Неточные совпадения
Когда, взявшись обеими руками за белые руки, медленно двигался он с ними
в хороводе или же выходил на них стеной,
в ряду других парней и
погасал горячо рдеющий вечер, и тихо померкала вокруг окольность, и далече за рекой отдавался верный отголосок неизменно грустного напева, — не знал он и сам тогда, что с ним делалось.
Но
в продолжение того, как он сидел
в жестких своих креслах, тревожимый мыслями и бессонницей, угощая усердно Ноздрева и всю родню его, и перед ним теплилась сальная свечка, которой светильня давно уже накрылась нагоревшею черною шапкою, ежеминутно грозя
погаснуть, и глядела ему
в окна слепая, темная ночь, готовая посинеть от приближавшегося рассвета, и пересвистывались вдали отдаленные петухи, и
в совершенно заснувшем городе, может быть, плелась где-нибудь фризовая шинель, горемыка неизвестно какого класса и чина, знающая одну только (увы!) слишком протертую русским забубенным народом дорогу, —
в это время на другом конце города происходило событие, которое готовилось увеличить неприятность положения нашего героя.
Нет, они не
погасли, не исчезли
в груди его, они посторонились только, чтобы дать на время простор другим могучим движеньям; но часто, часто смущался ими глубокий сон молодого козака, и часто, проснувшись, лежал он без сна на одре, не умея истолковать тому причины.
Струя пены, отбрасываемая кормой корабля Грэя «Секрет», прошла через океан белой чертой и
погасла в блеске вечерних огней Лисса. Корабль встал на рейде недалеко от маяка.
— Все об воскресении Лазаря, — отрывисто и сурово прошептала она и стала неподвижно, отвернувшись
в сторону, не смея и как бы стыдясь поднять на него глаза. Лихорадочная дрожь ее еще продолжалась. Огарок уже давно
погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая
в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги. Прошло минут пять или более.
Она была очень набожна и чувствительна, верила во всевозможные приметы, гаданья, заговоры, сны; верила
в юродивых,
в домовых,
в леших,
в дурные встречи,
в порчу,
в народные лекарства,
в четверговую соль,
в скорый конец света; верила, что если
в светлое воскресение на всенощной не
погаснут свечи, то гречиха хорошо уродится, и что гриб больше не растет, если его человеческий глаз увидит; верила, что черт любит быть там, где вода, и что у каждого жида на груди кровавое пятнышко; боялась мышей, ужей, лягушек, воробьев, пиявок, грома, холодной воды, сквозного ветра, лошадей, козлов, рыжих людей и черных кошек и почитала сверчков и собак нечистыми животными; не ела ни телятины, ни голубей, ни раков, ни сыру, ни спаржи, ни земляных груш, ни зайца, ни арбузов, потому что взрезанный арбуз напоминает голову Иоанна Предтечи; [Иоанн Предтеча — по преданию, предшественник и провозвестник Иисуса Христа.
Эти стихи вполне совпадали с ритмом шагов Самгина. Мелькнуло
в памяти имя Бодлера и —
погасло, не родив мысли. Подумалось...
Не понравился Самгину истерический и подозрительный пессимизм «Тьмы»; предложение героя «Тьмы» выпить за то, чтоб «все огни
погасли», было возмутительно, и еще более возмутил Самгина крик: «Стыдно быть хорошим!»
В общем же этот рассказ можно было понять как сатиру на литературный гуманизм.
Папироса
погасла. Спички пропали куда-то. Он лениво поискал их, не нашел и стал снимать ботинки, решив, что не пойдет
в спальню: Варвара, наверное, еще не уснула, а слушать ее глупости противно. Держа ботинок
в руке, он вспомнил, что вот так же на этом месте сидел Кутузов.
Придя домой, Самгин лег. Побаливала голова, ни о чем не думалось, и не было никаких желаний, кроме одного: скорее бы
погас этот душный, глупый день, стерлись нелепые впечатления, которыми он наградил. Одолевала тяжелая дремота, но не спалось,
в висках стучали молоточки,
в памяти слуха тяжело сгустились все голоса дня: бабий шепоток и вздохи, командующие крики, пугливый вой, надсмертные причитания. Горбатенькая девочка возмущенно спрашивала...
Подняв рюмку к носу, он понюхал ее, и лицо его сморщилось
в смешной, почти бесформенный мягкий комок,
в косые складки жирноватой кожи, кругленькие глаза спрятались,
погасли. Самгин второй раз видел эту гримасу на рыхлом, бабьем лице Бердникова, она заставила его подумать...
У повара Томилин поселился тоже
в мезонине, только более светлом и чистом. Но он
в несколько дней загрязнил комнату кучами книг; казалось, что он переместился со всем своим прежним жилищем, с его пылью, духотой, тихим скрипом половиц, высушенных летней жарой. Под глазами учителя набухли синеватые опухоли, золотистые искры
в зрачках
погасли, и весь он как-то жалобно растрепался. Теперь, все время уроков, он не вставал со своей неопрятной постели.
