Неточные совпадения
Аммос Федорович. Нет, этого уже невозможно выгнать: он
говорит, что в детстве мамка его ушибла, и
с тех пор от него отдает немного водкою.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в
то же время
говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит
с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший
с другой стороны Бобчинский летит вместе
с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий (
с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что
тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд
с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы,
говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Говорят, что я им солоно пришелся, а я, вот ей-богу, если и взял
с иного,
то, право, без всякой ненависти.
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из
того, что он
говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце,
то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь.
С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Марья Антоновна. Право, маменька, все смотрел. И как начал
говорить о литературе,
то взглянул на меня, и потом, когда рассказывал, как играл в вист
с посланниками, и тогда посмотрел на меня.
Осип. Да, хорошее. Вот уж на что я, крепостной человек, но и
то смотрит, чтобы и мне было хорошо. Ей-богу! Бывало, заедем куда-нибудь: «Что, Осип, хорошо тебя угостили?» — «Плохо, ваше высокоблагородие!» — «Э, —
говорит, — это, Осип, нехороший хозяин. Ты,
говорит, напомни мне, как приеду». — «А, — думаю себе (махнув рукою), — бог
с ним! я человек простой».
Анна Андреевна. Послушай: беги к купцу Абдулину… постой, я дам тебе записочку (садится к столу, пишет записку и между
тем говорит):эту записку ты отдай кучеру Сидору, чтоб он побежал
с нею к купцу Абдулину и принес оттуда вина. А сам поди сейчас прибери хорошенько эту комнату для гостя. Там поставить кровать, рукомойник и прочее.
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь я вижу, — из чего же ты споришь? (Кричит в окно.)Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну что, где они? А? Да
говорите же оттуда — все равно. Что? очень строгий? А? А муж, муж? (Немного отступя от окна,
с досадою.)Такой глупый: до
тех пор, пока не войдет в комнату, ничего не расскажет!
Я раз слушал его: ну, покамест
говорил об ассириянах и вавилонянах — еще ничего, а как добрался до Александра Македонского,
то я не могу вам сказать, что
с ним сделалось.
Хлестаков. Ну, нет, вы напрасно, однако же… Все зависит от
той стороны,
с которой кто смотрит на вещь. Если, например, забастуешь тогда, как нужно гнуть от трех углов… ну, тогда конечно… Нет, не
говорите, иногда очень заманчиво поиграть.
Пришел солдат
с медалями,
Чуть жив, а выпить хочется:
— Я счастлив! —
говорит.
«Ну, открывай, старинушка,
В чем счастие солдатское?
Да не таись, смотри!»
— А в
том, во-первых, счастие,
Что в двадцати сражениях
Я был, а не убит!
А во-вторых, важней
того,
Я и во время мирное
Ходил ни сыт ни голоден,
А смерти не дался!
А в-третьих — за провинности,
Великие и малые,
Нещадно бит я палками,
А хоть пощупай — жив!
«Скажи, служивый, рано ли
Начальник просыпается?»
— Не знаю. Ты иди!
Нам
говорить не велено! —
(Дала ему двугривенный).
На
то у губернатора
Особый есть швейцар. —
«А где он? как назвать его?»
— Макаром Федосеичем…
На лестницу поди! —
Пошла, да двери заперты.
Присела я, задумалась,
Уж начало светать.
Пришел фонарщик
с лестницей,
Два тусклые фонарика
На площади задул.
Г-жа Простакова. Полно, братец, о свиньях —
то начинать. Поговорим-ка лучше о нашем горе. (К Правдину.) Вот, батюшка! Бог велел нам взять на свои руки девицу. Она изволит получать грамотки от дядюшек. К ней
с того света дядюшки пишут. Сделай милость, мой батюшка, потрудись, прочти всем нам вслух.
— Валом валит солдат! —
говорили глуповцы, и казалось им, что это люди какие-то особенные, что они самой природой созданы для
того, чтоб ходить без конца, ходить по всем направлениям. Что они спускаются
с одной плоской возвышенности для
того, чтобы лезть на другую плоскую возвышенность, переходят через один мост для
того, чтобы перейти вслед за
тем через другой мост. И еще мост, и еще плоская возвышенность, и еще, и еще…
— Погоди. И за
те твои бессовестные речи судил я тебя, Ионку, судом скорым, и присудили тако: книгу твою, изодрав, растоптать (
говоря это, Бородавкин изодрал и растоптал),
с тобой же самим, яко
с растлителем добрых нравов, по предварительной отдаче на поругание, поступить, как мне, градоначальнику, заблагорассудится.
С своей стороны, Дмитрий Прокофьев, вместо
того чтоб смириться да полегоньку бабу вразумить, стал
говорить бездельные слова, а Аленка, вооружась ухватом, гнала инвалидов прочь и на всю улицу орала...
— Мы не про
то говорим, чтоб тебе
с богом спорить, — настаивали глуповцы, — куда тебе, гунявому, на́бога лезти! а ты вот что скажи: за чьи бесчинства мы, сироты, теперича помирать должны?
