Неточные совпадения
Держась за верх рамы, девушка смотрела и улыбалась. Вдруг нечто,
подобное отдаленному зову, всколыхнуло ее изнутри и вовне, и она как бы проснулась еще раз от явной действительности к тому, что явнее и несомненнее. С этой минуты ликующее богатство
сознания не оставляло ее. Так, понимая, слушаем мы речи людей, но, если повторить сказанное, поймем еще раз, с иным, новым значением. То же было и с ней.
Никто в те времена не отрекся бы от
подобной фразы: «Конкресцирование абстрактных идей в сфере пластики представляет ту фазу самоищущего духа, в которой он, определяясь для себя, потенцируется из естественной имманентности в гармоническую сферу образного
сознания в красоте».
Если признать соборность и церковное
сознание внешним для меня авторитетом и экстериоризировать мою совесть в соборный церковный коллектив, то оправдываются церковные процессы, совершенно формально
подобные коммунистическим процессам.
Правда, что массы безмолвны, и мы знаем очень мало о том внутреннем жизненном процессе, который совершается в них. Быть может, что продлившееся их ярмо совсем не представлялось им мелочью; быть может, они выносили его далеко не так безучастно и тупо, как это кажется по наружности… Прекрасно; но ежели это так, то каким же образом они не вымирали сейчас же, немедленно, как только
сознание коснулось их? Одно
сознание подобных мук должно убить, а они жили.
И что такое в
подобных людях
сознание?
В каждом слове и движении его выражалась гордость, основанная на
сознании того, что он пожертвовал собой для матери и выкупил имение, и презрение к другим за то, что они ничего
подобного не сделали.
Бывают такие времена,
подобные весне, когда старое общественное мнение еще не разрушилось и новое еще не установилось, когда люди уже начинают обсуживать поступки свои и других людей на основании нового
сознания, а между тем в жизни по инерции, по преданию продолжают подчиняться началам, которые только в прежние времена составляли высшую степень разумного
сознания, но которые теперь уже находятся в явном противоречии с ним.
Каждый человек нашего времени с невольно усвоенным им христианским
сознанием находится в положении, совершенно
подобном положению спящего человека, который видит во сне, что он должен делать то, чего, как он знает это и во сне, он не должен делать.
— Вполне, Елена Николаевна, вполне. Какое же может быть лучше призвание? Помилуйте, пойти по следам Тимофея Николаевича… Одна мысль о
подобной деятельности наполняет меня радостью и смущением, да… смущением, которого… которое происходит от
сознания моих малых сил. Покойный батюшка благословил меня на это дело… Я никогда не забуду его последних слов.
Согласен, можно объяснить происшествие двойным
сознанием Рибо [Рибо Теодюль (1839–1916) — французский психолог.] или частичным бездействием некоторой доли мозга,
подобным уголку сна в нас, бодрствующих, как целое.
— Чрезвычайно трудное-с: еще ни одно наше поколение ничего
подобного не одолевало, но зато-с мы и только мы, первые, с
сознанием можем сказать, что мы уже не прежние вздорные незабудки, а мы — сила, мы оппозиция, мы идем против невежества массы и, по теории Дарвина, будем до истощения сил бороться за свое существование. Quoi qu'il arrive, [Что бы ни случилось — Франц.] а мы до новолуния дадим генеральное сражение этому русскому духу.
И надо сказать, что в прежнее время, когда еще
сознание личности и ее прав не поднялось в большинстве, почти только
подобными выходками и ограничивались протесты против самодурного гнета.
Таким образом, оставалось только гордиться и торжествовать. Но, увы! опасения — такая вещь, которая, однажды закравшись в душу, уже не легко покидает ее. Опровергнутые в одной форме, они отыщут себе другую, третью и т. д. и будут смущать человека до тех пор, пока действительно не доведут его до
сознания эфемерности его торжества. Нечто
подобное случилось и со мной.
По-видимому, такая всеобщая готовность должна бы произвести в обществе суматоху и толкотню. Однако ж ничего
подобного не усматривается. Везде порядки, везде твердое
сознание, что толкаться не велено. Но прикажите — и мы изумим мир дерзостными поступками.
Но отчасти
подобное уже не раз допускалось в искусстве: Виктор Гюго, например, в своем шедевре «Последний день приговоренного к смертной казни» [«Последний день приговоренного к смертной казни» — роман В. Гюго (1829), особенно близкий Достоевскому, самому пережившему мучительные часы и минуты ожидания казни, и по гуманистическому содержанию (протест против смертной казни), и по методу изображения предсмертных мыслей и чувств героя, лихорадочно сменяющихся в его
сознании и обращенных патетически к современникам и потомкам.
Одна мысль о
подобной деятельности наполняет меня радостью и смущением… да, смущением, которого… которое происходит от
сознания моих малых сил».
Между тем как Маша и ей
подобные упорно идут дальше и дальше в своих рассуждениях и запросах, однажды проявившихся, Зиночка рада, напротив, усыпить все, что поднимается из глубины ее
сознания.
