Неточные совпадения
Варвара (сходит по тропинке и, закрыв лицо платком, подходит
к Борису). Ты, парень, подожди. Дождешься чего-нибудь. (Кудряшу.)
Пойдем на
Волгу.
— «Иван Иванович!» — сказала Вера умоляющим голосом. «Вера Васильевна! — перебил он, — решите,
идти мне завтра
к Татьяне Марковне и просить вашей руки или кинуться в
Волгу!..»
—
Пойдем, Марфенька,
к обрыву, на
Волгу смотреть.
Она не читала, а глядела то на
Волгу, то на кусты. Увидя Райского, она переменила позу, взяла книгу, потом тихо встала и
пошла по дорожке
к старому дому.
Он убаюкивался этою тихой жизнью, по временам записывая кое-что в роман: черту, сцену, лицо, записал бабушку, Марфеньку, Леонтья с женой, Савелья и Марину, потом смотрел на
Волгу, на ее течение, слушал тишину и глядел на сон этих рассыпанных по прибрежью сел и деревень, ловил в этом океане молчания какие-то одному ему слышимые звуки и
шел играть и петь их, и упивался, прислушиваясь
к созданным им мотивам, бросал их на бумагу и прятал в портфель, чтоб, «со временем», обработать — ведь времени много впереди, а дел у него нет.
Бабушка отпускала Марфеньку за
Волгу,
к будущей родне, против обыкновения молчаливо, с некоторой печалью. Она не обременяла ее наставлениями, не вдавалась в мелочные предостережения, даже на вопросы Марфеньки, что взять с собой, какие платья, вещи — рассеянно отвечала: «Что тебе вздумается». И велела Василисе и девушке Наталье, которую
посылала с ней, снарядить и уложить, что нужно.
— Да что это вы
идете, как черепаха! Пойдемте
к обрыву, спустимся
к Волге, возьмем лодку, покатаемся! — продолжала она, таща его с собой, то смеясь, то вдруг задумываясь.
— Мой грех! — сказала она, будто простонала, положив руки на голову, и вдруг ускоренными шарами
пошла дальше, вышла
к Волге и стала неподвижно у воды.
— Пойдемте туда! — говорила она, указывая какой-нибудь бугор, и едва доходили они туда, она тащила его в другое место или взглянуть с какой-нибудь высоты на круто заворотившуюся излучину
Волги, или
шла по песку, где вязли ноги, чтоб подойти поближе
к воде.
Холера — это слово, так знакомое теперь в Европе, домашнее в России до того, что какой-то патриотический поэт называет холеру единственной верной союзницей Николая, — раздалось тогда в первый раз на севере. Все трепетало страшной заразы, подвигавшейся по
Волге к Москве. Преувеличенные слухи наполняли ужасом воображение. Болезнь
шла капризно, останавливалась, перескакивала, казалось, обошла Москву, и вдруг грозная весть «Холера в Москве!» — разнеслась по городу.
Это был крутой съезд
к Волге, по которой
шел зимний тракт.
— Главное, помните, что здесь должен быть особый тип парохода, принимая большую быстроту, чем на
Волге и Каме. Корпус должен быть длинный и узкий… Понимаете, что он должен
идти щукой… да.
К сожалению, наши инженеры ничего не понимают и держатся старинки.
— Ребята! — сказал, подбегая
к ним, один молодец, — атаман опять начал рассказывать про свое житье на
Волге. Все бросили и песни петь, и сказки слушать, сидят вокруг атамана.
Пойдем поскорее, а то места не найдем!
— Нет, не один. Есть у него шайка добрая, есть и верные есаулики. Только разгневался на них царь православный.
Послал на
Волгу дружину свою разбить их, голубчиков, а одному есаулику, Ивану Кольцу, головушку велел отсечь да
к Москве привезти.
Ласково сиял весенний день,
Волга разлилась широко, на земле было шумно, просторно, — а я жил до этого дня, точно мышонок в погребе. И я решил, что не вернусь
к хозяевам и не
пойду к бабушке в Кунавино, — я не сдержал слова, было стыдно видеть ее, а дед стал бы злорадствовать надо мной.
