Неточные совпадения
К удивлению Самгина все это кончилось
для него не так, как он ожидал. Седой жандарм и товарищ прокурора вышли в столовую с видом
людей, которые поссорились; адъютант сел к столу и начал писать, судейский, остановясь у окна, повернулся спиною ко всему, что происходило в комнате. Но седой
подошел к Любаше и негромко сказал...
Смотритель
подошел к ним, и Нехлюдов, не дожидаясь его замечания, простился с ней и вышел, испытывая никогда прежде не испытанное чувство тихой радости, спокойствия и любви ко всем
людям. Радовало и подымало Нехлюдова на неиспытанную им высоту сознание того, что никакие поступки Масловой не могут изменить его любви к ней. Пускай она заводит шашни с фельдшером — это ее дело: он любит ее не
для себя, а
для нее и
для Бога.
Осматривая собравшихся гостей, Лопухов увидел, что в кавалерах нет недостатка: при каждой из девиц находился молодой
человек, кандидат в женихи или и вовсе жених. Стало быть, Лопухова пригласили не в качестве кавалера; зачем же? Подумавши, он вспомнил, что приглашению предшествовало испытание его игры на фортепьяно. Стало быть, он позван
для сокращения расходов, чтобы не брать тапера. «Хорошо, — подумал он: — извините, Марья Алексевна», и
подошел к Павлу Константинычу.
Подозрительность этого
человека, казалось, все более и более увеличивалась; слишком уж князь не
подходил под разряд вседневных посетителей, и хотя генералу довольно часто, чуть не ежедневно, в известный час приходилось принимать, особенно по делам, иногда даже очень разнообразных гостей, но, несмотря на привычку и инструкцию довольно широкую, камердинер был в большом сомнении; посредничество секретаря
для доклада было необходимо.
Был случай, что Симеон впустил в залу какого-то пожилого
человека, одетого по-мещански. Ничего не было в нем особенного: строгое, худое лицо с выдающимися, как желваки, костистыми, злобными скулами, низкий лоб, борода клином, густые брови, один глаз заметно выше другого. Войдя, он поднес ко лбу сложенные
для креста пальцы, но, пошарив глазами по углам и не найдя образа, нисколько не смутился, опустил руку, плюнул и тотчас же с деловым видом
подошел к самой толстой во всем заведении девице — Катьке.
— Именно оттого, — хе-хе-хе, — что просто. Именно оттого. Веревка — вервие простое.
Для него, во-первых, собака — что такое? Позвоночное, млекопитающее, хищное, из породы собаковых и так далее. Все это верно. Нет, но ты
подойди к собаке, как к
человеку, как к ребенку, как к мыслящему существу. Право, они со своей научной гордостью недалеки от мужика, полагающего, что у собаки, некоторым образом, вместо души пар.
Ему бы хотелось
подойти к адъютанту, с которым он кланялся, и поговорить с этими г-ми совсем не
для того, чтобы капитан Обжогов и прапорщик Сусликов и поручик Пиштецкий и др. видели, что он говорит с ними, но просто
для того, что они приятные
люди, притом знают все новости — порассказали бы…
Иона дергает вожжами и чмокает. Двугривенный цена не сходная, но ему не до цены… Что рубль, что пятак —
для него теперь все равно, были бы только седоки… Молодые
люди, толкаясь и сквернословя,
подходят к саням и все трое сразу лезут на сиденье. Начинается решение вопроса: кому двум сидеть, а кому третьему стоять? После долгой перебранки, капризничанья и попреков приходят к решению, что стоять должен горбач, как самый маленький.
Как ни скрыта
для каждого его ответственность в этом деле, как ни сильно во всех этих
людях внушение того, что они не
люди, а губернаторы, исправники, офицеры, солдаты, и что, как такие существа, они могут нарушать свои человеческие обязанности, чем ближе они будут подвигаться к месту своего назначения, тем сильнее в них будет подниматься сомнение о том: нужно ли сделать то дело, на которое они едут, и сомнение это дойдет до высшей степени, когда они
подойдут к самому моменту исполнения.
Что может быть глупее, как сдернуть скатерть с вполне сервированного стола, и, тем не менее,
для человека, занимающегося подобными делами, это не просто глупость, а молодечество и даже, в некотором роде, рыцарский подвиг, в основе которого лежит убеждение: другие мимо этого самого стола пробираются боком, а я
подхожу и прямо сдергиваю с него скатерть!
