Неточные совпадения
Он подошел
к окну,
поднялся на цыпочки и долго, с видом чрезвычайного внимания высматривал во дворе.
По ночам, волнуемый привычкой
к женщине, сердито и обиженно думал о Лидии, а как-то вечером
поднялся наверх в ее комнату и был неприятно удивлен: на пружинной сетке кровати лежал свернутый матрац, подушки и белье убраны, зеркало закрыто газетной бумагой, кресло у
окна — в сером чехле, все мелкие вещи спрятаны, цветов на подоконниках нет.
Шагая по тепленьким, озорниковато запутанным переулкам, он обдумывал, что скажет Лидии, как будет вести себя, беседуя с нею; разглядывал пестрые, уютные домики с ласковыми
окнами, с цветами на подоконниках. Над заборами
поднимались к солнцу ветви деревьев, в воздухе чувствовался тонкий, сладковатый запах только что раскрывшихся почек.
— Самгин, земляк мой и друг детства! — вскричала она, вводя Клима в пустоватую комнату с крашеным и покосившимся
к окнам полом. Из дыма
поднялся небольшой человек, торопливо схватил руку Самгина и, дергая ее в разные стороны, тихо, виновато сказал...
Затем явилось тянущее, как боль, отвращение
к окружающему,
к этим стенам в пестрых квадратах картин,
к черным стеклам
окон, прорубленных во тьму,
к столу, от которого
поднимался отравляющий запах распаренного чая и древесного угля.
В углу у стены, изголовьем
к окну, выходившему на низенькую крышу, стояла кровать, покрытая белым пикейным одеялом, белая занавесь закрывала стекла
окна; из-за крыши
поднимались бледно-розовые ветви цветущих яблонь и вишен.
Исполнив «дружескую обязанность», Райский медленно, почти бессознательно шел по переулку,
поднимаясь в гору и тупо глядя на крапиву в канаве, на пасущуюся корову на пригорке, на роющуюся около плетня свинью, на пустой, длинный забор. Оборотившись назад,
к домику Козлова, он увидел, что Ульяна Андреевна стоит еще у
окна и машет ему платком.
Иногда на
окно приходил
к ним погреться на солнце, между двумя бутылями наливки, кот Серко; и если Василиса отлучалась из комнаты, девчонка не могла отказать себе в удовольствии поиграть с ним,
поднималась возня, смех девчонки, игра кота с клубком: тут часто клубок и сам кот летели на пол, иногда опрокидывался и табурет с девчонкой.
Как ни привыкнешь
к морю, а всякий раз, как надо сниматься с якоря, переживаешь минуту скуки: недели, иногда месяцы под парусами — не удовольствие, а необходимое зло. В продолжительном плавании и сны перестают сниться береговые. То снится, что лежишь на
окне каюты, на аршин от кипучей бездны, и любуешься узорами пены, а другой бок судна
поднялся сажени на три от воды; то видишь в тумане какой-нибудь новый остров, хочется туда, да рифы мешают…
Тихо, раздельными неслышными шагами подошел он
к окну и
поднялся на цыпочки.
Я вдруг
поднялся, спать более не захотел, подошел
к окну, отворил — отпиралось у меня в сад, — вижу, восходит солнышко, тепло, прекрасно, зазвенели птички.
Федор Михеич тотчас
поднялся со стула, достал с
окна дрянненькую скрипку, взял смычок — не за конец, как следует, а за середину, прислонил скрипку
к груди, закрыл глаза и пустился в пляс, напевая песенку и пиликая по струнам.
У меня, я чувствовал, закипали на сердце и
поднимались к глазам слезы; глухие, сдержанные рыданья внезапно поразили меня… я оглянулся — жена целовальника плакала, припав грудью
к окну.
Стертые вьюгами долгих зим, омытые бесконечными дождями осени, слинявшие дома нашей улицы напудрены пылью; они жмутся друг
к другу, как нищие на паперти, и тоже, вместе со мною, ждут кого-то, подозрительно вытаращив
окна. Людей немного, двигаются они не спеша, подобно задумчивым тараканам на шестке печи. Душная теплота
поднимается ко мне; густо слышны нелюбимые мною запахи пирогов с зеленым луком, с морковью; эти запахи всегда вызывают у меня уныние.
