Неточные совпадения
— Там, в столицах,
писатели, босяки, выходцы из трущоб, алкоголики, сифилитики и вообще всякая… ин-теллиген-тность, накипь, плесень — свободы себе желает, конституции добилась, будет судьбу нашу
решать, а мы тут словами играем, пословицы сочиняем, чаек пьем — да-да-да! Ведь как говорят, — обратился он к женщине с котятами, — слушать любо, как говорят! Обо всем говорят, а — ничего не могут!
Судя по тому, как глубоко проникает взгляд
писателя в самую сущность явлений, как широко захватывает он в своих изображениях различные стороны жизни, — можно
решить и то, как велик его талант.
Вы, друг мой, непременно должны приехать ко мне, потому что вашему эстетическому вкусу я доверяю больше всех, и вы должны будете помочь
решить мне нравственный вопрос для меня: должен ли я сделаться
писателем или нет?»
Пальцы дрожали, перо прыгало, и вдруг со лба упала на бумагу капля пота.
Писатель горестно ахнул: чернила расплывались, от букв пошли во все стороны лапки. А перевернув страницу, он увидал, что фуксин прошёл сквозь бумагу и слова «деяния же его» окружились синим пятном цвета тех опухолей, которые появлялись после праздников под глазами рабочих. Огорчённый, он
решил не трогать эту тетрадку, спрятал её и сшил другую.
Юлия Филипповна. Да, это потом; я
решаю остаться на пути порока, и пусть мой дачный роман умрет естественною смертью. О чем вы так кричали с Власом и
писателем?
В суд тянут людей по подозрению в проступке или преступлении, и дело судьи
решить, прав или виноват обвиненный; а
писатель разве обвиняется в чем-нибудь, когда подвергается критике?
Маша. Все это я рассказываю вам как
писателю. Можете воспользоваться. Я вам по совести: если бы он ранил себя серьезно, то я не стала бы жить ни одной минуты. А все ж я храбрая. Вот взяла и
решила: вырву эту любовь из своего сердца, с корнем вырву.
Ребротесов бережно подал ей платье и, поправив свою прическу, пошел к гостям. Гости стояли перед изображением генерала, глядели на его удивленные глаза и
решали вопрос: кто старше — генерал или
писатель Лажечников? Двоеточиев держал сторону Лажечникова, напирая на бессмертие, Пружинский же говорил...
«Тогда я еще надеялся на воскресение, — говорит
писатель, от лица которого ведется рассказ в «Униженных и оскорбленных». — Хотя бы в сумасшедший дом поступить, что ли, —
решил я наконец, — чтобы повернулся как-нибудь мозг в голове и расположился по-новому, а потом опять вылечиться. Была же жажда жизни и вера в нее!»
И к моменту прощания с Дерптом химика и медика во мне уже не было. Я уже выступил как
писатель, отдавший на суд критики и публики целую пятиактную комедию, которая явилась в печати в октябре 1860 года, когда я еще носил голубой воротник, но уже твердо
решил избрать писательскую дорогу, на доктора медицины не держать, а переехать в Петербург, где и приобрести кандидатскую степень по другому факультету.
На вопрос: кого из молодых считаю я беллетристом, у которого чувствуется в манере письма мое влияние, — я ответил, что мне самому трудно это
решить. На вопрос же: чрез какие влияния я сам прошел, — ответить легче; но и тут субъективная оценка не может быть безусловно верна, даже если
писатель и совершенно спокойно и строго относится к своему авторскому"я".
Когда я с вакации из усадьбы Дондуковых вернулся в Дерпт,
писатель уже вполне победил химика и медика. Я
решил засесть на четыре месяца, написать несколько вещей, с медицинской карьерой проститься, если нужно — держать на кандидата экзамен в Петербурге и начать там жизнь литератора.
В то время наше писательское товарищество («Книгоиздательство
писателей в Москве»)
решило издавать беллетристические сборники, редактором избрало меня, и приведенное письмо Короленко — ответ на мою просьбу принять участие в наших товарищеских сборниках. Лозунги наши были: ничего антижизненного, антиобщественного, антиреволюционного; стремление к простоте и ясности языка; никаких вывертов и кривляний.
Решили они издавать литературные сборники, и вот Клестов в качестве уполномоченного издательства приехал с целью получить для сборника произведения московских
писателей и по возможности привлечь их в члены товарищества.
Для этого мы
решили предложить московским
писателям создать товарищество с паевыми взносами, которое и было бы хозяином предприятия.
Решили назвать наше предприятие «Книгоиздательство
писателей в Москве», но в то время было очень трудно добиться у власти разрешения на какое-нибудь кооперативное предприятие, и на хлопоты по такому делу уходили годы.
Припоминая давно читанную мною старую книжечку английского
писателя Стерна „Жизнь и мнения Тристрама Шанди“,
решаю, что по окончании нигилизма у нас начинается шандеизм, ибо сие, по Стернову определению, такое учение, которое „растворяет сердце и легкое и вершит очень быстро многосложное колесо жизни“.