— Тише! Бога ради тише! Что вы? Я не слышал, что вы сказали… не хочу знать… не знаю… Боже мой! до чего мы дожили! какой разврат! Ну что после этого может быть священным
для нашей безумной молодежи? Но извините: мне надобно исполнить приказание генерала Дерикура. Милостивый государь! — продолжал жандарм,
подойдя к Рославлеву, — на меня возложена весьма неприятная обязанность; но вы сами военный
человек и знаете, что долг службы… не угодно ли вам идти со мною?
В сущности, Арефа струхнул, а напустил на себя храбрость
для видимости: ночью-то не видно. Таинственный
человек еще раз огляделся кругом и
подошел. Это был плечистый мужик в рваном зипуне и рваной шляпенке.
Некоторое время Якову казалось, что в общем всё идёт хорошо, война притиснула
людей, все стали задумчивее, тише. Но он привык испытывать неприятности, предчувствовал, что не все они кончились
для него, и смутно ждал новых. Ждать пришлось не очень долго, в городе снова явился Нестеренко под руку с высокой дамой, похожей на Веру Попову; встретив на улице Якова, он, ещё издали, посмотрел сквозь него, а
подойдя, поздоровавшись, спросил...
Но всё-таки послали будочника Машку Ступу, городского шута и пьяницу; бесстыдно, при всех
людях и не стесняясь женщин, Ступа снял казённые штаны, а измятый кивер [головной убор — Ред.] оставил на голове, перешёл илистую Ватаракшу вброд, надул свой пьяный животище, смешным, гусиным шагом
подошёл к чужому и,
для храбрости, нарочито громко спросил...
— Отчего?..
Для чего вы такой зломнительный? Нехорошо иметь мрачный взгляд на жизнь. В ваши цветущие годы жизнь должна
человека радовать и увлекать, Я о вас говорил с вашим начальником, и он вас хвалит, а отнюдь не говорит того, будто вы не
подходите. Извините меня: вы сами себе создаете какое-то особенное, нелюбимое положение между товарищами.
— Нет, это что-о! Не в том сила! А просто я есть заразный
человек… Не доля мне жить на свете… Ядовитый дух от меня исходит. Как я близко к
человеку подойду, так сейчас он от меня и заражается. И
для всякого я могу с собой принести только горе… Ведь ежели подумать — кому я всей моей жизнью удовольствие принес? Никому! А тоже, со многими
людьми имел дело… Тлеющий я
человек…
Я слушал доктора и по своей всегдашней привычке подводил к нему свои обычные мерки — материалист, идеалист, рубль, стадные инстинкты и т. п., но ни одна мерка не
подходила даже приблизительно; и странное дело, пока я только слушал и глядел на него, то он, как
человек, был
для меня совершенно ясен, но как только я начинал подводить к нему свои мерки, то при всей своей откровенности и простоте он становился необыкновенно сложной, запутанной и непонятной натурой.
Но в это время
подошел довольно пожилой
человек, заговорил с ней на каком-то непонятном
для Пискарева языке и подал ей руку.
Лукавый бес не дремал, дальше-больше, перестал я петь в хоре и уж вовсе не хожу в церковь; так уж я об себе понимаю, будто я
человек праведный, а церковь по своему несовершенству
для меня не
подходит, то есть, подобно падшему ангелу, возмечтал я в гордыне своей до невероятия.
Клеопатра Сергеевна(с усилием над собой
подходя к Мировичу). Прощайте, Вячеслав, не сердитесь на меня и не проклинайте очень, и если будете вспоминать меня, то знайте: мы, женщины, тоже имеем свое честолюбие, и когда женщина кого истинно любит, так ей вовсе не нужно, чтоб этот
человек вечно сидел около нее и чтобы вечно видеть его ласки. Напротив.
Для нее всего дороже, чтоб он был спокоен и доволен, где бы он ни жил — вместе или врозь с нею!
— Под вечер завтра к леснику придут мужики из Броварок, трое, насчёт Думы желают объяснения. Вы сначала Авдея им пошлите: парень серьёзный, язык-то у него привешен хорошо, и деревенскую жизнь до конца знает он. А после него — Алексея, этот озорник даже камень раздразнить может, а потом уж кого-нибудь из Егоров,
для солидности. Вот так-то — к
людям надо осторожно подходить-то, а не то, что после скобеля да топором. Вы глядите, как я вам народ сгоняю, а? То-то!