— выводил чей-то жалобный фальцетик, а рожок Матюшки подхватывал мотив, и песня
поднималась точно на крыльях. Мочеганка Домнушка присела
к окну, подперла рукой щеку и слушала, вся слушала, — очень уж хорошо поют кержаки, хоть и обушники. У мочеган и песен таких нет… Свое бабье одиночество обступило Домнушку, непокрытую головушку, и она растужилась, расплакалась. Нету дна бабьему горюшку… Домнушка совсем забылась, как чья-то могучая рука обняла ее.
На земле, черной от копоти, огромным темно-красным пауком раскинулась фабрика, подняв высоко в небо свои трубы.
К ней прижимались одноэтажные домики рабочих. Серые, приплюснутые, они толпились тесной кучкой на краю болота и жалобно смотрели друг на друга маленькими тусклыми
окнами. Над ними
поднималась церковь, тоже темно-красная, под цвет фабрики, колокольня ее была ниже фабричных труб.
Он выбежал стремглав на улицу и помчался по направлению
к дому Поваляева. Добежавши, схватил камень и пустил его в
окно. Стекло разбилось вдребезги; в доме
поднялась суматоха; но Гришка, в свою очередь, струсил и спасся бегством.
Под влиянием таких мыслей он
поднялся со скамейки и пошел в обратный путь
к своему экипажу, но когда опять очутился на дворе, то его поразили: во-первых, яркий свет в
окнах комнаты, занимаемой Екатериной Филипповной, а потом раздававшаяся оттуда через отворенную форточку игра на арфе, сопровождаемая пением нескольких дребезжащих старческих голосов.
Вот она
поднялась на взлобок и поравнялась с церковью («не благочинный ли? — мелькнуло у него, — то-то у попа не отстряпались о сю пору!»), вот повернула вправо и направилась прямо
к усадьбе: «так и есть, сюда!» Порфирий Владимирыч инстинктивно запахнул халат и отпрянул от
окна, словно боясь, чтоб проезжий не заметил его.
— Ну, хорошо: я отойду, — и дьякон со всею свойственною ему простотой и откровенностию подошел
к окну,
поднялся на цыпочки и, заглянув в комнаты, проговорил...
Наталья стала горячо доказывать ему свою правоту, но он ушёл
к себе, встал перед
окном, и ему казалось, что отовсюду
поднимается душная муть, — точно вновь воскресла осень, —
поднимается густым облаком и, закрывая светлое пятно
окна, гасит блеск юного дня весны.
Тогда Кожемякин, усмехнувшись, загасил свечу, сел на постель, оглянулся — чёрные стёкла
окон вдруг заблестели, точно быстро протёртые кем-то, на пол спутанно легли клетчатые тени и поползли
к двери, а дойдя до неё, стали
подниматься вверх по ней. Ветер шуршал, поглаживая стены дома.
Это случилось на рассвете одного из первых майских дней: он
поднялся с постели, подошёл
к окну, раскрыл его и, осторожно вдыхая пьяный запах сирени и акации, стал смотреть в розоватое небо.
Елена прислонилась головою
к спинке кресла и долго глядела в
окно. Погода испортилась; ветер
поднялся. Большие белые тучи быстро неслись по небу, тонкая мачта качалась в отдалении, длинный вымпел с красным крестом беспрестанно взвивался, падал и взвивался снова. Маятник старинных часов стучал тяжко, с каким-то печальным шипением. Елена закрыла глаза. Она дурно спала всю ночь; понемногу и она заснула.
Старинному преданию, не подтверждаемому новыми событиями, перестали верить, и Моховые озера мало-помалу, от мочки коноплей у берегов и от пригона стад на водопой, позасорились, с краев обмелели и даже обсохли от вырубки кругом леса; потом заплыли толстою землянистою пеленой, которая поросла мохом и скрепилась жилообразными корнями болотных трав, покрылась кочками, кустами и даже сосновым лесом, уже довольно крупным; один провал затянуло совсем, а на другом остались два глубокие, огромные
окна,
к которым и теперь страшно подходить с непривычки, потому что земля, со всеми болотными травами, кочками, кустами и мелким лесом, опускается и
поднимается под ногами, как зыбкая волна.