— И все — не так, — сказала Дуняша, улыбаясь Самгину, наливая ему кофе. — Страстный — вспыхнул да и
погас. А настоящий любовник должен быть такой, чтоб можно повозиться с ним, разогревая его. И лирических не люблю, — что
в них толку? Пенится, как мыло, вот и всё…
— Не говори, не говори! — остановила его она. — Я опять, как на той неделе, буду целый день думать об этом и тосковать. Если
в тебе
погасла дружба к нему, так из любви к человеку ты должен нести эту заботу. Если ты устанешь, я одна пойду и не выйду без него: он тронется моими просьбами; я чувствую, что я заплачу горько, если увижу его убитого, мертвого! Может быть, слезы…
В самом деле, у него чуть не
погасла вера
в честь, честность, вообще
в человека. Он, не желая, не стараясь, часто бегая прочь, изведал этот «чудесный мир» — силою своей впечатлительной натуры, вбиравшей
в себя, как губка, все задевавшие его явления.
Но он ошибся. Поцелуй не повел ни к какому сближению. Это была такая же неожиданная искра сочувствия Веры к его поступку, как неожидан был сам поступок. Блеснула какая-то молния
в ней и
погасла.
— Да,
в своем роде. Повторяю тебе, Дон-Жуаны, как Дон-Кихоты, разнообразны до бесконечности. У этого
погасло артистическое, тонкое чувство поклонения красоте. Он поклоняется грубо, чувственно…
Проснувшись ночью, я почувствовал, что у меня зябнет не одна спина, а весь я озяб, и было отчего: огонь на очаге
погасал, изредка стреляя искрами то на лавку, то на тулуп смотрителя или на пол,
в сено.
Старцев вспомнил про бумажки, которые он по вечерам вынимал из карманов с таким удовольствием, и огонек
в душе
погас.
Чуть брезжилось; звезды
погасли одна за другой; побледневший месяц медленно двигался навстречу легким воздушным облачкам. На другой стороне неба занималась заря. Утро было холодное.
В термометре ртуть опустилась до — 39°С. Кругом царила торжественная тишина; ни единая былинка не шевелилась. Темный лес стоял стеной и, казалось, прислушивался, как трещат от мороза деревья. Словно щелканье бича, звуки эти звонко разносились
в застывшем утреннем воздухе.
Угли
в нем зашипели и
погасли.
В это время солнце скрылось за горами. Волшебный свет
в лесу
погас; кругом сразу стало сумрачно и прохладно.
Заря уже давно
погасла, и едва белел на небосклоне ее последний след; но
в недавно раскаленном воздухе сквозь ночную свежесть чувствовалась еще теплота, и грудь все еще жаждала холодного дуновенья.
Впрочем,
в деле хозяйничества никто у нас еще не перещеголял одного петербургского важного чиновника, который, усмотрев из донесений своего приказчика, что овины у него
в имении часто подвергаются пожарам, отчего много хлеба пропадает, — отдал строжайший приказ; вперед до тех пор не сажать снопов
в овин, пока огонь совершенно не
погаснет.
Но зажечь фонарь, добыть огня было нелегко: серные спички
в то время считались редкостью на Руси;
в кухне давно
погасли последние уголья — огниво и кремень не скоро нашлись и плохо действовали.
Я нашел и настрелял довольно много дичи; наполненный ягдташ немилосердно резал мне плечо, но уже вечерняя заря
погасала, и
в воздухе, еще светлом, хотя не озаренном более лучами закатившегося солнца, начинали густеть и разливаться холодные тени, когда я решился наконец вернуться к себе домой.
На месте костра поверх золы лежал слой мошкары.
В несметном количестве она падала на огонь до тех пор, пока он не
погас.
И сидели они у наших, Данилыч, часа два, и наши с ними говорят просто, вот как я с тобою, и не кланяются им, и смеются с ними; и наш-то сидит с генералом, оба развалившись,
в креслах-то, и курят, и наш курит при генерале, и развалился; да чего? — папироска
погасла, так он взял у генерала-то, да и закурил свою-то.
День давно
погас, и вечер, сперва весь огнистый, потом ясный и алый, потом бледный и смутный, тихо таял и переливался
в ночь, а беседа наша все продолжалась, мирная и кроткая, как воздух, окружавший нас.
Потихоньку побежал он, поднявши заступ вверх, как будто бы хотел им попотчевать кабана, затесавшегося на баштан, и остановился перед могилкою. Свечка
погасла, на могиле лежал камень, заросший травою. «Этот камень нужно поднять!» — подумал дед и начал обкапывать его со всех сторон. Велик проклятый камень! вот, однако ж, упершись крепко ногами
в землю, пихнул он его с могилы. «Гу!» — пошло по долине. «Туда тебе и дорога! Теперь живее пойдет дело».
На другом берегу горит огонь и, кажется, вот-вот готовится
погаснуть, и снова отсвечивается
в речке, вздрагивавшей, как польский шляхтич
в козачьих лапах.
