Неточные совпадения
Петербург на него сильно подействовал, особенно женский
пол, ну, и
вино.
Он встал на ноги, посмотрел неуверенно в
пол, снова изогнул рот серпом. Макаров подвел его к столу, усадил, а Лютов сказал, налив полстакана
вина...
Пошли. В столовой Туробоев жестом фокусника снял со стола бутылку
вина, но Спивак взяла ее из руки Туробоева и поставила на
пол. Клима внезапно ожег злой вопрос: почему жизнь швыряет ему под ноги таких женщин, как продажная Маргарита или Нехаева? Он вошел в комнату брата последним и через несколько минут прервал спокойную беседу Кутузова и Туробоева, торопливо говоря то, что ему давно хотелось сказать...
Он исчез. Парень подошел к столу, взвесил одну бутылку, другую, налил в стакан
вина, выпил, громко крякнул и оглянулся, ища, куда плюнуть. Лицо у него опухло, левый глаз почти затек, подбородок и шея вымазаны кровью. Он стал еще кудрявей, — растрепанные волосы его стояли дыбом, и он был еще более оборван, — пиджак вместе с рубахой распорот от подмышки до
полы, и, когда парень пил
вино, — весь бок его обнажился.
Дождь хлынул около семи часов утра. Его не было недели три, он явился с молниями, громом, воющим ветром и повел себя, как запоздавший гость, который, чувствуя свою
вину, торопится быть любезным со всеми и сразу обнаруживает все лучшее свое. Он усердно мыл железные крыши флигеля и дома, мыл запыленные деревья, заставляя их шелково шуметь, обильно
поливал иссохшую землю и вдруг освободил небо для великолепного солнца.
Юноша невольно задумывается: „Да разве он любил меня, когда рождал, — спрашивает он, удивляясь все более и более, — разве для меня он родил меня: он не знал ни меня, ни даже
пола моего в ту минуту, в минуту страсти, может быть разгоряченной
вином, и только разве передал мне склонность к пьянству — вот все его благодеяния…
Но убранство комнат также не отличалось особым комфортом: мебель была кожаная, красного дерева, старой моды двадцатых годов; даже
полы были некрашеные; зато все блистало чистотой, на окнах было много дорогих цветов; но главную роскошь в эту минуту, естественно, составлял роскошно сервированный стол, хотя, впрочем, и тут говоря относительно: скатерть была чистая, посуда блестящая; превосходно выпеченный хлеб трех сортов, две бутылки
вина, две бутылки великолепного монастырского меду и большой стеклянный кувшин с монастырским квасом, славившимся в околотке.
Ветра нет, и нет ни солнца, ни света, ни тени, ни движенья, ни шума; в мягком воздухе разлит осенний запах, подобный запаху
вина; тонкий туман стоит вдали над желтыми
полями.
Меня никто не упрекал в праздности, кое-что из сделанного мною нравилось многим; а знают ли, сколько во всем сделанном мною отразились наши беседы, наши споры, ночи, которые мы праздно бродили по улицам и
полям или еще более праздно проводили за бокалом
вина?
Гоголем расхаживал он по
полям и помахивал нагайкой, ни на йоту не отступая от исконного урочного положения: за первую
вину — пять ударов, за вторую — десять и т. д.
Приехал на гнедом коне своем и запорожец Микитка прямо с разгульной попойки с Перешляя
поля, где поил он семь дней и семь ночей королевских шляхтичей красным
вином.
Но самый большой и постоянный доход давала съемщикам торговля
вином. Каждая квартира — кабак. В стенах, под
полом, в толстых ножках столов — везде были склады
вина, разбавленного водой, для своих ночлежников и для их гостей. Неразбавленную водку днем можно было получить в трактирах и кабаках, а ночью торговал водкой в запечатанной посуде «шланбой».
Традиционно в ночь на 12 января огромный зал «Эрмитажа» преображался. Дорогая шелковая мебель исчезала,
пол густо усыпался опилками, вносились простые деревянные столы, табуретки, венские стулья… В буфете и кухне оставлялись только холодные кушанья, водка, пиво и дешевое
вино. Это был народный праздник в буржуазном дворце обжорства.
Это была свадьба, совершаемая с соблюдением всех старинных обычаев. Венчали перед синагогой на площади, в сумерки. Над женихом и невестой держали богатый балдахин… Читали молитвы, пили
вино, и жених, бросив на
пол рюмку, топтал ее ногой…
Ты
виною будешь, если мать восплачет о сыне своем, убиенном на ратном
поле, и жена о муже своем; ибо опасность плена едва оправдать может убийство, войною называемое.
И бутылки вмиг разбиты,
И бокалы все в окно,
Всюду по
полу разлиты
Пунш и светлое
вино.