Измучившись окончательно, я
поднялся с своей постели, подошел
к окну и открыл его.
Я видел, как его грандиозная, внушающая фигура в беспредельной, подпоясанной ремнем волчьей шубе
поднялась на крыльцо; видел, как в
окне моталась тень его высокого кока и как потом он тотчас же вышел назад
к экипажу, крикнул ямщику: «не смей отпрягать» и объявил матушке, что на почтовой станции остановиться ночевать невозможно, потому что там проезжие ремонтеры играют в карты и пьют вино; «а ночью, — добавлял наш провожатый, — хотя они и благородные, но у них наверное случится драка».
Иван Дмитрич с блестящими глазами
поднялся и, протягивая руки
к окну, продолжал с волнением в голосе...
Петр и жена его, повернувшись спиной
к окнам, пропускавшим лучи солнца, сидели на полу; на коленях того и другого лежал бредень, который, обогнув несколько раз избу,
поднимался вдруг горою в заднем углу и чуть не доставал в этом месте до люльки, привешенной
к гибкому шесту, воткнутому в перекладину потолка.
— Слушайте, — сказала она, порывисто
поднимаясь и отходя
к окну, чтобы я не видел ее лица. — Я решила так: завтра же уеду с вами за границу.
Писатель шумно
поднялся на ноги, высокий, крепкий. Он сжал руки, пальцы его громко и неприятно хрустнули, и повернулся
к окну.
Гулкий шум мягкими неровными ударами толкался в стёкла, как бы желая выдавить их и налиться в комнату. Евсей
поднялся на ноги, вопросительно и тревожно глядя на Векова, а тот издали протянул руку
к окну, должно быть, опасаясь, чтобы его не увидали с улицы, открыл форточку, отскочил в сторону, и в ту же секунду широкий поток звуков ворвался, окружил шпионов, толкнулся в дверь, отворил её и поплыл по коридору, властный, ликующий, могучий.
Распахнув
окно, я долго любовался расстилавшейся перед моими глазами картиной бойкой пристани, залитой тысячеголосой волной собравшегося сюда народа; любовался Чусовой, которая сильно надулась и подняла свой синевато-грязный рыхлый лед, покрытый желтыми наледями и черными полыньями, точно он проржавел; любовался густым ельником, который сейчас за рекой
поднимался могучей зеленой щеткой и выстилал загораживавшие
к реке дорогу горы.
Еще несколько мгновений, и в комнатке сквозь
окно я увидел оживленное движение встречи. Соколов, сутулый, широкоплечий брюнет, размашисто
поднялся со стула и обнял вошедшую. Из соседней комнаты выбежала его жена и, отряхивая назад свои жидкие волосы, повисла у нее на шее. Серяков, молодой студент из кружка,
к которому прежде принадлежал и я, сначала немного нерешительно подал руку, но потом лицо его расцвело улыбкой, и он тоже поцеловался с девушкой.
Проснувшиеся птицы высыпали из курятника на двор, и сразу
поднялся отчаянный гвалт. Особенно шумели куры. Они бегали по двору, лезли
к кухонному
окну и неистово кричали...
Проснулась Елена Петровна и видит, что это был сон и что она у себя на постели, а в светлеющее
окно машут ветви, нагоняют тьму. В беспокойстве, однако,
поднялась и действительно пошла
к Саше, но от двери уже услыхала его тихое дыхание и вернулась. А во все
окна, мимо которых она проходила, босая, машут ветви и словно нагоняют тьму! «Нет, в городе лучше», — подумала про свой дом Елена Петровна.
Он сказал, что с одной стороны фасада растет очень высокий дуб, вершина которого
поднимается выше третьего этажа. В третьем этаже, против дуба, расположены
окна комнат, занимаемых Галуэем, слева и справа от него, в том же этаже, помещаются Томсон и Дигэ. Итак, мы уговорились с Попом, что я влезу на это дерево после восьми, когда все разойдутся готовиться
к торжеству, и употреблю в дело таланты, так блестяще примененные мной под
окном Молли.
Я до того изумился, что слова не промолвил, а она приблизилась
к окну и, прислонившись
к стене плечом, осталась неподвижною; только грудь судорожно
поднималась и глаза блуждали, и с легким оханьем вырывалось дыхание из помертвелых губ.