Весною я все-таки убежал:
пошел утром в лавочку за хлебом
к чаю, а лавочник, продолжая при мне ссору с женой, ударил ее по лбу гирей; она выбежала на улицу и там упала; тотчас собрались люди, женщину посадили в пролетку, повезли ее в больницу; я побежал за извозчиком, а потом, незаметно для себя, очутился на набережной
Волги, с двугривенным в руке.
Войска отовсюду окружали его; Меллин и Муфель, также перешедшие через
Волгу, отрезывали ему дорогу
к северу; легкий полевой отряд
шел ему навстречу из Астрахани; князь Голицын и Мансуров преграждали его от Яика...
— Я
к тебе! Лето у тебя свободное? Хочешь на
Волгу?… Только не думай, не запрягу в лямку старого бурлака, а на пароходе в первом классе, да не вверх, как ты в лямке
шел, а вниз побежим.
Благодаря значению Маякина в городе и широким знакомствам на
Волге дело
шло блестяще, но ревностное отношение Маякина
к делу усиливало уверенность Фомы в том, что крестный твердо решил женить его на Любе, и это еще более отталкивало его от старика.
— Будет! Взял я грехов на себя довольно. За
Волгой есть у меня дядя, древний старик, — вся моя родня на земле.
Пойду к нему! Он — пчеляк. Молодой был — за фальшивые бумажки судился…
День был холодный, пестрый, по синему, вымороженному зимою небу быстро плыли облака, пятна света и теней купались в ручьях и лужах, то ослепляя глаза ярким блеском, то лаская взгляд бархатной мягкостью. Нарядно одетые девицы павами плыли вниз по улице,
к Волге, шагали через лужи, поднимая подолы юбок и показывая чугунные башмаки. Бежали мальчишки с длинными удилищами на плечах,
шли солидные мужики, искоса оглядывая группу у нашей лавки, молча приподнимая картузы и войлочные шляпы.
Европе известно, что Екатерина, плывя по величественной
Волге, в то самое время, когда сильная буря устрашала всех бывших с Нею, спокойно переводила «Велисария»,
к бессмертной
славе Мармонтеля!
Ой, во кустах, по-над
Волгой, над рекой,
Вора-молодца смертный час его настиг.
Как прижал вор руки
к пораненной груди, —
Стал на колени — богу молится.
— Господи! Приими ты злую душеньку мою,
Злую, окаянную, невольничью!
Было бы мне, молодцу, в монахи
идти, —
Сделался, мальчонко, разбойником!
Но есть и там свои могилы,
Но там бесплодно гибнут силы,
Там духота, бездумье, лень,
Там время тянется сонливо,
Как самодельная расшива
По тихой
Волге в летний день.
Там только не грешно родиться
Или под старость умирать.
Куда ж
идти?
К чему стремиться?
Где силы юные пытать?
Там
идет речь о Телячьем Броде и Харчевинском перекате [Большие мели на
Волге.], там о ценах на харчи в верховых городах, там о починке поломанной встречным пароходом коноводки, а там еще подальше расспрашивают какого-то армянина, много ль в Астрахани чихирю заготовлено для отправки
к Макарью.
Кончились простины. Из дома вынесли гроб на холстах и, поставив на черный «одёр» [Носилки, на которых носят покойников. За
Волгой, особенно между старообрядцами, носить покойников до кладбища на холстах или же возить на лошадях почитается грехом.], понесли на плечах. До кладбища было версты две, несли переменяясь, но Никифор как стал
к племяннице под правое плечо, так и
шел до могилы, никому не уступая места.
— Обещался, так приедет, — утешала ее Фленушка. — Не кручинься… Завсегда он наезжает, только
Волга вскроется. Гляди, после Пасхи приедет. Вот, Марьюшка, веселье-то у нас тогда
пойдет:
к тебе Семенушка приедет, моего чучелу из Казани шут принесет, Настеньку залучим да ее дружка приманим…
К торговому делу был он охоч, да не больно горазд. Приехал на
Волгу добра наживать, пришлось залежные деньги проживать. Не
пошли ему Господь доброго человека, ухнули б у Сергея Андреича и родительское наследство, и трудом да удачей нажитые деньги, и приданое, женой принесенное. Все бы в одну яму.