— Ну, об этом будем рассуждать после, а теперь я за вами послала, чтобы вы как-нибудь достали мне хоть рюмку теплого
вина, горячего чаю, хоть чего-нибудь, чего-нибудь. Я иззябла, совсем иззябла, я больна, я замерзала в
поле… и даже обморозилась… Я вам хотела написать об этом, да… да не могла… руки вот насилу оттерли снегом… да и ни бумаги, ничего нет… а люди всё переврут…
«Может ли быть, — думала она, глядя на
поле, засеянное чечевицей, — чтобы добрая, разумная женщина не сделала его на целый век таким, каким он сидит передо мною? Не может быть этого. — А пьянство?.. Да другие еще более его пьют… И разве женщина, если захочет, не заменит собою
вина? Хмель — забвение: около женщины еще легче забываться».
Один молодой человек, развязный и красивый, в фуражке с приплюснутыми
полями, лихо надетой набекрень, в шелковой рубашке, опоясанной шнурком с кисточками, тоже повел ее с собой в номера, спросил
вина и закуску, долго врал Любке о том, что он побочный сын графа н что он первый бильярдист во всем городе, что его любят все девки и что он из Любки тоже сделает фартовую «маруху».
Нередко мы целыми вечерами просиживали с ним один на один, и, право, это были недурные вечера. За стаканом доброго
вина он передавал мне заветнейшие мечты свои и, несмотря на полное отсутствие какой-либо теоретической подготовки, по временам даже поражал меня силою
полета своей мысли.
Горехвастов, который совсем было и забыл про Флоранс, посмотрел на меня глазами несколько воспаленными, на минуту задумался, провел как-то ожесточенно рукою по лбу и по волосам и наконец ударил кулаком по столу с такою силой, что несколько рюмок полетело на
пол, а
вино расплескалось на подносе.
— И котлетку, и кофею, и
вина прикажите еще прибавить, я проголодался, — отвечал Петр Степанович, с спокойным вниманием рассматривая костюм хозяина. Господин Кармазинов был в какой-то домашней куцавеечке на вате, вроде как бы жакеточки, с перламутровыми пуговками, но слишком уж коротенькой, что вовсе и не шло к его довольно сытенькому брюшку и к плотно округленным частям начала его ног; но вкусы бывают различны. На коленях его был развернут до
полу шерстяной клетчатый плед, хотя в комнате было тепло.
Целый день он бродил по
полям и по лесу и, возвратясь довольно поздно домой, почти прокрался в кабинет, позвал потихоньку к себе своего камердинера и велел ему подать себе… не есть, — нет, а одного только
вина… и не шампанского, а водки.
— Чем беспощаднее, тем лучше, — воскликнул на это почти ожесточенным голосом Аггей Никитич, — потому что если наказать Миропу Дмитриевну, чего она достойна по
вине своей, так ее следует, как бывало это в старину, взять за косу да и об
пол!
«Аще, — подумал он, — целому стаду, идущу одесную, единая овца идет ошую, пастырь ту овцу изъемлет из стада и закланию предает!» Так подумал Иоанн и решил в сердце своем участь Серебряного. Казнь ему была назначена на следующий день; но он велел снять с него цепи и послал ему
вина и пищи от своего стола. Между тем, чтобы разогнать впечатления, возбужденные в нем внутреннею борьбою, впечатления непривычные, от которых ему было неловко, он вздумал проехаться в чистом
поле и приказал большую птичью охоту.
Вот во
поле, на лужку
Стоит бражка в туеску,
Она пьяная — хмельна,
Крепче всякого
вина…
Имея с собой всегда запас
вина, он особенно любил напоить допьяна всякого встречного, какого бы звания,
пола и возраста он ни был, и больно секал того, кто осмеливался ему противиться.
— Пиши, пиши, отец мой, — сказал он шопотом, как будто предполагая, что какой-нибудь дух сидит между им и бумагой, и, боясь спугнуть его, без шума, потихоньку сел на
пол. Когда дядя Ерошка бывал пьян, любимое положение его бывало на
полу. Оленин оглянулся, велел подать
вина и продолжал писать. Ерошке было скучно пить одному; ему хотелось поговорить.
Слова отца заставили ее повернуть голову к разговаривающим; она стояла, опустив раскрасневшееся лицо к
полу; в чертах ее не было видно, однако ж, ни замешательства, ни отчаяния; она знала, что стоит только ей слово сказать отцу, он принуждать ее не станет. Если чувства молодой девушки были встревожены и на лице ее проглядывало смущение,
виною всему этому было присутствие Вани.
Старик молча махнул рукою, бритые усмехнулись оба, как один, горбоносый выпил
вина и продолжал, следя за
полетом сокола в синем небе...
В маленькой комнате, тесно заставленной ящиками с
вином и какими-то сундуками, горела, вздрагивая, жестяная лампа. В полутьме и тесноте Лунёв не сразу увидал товарища. Яков лежал на
полу, голова его была в тени, и лицо казалось чёрным, страшным. Илья взял лампу в руки и присел на корточки, освещая избитого. Синяки и ссадины покрывали лицо Якова безобразной тёмной маской, глаза его затекли в опухолях, он дышал тяжело, хрипел и, должно быть, ничего не видел, ибо спросил со стоном...