Лиза смутилась несколько этими словами и повторенным, как будто нечаянным, прикосновением ноги. Она, прежде чем подумала, сказала что-то
для того только, чтобы смущение ее не было заметно. Она сказала: «Да, славно в лунные ночи гулять». Ей становилось что-то неприятно. Она увязала банку, из которой выкладывала грибки, и собиралась уйти от окна, когда к ним
подошел корнет, и ей захотелось узнать, что это за
человек такой.
Городищев (
подходит к Агнесе Ростиславовне, становится на колени). Бедная страдалица! (Агнеса Ростиславовна лежит умершая). Любить
людей, благодетельствовать им, жить только
для счастья других — и вот награда за это! Бедная страдалица! (Берет ее руку.)
Для начатия сношений у Семена Ивановича был всегда в запасе свой особый, довольно хитрый, а весьма, впрочем, замысловатый маневр, частию уже известный читателю: слезет, бывало, с постели своей около того времени, как надо пить чай, и если увидит, что собрались другие где-нибудь в кучку
для составления напитка,
подойдет к ним как скромный, умный и ласковый
человек, даст свои законные двадцать копеек и объявит, что желает участвовать.
— Кто? А, например, хоть этот Лука Благоприобретов. Признаться сказать, если что и заставило меня поближе
подойти к ним, там именно эта оригинальная личность, с ее фанатической верой, с ее упорным трудом. Ведь это же
человек честный, а он был
для меня совсем новым, невиданным явлением жизни. Вот, если хотите, мое оправдание.
Одно только можно сказать: к такому богу и к такой религии совершенно неприложимы слова Геффдинга о лазарете, подбирающем в походе усталых и раненых, — слова, которые так
подходили к религии Достоевского. Скорее вспоминается Ницше: «Кто богат, тот хочет отдавать; гордому народу нужен бог, чтобы приносить жертвы. Религия, при таких предусловиях, есть форма благодарности.
Люди благодарны за самих себя:
для этого им нужен бог».
В чем основная истина жизни? В чем ценность жизни, в чем ее цель, ее смысл? Тысячи ответов дает на эти вопросы
человек, и именно множественность ответов говорит о каком-то огромном недоразумении, здесь происходящем. Недоразумение в том, что к вопросам
подходят с орудием, совершенно непригодным
для их разрешения. Это орудие — разум, сознание.
К восьми часам утра мы перебрались через последний мыс и
подошли к реке Нельме. На другой ее стороне стояла юрта. Из отверстия в ее крыше выходил дым; рядом с юртой на песке лежали опрокинутые вверх дном лодки, а на самом берегу моря догорал костер, очевидно он был разложен специально
для нас. Его-то мы и видели ночью. Из юрты вышел
человек и направился к реке. В левой руке он держал за жабры большую рыбину, а в правой — нож.
Греческое понимание
человека, как разумного существа, не
подходит для персоналистической философии.
— Вы не хорошие и не плохие. Он за народное дело в тюрьме сидел, бедных даром лечит, а к вашему порогу
подойдет бедный, — «доченька, погляди, там под крыльцом корочка горелая валялась, собака ее не хочет есть, — подай убогому
человеку!» Ваше название — «файдасыз» [Великолепное татарское слово, значит оно: «
человек, полезный только
для самого себя». Так в Крыму татары называют болгар. (Прим. В. Вересаева.)]!.. Дай, большевики придут, они вам ваши подушки порастрясут!
Но и
люди, не видящие жизни, если бы они только
подходили ближе к тем привидениям, которые пугают их, и ощупывали бы их, увидали бы, что и
для них привидение — только привидение, а не действительность.
В министерстве финансов тогда собралась компания очень больших волокит, и сам министр считался в этой компании не последним. Любовных грешков у графа Канкрина, как у очень умного
человека, с очень живою фантазией, было много, но к той поре, когда
подошел комический случай, о котором теперь наступает рассказ, граф уже был в упадке телесных сил и не совсем охотно, а более
для одного приличия вел знакомство с некоторой барынькой полуинтендантского происхождения.
Слова эти не
подходят для пророка и не будут им услышаны, сердце его ранено судьбой
человека, народа, мировой истории, в этом его активизм, его неспособность к квиетизму.
— Ведь
люди одинаковы, — с горечью сказала она. — Везде теперь одно и то же. Я к ним не
подхожу, не ко времени. Столетием раньше родилась, чем бы мне следовало, или несколькими столетиями опоздала. Теперь я не гожусь. Глупа
для жизни. Не понимаю ее. И не умею наполовину жить…
Для меня, мой друг, один исход остается: уехать туда, где не нужно современного ума. И я уеду! — загадочно добавила она.