Постояв на пороге генеральского кабинета, я раздумал входить и вышел незамеченный.
Поднявшись к себе и отворив дверь, я в полутемноте заметил вдруг какую-то фигуру, сидевшую на стуле в углу, у
окна. Она не
поднялась при моем появлении. Я быстро подошел, посмотрел, и — дух у меня захватило: это была Полина!
Вдруг она
поднялась с
окна, подошла
к столу и, смотря на меня с выражением бесконечной ненависти, с дрожавшими от злости губами, сказала мне...
Мы подошли
к небольшому домику в пять
окон, до нас донеслись звуки рояля и певший что-то мужской приятный голос; потом послышался очень сильный кашель, продолжавшийся все время, пока мы
поднимались по небольшой лесенке в сени и раздевались.
Дом Плодомасовой посетил небольшой отдел разбойничьей шайки. Шайка эта, зная, что в доме Плодомасовой множество прислуги, между которой есть немало людей, очень преданных своей госпоже, не рисковала напасть на дом открытой силой, а действовала воровски. Разбойники прошли низом дома, кого заперли, кого перевязали и, не имея возможности проникнуть наверх
к боярыне без большого шума через лестницу, проникли
к ней в
окно,
к которому как нельзя более было удобно
подниматься по стоявшей здесь старой черной липе.
К часу ночи на дворе
поднялся упорный осенний ветер с мелким дождем. Липа под
окном раскачивалась широко и шумно, а горевший на улице фонарь бросал сквозь ее ветви слабый, причудливый свет, который узорчатыми пятнами ходил взад и вперед по потолку. Лампадка перед образом теплилась розовым, кротко мерцающим сиянием, и каждый раз, когда длинный язычок огня с легким треском вспыхивал сильнее, то из угла вырисовывалось в золоченой ризе темное лицо спасителя и его благословляющая рука.
Мороз все крепчал. Здание станции, которое наполовину состояло из юрты и только наполовину из русского сруба, сияло огнями. Из трубы над юртой целый веник искр торопливо мотался в воздухе, а белый густой дым
поднимался сначала кверху, потом отгибался
к реке и тянулся далеко, до самой ее середины… Льдины, вставленные в
окна, казалось, горели сами, переливаясь радужными оттенками пламени…
— Экой чертушко! — сказал Челновский, смеясь и смотря, как Василий Петрович
поднимался с земли и пробирался
к окну сквозь густые кусты акации и сирени.
Сел, сказывают, под ракитой, насупротив хозяйских
окон, подозвал Султанку, да так и просидел до зорьки, а зорькою
поднялся и опять
к своему месту.
Кто-то постучал снаружи в
окно, над самой головой студента, который вздрогнул от неожиданности. Степан
поднялся с полу. Он долго стоял на одном месте, чмокал губами и, точно жалея расстаться с дремотою, лениво чесал грудь и голову. Потом, сразу очнувшись, он подошел
к окну, прильнул
к нему лицом и крикнул в темноту...
Я шел
к окну в четвертый раз. Теперь каторжник стоял неподвижно и только протянутой рукою указывал мне прямо на четырехугольник двора, за стеной цейхгауза. Затем он еще присел,
поднялся, как будто делая прыжок, и взмахом обеих рук указал, что мне следует потом бежать вдоль тюремной стены направо. Я вспомнил, что тут крутые поросшие бурьяном пустынные обрывы горы ведут
к реке Иртышу или Тоболу и что внизу раскинута прибрежная часть города, с трактирами и кабаками…
Оба грустят под голубым снегом. Пропадают в нем. И снег грустит. Он запорошил уже и мост, и корабли. Он построил белые стены на канве деревьев, вдоль стен домов, на телеграфных проволоках. И даль земная и даль речная
поднялись белыми стенами, так что все бело, кроме сигнальных огней на кораблях и освещенных
окон домов. Снежные стены уплотняются. Они кажутся близкими одна
к другой. Понемногу открывается —
Позавтракал Карп Алексеич и лениво
поднялся с места, хотел идти принимать от мужиков приносы и краем уха слушать ихние просьбы… Вдруг с шумом и бряканьем бубенчиков подкатила
к крыльцу тележка. Выглянул писарь в
окно, увидел Алексея.