Вот Строгоновы, как получили от царя письмо,
послали приказчиков еще собирать народ
к себе. И больше велели подговаривать казаков с
Волги и с Дону. А в то время по
Волге, по Дону казаков много ходило. Соберутся шайками по 200, 300, 600 человек, выберут атамана и плавают на стругах, перехватывают суда, грабят, а на зиму становятся городком на берегу.
«Куда ж теперь?» — спросил он себя мысленно. И стало ему вдруг страшно, жутко и холодно… Замерещилось, будто он, он сам жестоко обидел, оскорбил свое родное дитя, и оно, бедное, безумное, с горя
пошло да в
Волгу кинулось… утопилось… умерло… плывет теперь где-нибудь… или
к берегу прибило волной его мертвое тело…
Свияга — та еще лучше куролесит: подошла
к Симбирску, версты полторы до
Волги остается, — нет, повернула-таки в сторону и
пошла с
Волгой рядом:
Волга на полдень, она на полночь, и верст триста реки друг дружке навстречу текут, а слиться не могут.
Под эти слова еще человека два
к Колышкину в гости пришли, оба пароходные. Петр Степаныч ни того, ни другого не знал. Завязался у них разговор о погоде, стали разбирать приметы и судить по ним, когда на
Волге начнутся заморозки и наступит конец пароходству. Марфа Михайловна вышла по хозяйству. Улучив минуту, Аграфена Петровна кивнула головой Самоквасову, а сама вышла в соседнюю комнату; он за нею
пошел.
На другой либо на третий день приехал в город Патап Максимыч и познакомился с известным ему заочно Мокеем Данилычем. Не на долгое время приехала и Груня порадоваться радости давнишнего своего друга. Кроме Патапа Максимыча, приехал Чубалов, и
пошел у молодых пир, где дорогими гостями были и Колышкины муж с женой. Патап Максимыч звал выходца на русскую землю из бусурманского плена
к себе в Осиповку и отправился вместе с ним за
Волгу.
Пароход «Бирюч» опять пробирался по сомнительному плёсу, хотя и
шел к низовьям
Волги и уже миновал две-три больших стоянки.
Весь вечер и всю ночь, не смыкая глаз до утра, распоряжался он на пожаре. Когда они с Хрящевым прискакали
к дальнему краю соснового заказника, переехав
Волгу на пароме, огонь был еще за добрых три версты, но
шел в их сторону. Начался он на винокуренном заводе Зверева в послеобеденное время. Завод стоял без дела, и никто не мог сказать, где именно загорелось; но драть начало шибко в первые же минуты, и в два каких-нибудь часа остались одни головешки от обширного — правда, старого и деревянного — здания.
Василий Иваныч после пожара два раза ездил в губернский город и дальше по
Волге за Нижний; писал с дороги, но очень маленькие письма и чаще
посылал телеграммы. Вчера он только что вернулся и опять уехал в уездный город.
К обеду должен быть домой.
Тихое и теплое утро, с мелкими кудрявыми облачками в сторону полудня, занялось над заказником лесной дачи, протянувшейся за усадьбой Заводное. Дача, на версту от парка, вниз по течению, сходила
к берегу и перекидывалась за
Волгу, где занимала еще не одну сотню десятин. Там обособился сосновый лес; по заказнику
шел еловый пополам с чернолесьем.
Пошел ты из своей родины, изо Твери, от святого Спаса златоверхого, с его милостью, от великого князя Михаилы Борисовича и от владыки Геннадия; потом поплыл
Волгою, в Калязине взял благословение у игумена Макария; в Нижнем Новгороде ждал татарского посла, что ехал восвояси от нашего великого князя Ивана с кречетами; тут же пристали
к вам наши русские, что
шли по-твоему в дальнюю сторону, и с ними потянул ты
Волгою.