— Не здесь, князь; мы место
для беседы найдем укромное, без лишних
людей, да и тебя с семьей беспокоить мне не приходится, я его с собой возьму… Пойдем, князь Воротынский, — он с особой иронией подчеркнул его титул, — по приказу царя и великого князя всея Руси Иоанна Васильевича, ты мой пленник! — торжественно произнес Малюта,
подходя к Владимиру и кладя ему руку на плечо.
Усталые от кровавой работы,
подходили эти люди-звери к выставленным
для них догадливой Марфой чанам с брагой, медом и вином; кто успевал — черпал из них розданными ковшами, а у кого последние были вышиблены в общей сумятице, те черпали окровавленными пригоршнями и пили это адское питье, состоявшее из польской браги и русской крови.
В один из далеко не прекрасных
для последнего воскресных вечеров 1871 года он вместе со своим товарищем, Михаилом Масловым, сидел в первом ряду «Буффа», что было запрещено даже в других, не находившихся под начальственным запретом театрах, как вдруг, в антракте,
подходит к молодым
людям известный в то время блюститель порядка в Петербурге Гофтреппе, в сопровождении полицейского офицера.
— Совестно перед ней, вот слово, вот что меня давит, душит в ее присутствии. Ее превосходство… А при этом счастия быть не может. Каждая минута натянута, отравлена. Нам только тогда легко с
людьми, когда мы чувствуем, что мы равны… Зачем она такая хорошая, отчего не хуже — тогда счастье бы было
для нас возможно. Она бы
подходила больше ко мне. Уж очень чиста! Как ангел, а мы
люди грешные, больше чертей любим, с чертями веселее, — через силу улыбнулся он.
— Не понимаю, не понимаю! — говорила она, шевеля перед своим лицом пальцами. — Это невозможно и… и неразумно! Вы поймите, что это… это хуже ссылки, это могила
для живого
человека! Ах, господи, — горячо сказала она,
подходя к Лихареву и шевеля пальцами перед его улыбающимся лицом; верхняя губа ее дрожала и колючее лицо побледнело. — Ну, представьте вы голую степь, одиночество. Там не с кем слова сказать, а вы… увлечены женщинами! Шахты и женщины!
Юрка упоенно переживал восторги своего медового месяца. Но горек-горек был этот мед. Когда он назавтра свободно, как близкий
человек,
подошел к Лельке, то получил такой отпор, как будто это не он был перед нею, а Спирька или кто другой. Никогда он не знал, когда она взглянет на него зовущим взглядом. И каждая ее ласка была
для него нежданною радостью. Но именно поэтому ласка была мучительно-сладка.
Сибирь, рудники, пасть медведя, капе́ль горячего свинца на темя — нет муки, нет казни, которую взбешенный Бирон не назначил бы Гросноту за его оплошность. Кучера, лакеи, все, что
подходило к карете, все, что могло приближаться к ней, обреклось его гневу. Он допытает, кто тайный домашний лазутчик его преступлений и обличитель их; он
для этого поднимет землю, допросит утробу живых
людей, расшевелит кости мертвых.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих
людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий с длинными ногами, рябой
человек, как будто
для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия,
подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Убегая из Москвы,
люди этого войска захватили с собой всё, чтò было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный trésor. [сокровище.] Увидав обоз, загромождавший армию, Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своею опытностью войны, не велел сжечь все лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала,
подходя к Москве; он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся
для провианта, больных и раненых.
— Если муж твой и дети той веры, которой теперь отдают высшие
люди высший почет в Византии и в Дамаске, то тогда совесть моя дозволяет мне оказать тебе помощь.
Подойди же сюда и возьми по монете
для каждого из кисы добрых даяний.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой
человек сделался теперь всё
для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже
для меня всего на свете». Князь Андрей
подошел к ней, опустив глаза.
Люди 20-х годов, считая телесное наказание позорным действием
для себя, сумели уничтожить его в военной службе, где оно считалось необходимым;
люди нашего времени спокойно применяют его не над солдатами, а над всеми
людьми одного из сословий русского народа и осторожно, политично, в комитетах и собраниях, со всякими оговорками и обходами, подают правительству адресы и прошения о том, что наказание розгами не соответствует требованиям гигиены и потому должно бы было быть ограничено, или что желательно бы было, чтобы секли только тех крестьян, которые не кончили курса грамоты, или чтобы были уволены от сечения те крестьяне, которые
подходят под манифест по случаю бракосочетания императора.