— Простите меня, ради Христа, атаманы-молодцы! —
говорил он, кланяясь миру в ноги, — оставляю я мою дурость на веки вечные, и сам вам
тоё мою дурость
с рук на руки сдам! только не наругайтесь вы над нею, ради Христа, а проводите честь честью к стрельцам в слободу!
—
С нас, брат, не что возьмешь! —
говорили другие, — мы не
то что прочие, которые телом обросли! нас, брат, и уколупнуть негде!
А поелику навоз производить стало всякому вольно,
то и хлеба уродилось столько, что, кроме продажи, осталось даже на собственное употребление:"Не
то что в других городах, —
с горечью
говорит летописец, — где железные дороги [О железных дорогах тогда и помину не было; но это один из
тех безвредных анахронизмов, каких очень много встречается в «Летописи».
— Я человек простой-с, —
говорил он одним, — и не для
того сюда приехал, чтоб издавать законы-с. Моя обязанность наблюсти, чтобы законы были в целости и не валялись по столам-с. Конечно, и у меня есть план кампании, но этот план таков: отдохнуть-с!
Но глуповцы не внимали обличителям и
с дерзостью
говорили:"Хлеб пущай свиньи едят, а мы свиней съедим —
тот же хлеб будет!"И Дю-Шарио не только не возбранял подобных ответов, но даже видел в них возникновение какого-то духа исследования.
Так, например, при Негодяеве упоминается о некоем дворянском сыне Ивашке Фарафонтьеве, который был посажен на цепь за
то, что
говорил хульные слова, а слова
те в
том состояли, что"всем-де людям в еде равная потреба настоит, и кто-де ест много, пускай делится
с тем, кто ест мало"."И, сидя на цепи, Ивашка умре", — прибавляет летописец.
— Куда ж торопиться? Посидим. Как ты измок однако! Хоть не ловится, но хорошо. Всякая охота
тем хороша, что имеешь дело
с природой. Ну, что зa прелесть эта стальная вода! — сказал он. — Эти берега луговые, — продолжал он, — всегда напоминают мне загадку, — знаешь? Трава
говорит воде: а мы пошатаемся, пошатаемся.
Он приписывал это своему достоинству, не зная
того, что Метров, переговорив со всеми своими близкими, особенно охотно
говорил об этом предмете
с каждым новым человеком, да и вообще охотно
говорил со всеми о занимавшем его, неясном еще ему самому предмете.
Само собою разумеется, что он не
говорил ни
с кем из товарищей о своей любви, не проговаривался и в самых сильных попойках (впрочем, он никогда не бывал так пьян, чтобы терять власть над собой) и затыкал рот
тем из легкомысленных товарищей, которые пытались намекать ему на его связь.
Он
говорил то самое, что предлагал Сергей Иванович; но, очевидно, он ненавидел его и всю его партию, и это чувство ненависти сообщилось всей партии и вызвало отпор такого же, хотя и более приличного озлобления
с другой стороны. Поднялись крики, и на минуту всё смешалось, так что губернский предводитель должен был просить о порядке.
— Я не знаю, — отвечал Вронский, — отчего это во всех Москвичах, разумеется, исключая
тех,
с кем
говорю, — шутливо вставил он, — есть что-то резкое. Что-то они всё на дыбы становятся, сердятся, как будто всё хотят дать почувствовать что-то…
— Постойте, постойте, я знаю, что девятнадцать, —
говорил Левин, пересчитывая во второй раз неимеющих
того значительного вида, какой они имели, когда вылетали, скрючившихся и ссохшихся,
с запекшеюся кровью, со свернутыми на бок головками, дупелей и бекасов.
Это важно»,
говорил себе Сергей Иванович, чувствуя вместе
с тем, что это соображение для него лично не могло иметь никакой важности, а разве только портило в глазах других людей его поэтическую роль.
Он сказал это, но теперь, обдумывая, он видел ясно, что лучше было бы обойтись без этого; и вместе
с тем,
говоря это себе, боялся — не дурно ли это?
— Положим, княгиня, что это не поверхностное, — сказал он, — но внутреннее. Но не в
том дело — и он опять обратился к генералу,
с которым
говорил серьезно, — не забудьте, что скачут военные, которые избрали эту деятельность, и согласитесь, что всякое призвание имеет свою оборотную сторону медали. Это прямо входит в обязанности военного. Безобразный спорт кулачного боя или испанских тореадоров есть признак варварства. Но специализованный спорт есть признак развития.
И Левина поразило
то спокойное, унылое недоверие,
с которым дети слушали эти слова матери. Они только были огорчены
тем, что прекращена их занимательная игра, и не верили ни слову из
того, что
говорила мать. Они и не могли верить, потому что не могли себе представить всего объема
того, чем они пользуются, и потому не могли представить себе, что
то, что они разрушают, есть
то самое, чем они живут.
Я о себе не
говорю, хотя мне тяжело, очень тяжело, — сказал он
с выражением угрозы кому-то за
то, что ему было тяжело.