У нас нет надобности в такой крутой мере [, и невозможно ожидать
подобных манифестаций]: общественное
сознание нейдет дальше сплетен.
Но отчего же
подобные вспышки «божьей искры» так слабы, так бедны результатами? Отчего пробужденное на миг
сознание засыпает снова так скоро? Отчего человеческие инстинкты и чувства так мало проявляются в практической деятельности, ограничиваясь больше вздохами и жалобами да пустыми мечтами?
И в этом-то пробуждении человеческого
сознания всего более заслуживает наше сочувствие, и возможностью
подобных сознательных движений он искупает ту противную, апатичную робость и безответность, с которою всю жизнь подставляет себя чужому произволу и всякой обиде.
Но вместо того чтобы любоваться на
подобные подвиги, г. Голядкин возмущается против них всею долею того забитого, загнанного
сознания, какая ему осталась после ровного и тихого гнета жизни, столько лет непрерывно покоившегося на нем.
Это-то вот горькое раздумье над собою, приведшее меня к такому
сознанию, и заставило меня несколько иначе посмотреть на Лидиньку и ей
подобных.
Пример
подобного отношения являет тот же Кант, который в число своих систематически распланированных критик, по мысли его, имеющих обследовать все основные направления и исчерпать все содержание
сознания, не включил, однако, особой «критики силы религиозного суждения», между тем как известно, что трансцендентальная характеристика религии запрятана у него во все три его критики [Нам могут возразить, что таковая четвертая критика у Канта в действительности имеется, это именно трактат «Die Religion innerhalb der blossen Vernunft» (написанный в 1793 году, т. е. уже после всех критик), в наибольшей степени дающий ему право на титул «философа протестантизма».
Сторонникам
подобного понимания мифа не приходит даже на мысль такой простой, а вместе с тем и основной вопрос: чем же был миф для самих мифотворцев, в
сознании которых он зарождался, что они сами думали о рождающемся в них мифе?
Подобным же образом и догматы в том виде, как изучает их Dogmengeschichje [История догматов (нем.) — название фундаментального исследования А. Гарнака (т. 1–3, 1885–1889).], суть лишь доктринальные тезисы, Lehrsätze [Научное положение, тезис (нем)], исторически обусловленные в своем возникновении, для религиозного же
сознания они суть символы встреч с Божеством, религиозные реальности.
Больше, чем кто-либо другой, Достоевский знает, что разуму и не дано собственными силами разрешать
подобные вопросы; разум может только передать
сознанию ответы другого голоса, лежащего глубже и сокровеннее.
Психе, как указывает Нэгельсбах, есть у Гомера принцип животной, а не духовной жизни, это, сообразно первоначальному значению слова, — «дух», дыхание человека. Покинув тело, эта психе-душа улетает в подземное царство в виде смутного двойника умершего человека, в виде тени,
подобной дыму. (Она лишена чувства,
сознания, хотения. — как раз всего того, что составляет «я» человека, его душу в нашем смысле.)
Только слабость
сознания, пораженного грехом, выбрасывает рай и ад вовне, переносит их в объективный порядок,
подобный порядку природы.
Не из познаний законов вещества, как это думают, мы можем познавать закон организмов, и не из познания закона организмов мы можем познавать себя, как разумное
сознание, но наоборот. Прежде всего мы можем и нам нужно познать самих себя, т. е. тот закон разума, которому для нашего блага должна быть подчинена наша личность, и тогда только нам можно и нужно познать и закон своей животной личности и
подобных ей личностей, и, еще в большем отдалении от себя, законы вещества.
Человеку представляется, что жизнь его останавливается и раздваивается, но эти задержки и колебания суть только обман
сознания (
подобный обману внешних чувств). Задержек и колебаний истинной жизни нет и не может быть: они только нам кажутся при ложном взгляде на жизнь.
То, что он называет своей жизнью, его существование от рождения, никогда и не было его жизнью; представление его о том, что он жил всё время от рождения и до настоящей минуты, есть обман
сознания,
подобный обману
сознания при сновидениях: до пробуждения не было никаких сновидений, они все сложились в момент пробуждения.
Точно так же и
подобных нам людей и самих себя мы тогда только признаем живыми, когда наша животная личность, кроме подчинения своему закону организма, подчинена еще высшему закону разумного
сознания.
Если же он и находит нечто,
подобное началу этого
сознания, то он находит его уже никак не в своем плотском рождении, а в области, не имеющей ничего общего с этим плотским рождением.
Для чего дано человеку это
сознание личности, противящейся проявлению истинной его жизни? На вопрос этот можно ответить
подобным же вопросом, который могло бы сделать животное, стремящееся к своим целям сохранения своей жизни и рода.
Но религиозное
сознание, признающее святость,
подобную Серафимовой, единственным путем восхождения, должно признать гениальность,
подобную пушкинской, лишенной религиозной ценности, несовершенством и грехом.
Что человек — творец,
подобный Богу-Творцу, об этом ничего не раскрыто в
сознании отцов и учителей церкви.