Так,
в 1880 г.
в Корсаковском приходе «жаба» началась
в октябре и кончилась
в апреле следующего года, похитив всего 10 детей; эпидемия дифтерита
в 1888 г. началась
в Рыковском приходе осенью и продолжалась всю зиму, затем перешла
в Александровский и Дуйский приходы и
погасла здесь
в ноябре 1889 г., то есть держалась целый год; умерло 20 детей.
Даже уснула носившаяся серыми облачными столбами воющая русская кура, даже уснул и
погас огонек, доев сальный огарок,
в комнате Помады.
Доктор, пройдя первую комнату, кликнул вполголоса Арапова и Персиянцева; никто не отзывался. Он нащупал араповскую кровать и диван, — тоже никого нет. Розанов толкнул дверь
в узенький чуланчик. Из-под пола показалась светлая линия. Наклонясь к этой линии, Розанов взялся за железное кольцо и приподнял люк погреба. Из творила на него пахнуло сыростью, а трепетный свет из ямы
в одно мгновение
погас, и доктора окружила совершенная тьма и сверху, и снизу, и со всех сторон.
Старики пошли коридором на женскую половину и просидели там до полночи.
В двенадцать часов поужинали, повторив полный обед, и разошлись спать по своим комнатам. Во всем доме разом
погасли все огни, и все заснули мертвым сном, кроме одной Ольги Сергеевны, которая долго молилась
в своей спальне, потом внимательно осмотрела
в ней все закоулочки и, отзыбнув дверь
в комнату приехавших девиц, тихонько проговорила...
— Ой, батюшки, окаянная, обожгла как руку-то! — воскликнула она вдруг, и
в ту же минуту горящая лучина выпала у нее из рук и
погасла.
Собеседники смолкают. Слышится позевывание; папироски еще раз-другой вспыхнули и
погасли. Через минуту я уже вижу
в окно, как оба халата сидят у ненакрытого стола и крошат
в чашку хлеб.
Всякий интерес к жизни
в нем словно
погас; он уже перестал ревниво присматриваться к выражению лиц временнообязанных, он даже разом прекратил, словно оборвал, полемику с мировым посредником.
Вспыхнул костер, все вокруг вздрогнуло, заколебалось, обожженные тени пугливо бросились
в лес, и над огнем мелькнуло круглое лицо Игната с надутыми щеками. Огонь
погас. Запахло дымом, снова тишина и мгла сплотились на поляне, насторожась и слушая хриплые слова больного.
Песня сбилась, задрожала, разорвалась,
погасла. Кто-то взял мать за плечи, повернул ее, толкнул
в спину…
Вдруг клещи меня отпустили, я кинулся
в середину, где говорила она — и
в тот же момент все посыпалось, стиснулось — сзади крик: «Сюда, сюда идут!» Свет подпрыгнул,
погас — кто-то перерезал провод — и лавина, крики, хрип, головы, пальцы…
Все глядевшие на эту сцену со двора поняли, что самое страшное пронеслось. С преувеличенным, напряженным хохотом толпой ввалились они
в двери. Теперь все они принялись с фамильярной и дружеской развязностью успокаивать и уговаривать Бек-Агамалова. Но он уже
погас, обессилел, и его сразу потемневшее лицо имело усталое и брезгливое выражение.
В комнате было темно, ночник
погасал, полосы света то вдруг обливали всю комнату, то чуть-чуть мелькали по стене, то исчезали совсем.
Хотя у нас на это счет довольно простые приметы: коли кусается человек — значит, во власти находится, коли не кусается — значит, наплевать, и хотя я доподлинно знал, что
в эту минуту графу Пустомыслову 9 даже нечем кусить; но кто же может поручиться, совсем ли
погасла эта сопка или же
в ней осталось еще настолько горючего матерьяла, чтоб и опять, при случае, разыграть роль Везувия?
Потрынькивая на ней
в раздумье, он час от часу становился мрачней и начинал уж, как говорится, «
погасать».
Пушкина «
Погасло дневное светило»: «Но прежних сердца ран, глубоких ран любви, ничто не излечило…»] как он говорил, только он был довольно холоден с ней и
в разговоре.
Начали они, когда слегка потемнело. Для начала была пущена ракета. Куда до нее было кривым, маленьким и непослушным ракетишкам Александрова — эта работала и шипела, как паровоз, уходя вверх, не на жалкие какие-нибудь сто, двести сажен, а на целых две версты, лопнувши так, что показалось, земля вздрогнула и рассыпала вокруг себя массу разноцветных шаров, которые долго плавали,
погасая в густо-голубом, почти лиловом небе. По этому знаку вышло шествие.
Вскоре мужчины вышли и у крыльца разошлись
в разные стороны.
Погас огонек лампы
в дачном окне: ночь стала еще чернее.
Он всё ходил и не видал ее быстрого, пронзительного взгляда, вдруг как бы озарившегося надеждой. Но луч света
погас в ту же минуту.