Кроме
того, этот вопрос со стороны Левина был не совсем добросовестен. Хозяйка зa чаем только что
говорила ему, что они нынче летом приглашали из Москвы Немца, знатока бухгалтерии, который за пятьсот рублей вознаграждения учел их хозяйство и нашел, что оно приносит убытка 3000
с чем-то рублей. Она не помнила именно сколько, но, кажется, Немец высчитал до четверти копейки.
И вдруг из
того таинственного и ужасного, нездешнего мира, в котором он жил эти двадцать два часа, Левин мгновенно почувствовал себя перенесенным в прежний, обычный мир, но сияющий теперь таким новым светом счастья, что он не перенес его. Натянутые струны все сорвались. Рыдания и слезы радости, которых он никак не предвидел,
с такою силой поднялись в нем, колебля всё его тело, что долго мешали ему
говорить.
— Ах, какой вздор! — продолжала Анна, не видя мужа. — Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще не приехал. Вы оттого
говорите, что не простит, что вы не знаете его. Никто не знал. Одна я, и
то мне тяжело стало. Его глаза, надо знать, у Сережи точно такие же, и я их видеть не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы не забыл. Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить
с ним лечь.
Казалось, очень просто было
то, что сказал отец, но Кити при этих словах смешалась и растерялась, как уличенный преступник. «Да, он всё знает, всё понимает и этими словами
говорит мне, что хотя и стыдно, а надо пережить свой стыд». Она не могла собраться
с духом ответить что-нибудь. Начала было и вдруг расплакалась и выбежала из комнаты.
С следующего дня, наблюдая неизвестного своего друга, Кити заметила, что М-llе Варенька и
с Левиным и его женщиной находится уже в
тех отношениях, как и
с другими своими protégés. Она подходила к ним, разговаривала, служила переводчицей для женщины, не умевшей
говорить ни на одном иностранном языке.
— Оно и лучше, Агафья Михайловна, не прокиснет, а
то у нас лед теперь уж растаял, а беречь негде, — сказала Кити, тотчас же поняв намерение мужа и
с тем же чувством обращаясь к старухе. — Зато ваше соленье такое, что мама
говорит, нигде такого не едала, — прибавила она, улыбаясь и поправляя на ней косынку.
Он не мог согласиться
с тем, что десятки людей, в числе которых и брат его, имели право на основании
того, что им рассказали сотни приходивших в столицы краснобаев-добровольцев,
говорить, что они
с газетами выражают волю и мысль народа, и такую мысль, которая выражается в мщении и убийстве.
Не раз
говорила она себе эти последние дни и сейчас только, что Вронский для нее один из сотен вечно одних и
тех же, повсюду встречаемых молодых людей, что она никогда не позволит себе и думать о нем; но теперь, в первое мгновенье встречи
с ним, ее охватило чувство радостной гордости.
— А недурны, —
говорил он, сдирая серебряною вилочкой
с перламутровой раковины шлюпающих устриц и проглатывая их одну за другой. — Недурны, — повторял он, вскидывая влажные и блестящие глаза
то на Левина,
то на Татарина.
Мадам Шталь
говорила с Кити как
с милым ребенком, на которого любуешься, как на воспоминание своей молодости, и только один раз упомянула о
том, что во всех людских горестях утешение дает лишь любовь и вера и что для сострадания к нам Христа нет ничтожных горестей, и тотчас же перевела разговор на другое.
Легко ступая и беспрестанно взглядывая на мужа и показывая ему храброе и сочувственное лицо, она вошла в комнату больного и, неторопливо повернувшись, бесшумно затворила дверь. Неслышными шагами она быстро подошла к одру больного и, зайдя так, чтоб ему не нужно было поворачивать головы, тотчас же взяла в свою свежую молодую руку остов его огромной руки, пожала ее и
с той, только женщинам свойственною, неоскорбляющею и сочувствующею тихою оживленностью начала
говорить с ним.
— Здесь столько блеска, что глаза разбежались, — сказал он и пошел в беседку. Он улыбнулся жене, как должен улыбнуться муж, встречая жену,
с которою он только что виделся, и поздоровался
с княгиней и другими знакомыми, воздав каждому должное,
то есть пошутив
с дамами и перекинувшись приветствиями
с мужчинами. Внизу подле беседки стоял уважаемый Алексей Александровичем, известный своим умом и образованием генерал-адъютант. Алексей Александрович зa
говорил с ним.
Левин рассказал слышанное от Катавасова о
том, что
говорят в Петербурге и,
поговорив о политике, рассказал про свое знакомство
с Метровым и поездку в заседание. Львова это очень заинтересовало.
— Когда найдено было электричество, — быстро перебил Левин, —
то было только открыто явление, и неизвестно было, откуда оно происходит и что оно производит, и века прошли прежде, чем подумали о приложении его. Спириты же, напротив, начали
с того, что столики им пишут и духи к ним приходят, а потом уже стали
говорить, что это есть сила неизвестная.
То же самое думал ее сын. Он провожал ее глазами до
тех пор, пока не скрылась ее грациозная фигура, и улыбка остановилась на его лице. В окно он видел, как она подошла к брату, положила ему руку на руку и что-то оживленно начала
говорить ему, очевидно о чем-то не имеющем ничего общего
с ним,
с Вронским, и ему ото показалось досадным.