я готов сделать всякие сокращения в главной роли, но прошу только
показать мне эти места, чтобы сделать такие выкидки более литературно.
Ни студентом, ни женатым
писателем с некоторым именем он мне одинаково не нравился. И его дальнейшая карьера
показала, на что он был способен, когда стал печатать обличительные романы на"польскую справу"и, дослужившись до полковничьего чина, стал известен высшим сферам своей патриотической преданностью.
Тот, кто призвал всякую тварь к жизни, конечно, лучше почтенного архипастыря знал, кому лучше родиться, а кому не родиться, но случай с Гнезием не
показывает ли, что простого человека иногда удаляют от веры не
писатели, которых простой народ еще не знает и не читает, а те, кто «возлагает на человеки бремена тяжкие и неудобоносимые».
Идущий овалом ряд широких окон второго этажа, с бюстами русских
писателей в простенках,
показывал извнутри драпировки, обои под изразцы, фигурные двери, просветы площадок, окон, лестниц.
Очевидная преувеличенность этой оценки убедительнее всего
показывает то, что оценка эта есть последствие не здравого рассуждения, а внушения. Чем ничтожнее, ниже, бессодержательнее явление, если только оно стало объектом внушения, тем больше ему приписывается сверхъестественное, преувеличенное значение. Папа не просто святой, а святейший и т. п. — Шекспир не просто хороший
писатель, но величайший гений, вечный учитель человечества.
Это
показывает, до какой степени до сих пор между французским и русским писательским миром мало самого элементарного знакомства. Прибаутки о невежественности французов насчет России всем надоели, но пора бы парижским
писателям, даже из чувства самосохранения, знать по крайней мере клички русских журналов и газет, чтобы не давать повод публике считать их солидарными с людьми антипатичного им лагеря.
Всё это очень может быть, и человечество готово на это согласиться; но оно не об этом спрашивает. Всё это могло бы быть интересно, если бы мы признавали божественную власть, основанную на самой себе и всегда одинаковую, управляющею своими народами через Наполеонов, Людовиков и
писателей; но власти этой мы не признаем и потому, прежде чем говорить о Наполеонах, Людовиках и
писателях, надо
показать существующую связь между этими лицами и движением народов.