— Ну, так досыта наглядитесь, чего стоят эти роскошные ужины, дорогие
вина и тайные дивиденды караванной челяди. Живым мясом рвут все из-под той же бурлацкой спины… Вы только подумайте, чего стоит снять с мели одну барку в
полую воду, когда по реке идет еще лед? Люди идут на верную смерть, а их даже не рассчитают порядком… В результате получается масса калек, увечных, больных.
Телятев. Стал расплачиваться за
вино, вынул бумажник вот какой (показывает руками), пол-аршина наверное. Чего там нет! Акции всякие, счеты на разных языках, засаленные письма на серой бумаге, писанные мужицким почерком.
Это были люди, привыкшие жить в
поле, гоняться за зверьми и неспособные к мирным чувствам, к сожалению и большой приверженности;
вино, буйство, охота — их единственные занятия, не могли внушить им много набожных мыслей; и если между ними и был один верный, честный слуга, то из осторожности молчал или удалялся.
Они все шестеро, еще мокрые, осипшие и обветренные, ввалились в кофейную Юры, потребовали
вина, орали песни, заказали музыку и плясали, как сумасшедшие, оставляя на
полу лужи воды.
Между тем
вино, сикера и одуряющие курения уже оказывали заметное действие на собравшихся в храме. Чаще слышались крик, и смех, и звон падающих на каменный
пол серебряных сосудов. Приближалась великая, таинственная минута кровавой жертвы. Экстаз овладевал верующими.
Стояли светлые, теплые, лунные ночи — сладкие ночи любви! На ложе из тигровых шкур лежала обнаженная Суламифь, и царь, сидя на
полу у ее ног, наполнял свой изумрудный кубок золотистым
вином из Мареотиса, и пил за здоровье своей возлюбленной, веселясь всем сердцем, и рассказывал он ей мудрые древние странные сказания. И рука Суламифи покоилась на его голове, гладила его волнистые черные волосы.
Я остался на минуту один. Беспорядок, объедки, разбитая рюмка на
полу, пролитое
вино, окурки папирос, хмель и бред в голове, мучительная тоска в сердце и, наконец, лакей, все видевший и все слышавший и любопытно заглядывавший мне в глаза.
— За здоровье… уж я знаю кого, — подхватил он торопливо, выпил
вино, разбил стакан о
пол и прибавил: — Пускай же завтра точно так же разлетится вдребезги мой враг!
Рыбаки забирались в трактир или еще в какое-нибудь веселое место, вышвыривали всех посторонних гостей, запирали наглухо двери и ставни и целые сутки напролет пили, предавались любви, орали песни, били зеркала, посуду, женщин и нередко друг друга, пока сон не одолевал их где попало — на столах, на
полу, поперек кроватей, среди плевков, окурков, битого стекла, разлитого
вина и кровавых пятен.
Монахи и
вино пьют и с женщинами усердно путаются; кои помоложе, те на выселки ночами бегают, к старшим женщины ходят в кельи, якобы
полы мыть; ну, конечно, богомолками тоже пользуются.
— Да что ж вино-с… — немного как бы смутился Павел Павлович, однако подошел к столу и стал допивать свой давно уже налитый последний стакан. Может, он уже и много пил перед этим, так что теперь рука его дрожала, и он расплескал часть
вина на
пол, на рубашку и на жилет, но все-таки допил до дна, — точно как будто и не мог оставить невыпитым, и, почтительно поставив опорожненный стакан на стол, покорно пошел к своей постели раздеваться.
Илюшка встряхнул своими кудрями, глянул на застыдившуюся хозяйку и единым духом выпил все
вино, а бокал разбил об
пол.
В буфете упиваются кавказским коньяком два акцизных надзирателя, ветеринар, помощник пристава и агроном, пьют на «ты», обнимаются, целуются мокрыми мохнатыми ртами,
поливая друг другу шеи и сюртуки
вином, поют вразброд «Не осенний мелкий дождичек» и при этом каждый дирижирует, а к одиннадцати часам двое из них непременно подерутся и натаскают друг у друга из головы кучу волос.
Сказала я хозяйке, да опять сама на печь… гляжу — постеля на
пол сброшена, Дуня поперёк её лежит, а он на коленках пред ней,
вино наливает и кричит: сожгу всю деревню!
Роняет лес багряный свой убор,
Сребрит мороз увянувшее
поле,
Проглянет день как будто поневоле
И скроется за край окружных гор.
Пылай, камин, в моей пустынной келье;
А ты,
вино, осенней стужи друг,
Пролей мне в грудь отрадное похмелье,
Минутное забвенье горьких мук.
Рассуждал я таким образом, потому что наши
поля ржаные, и если родят пшеничку, то очень неавантажную. Но чтобы не осуждать долго своего ближнего, пойду-ка, думаю, лучше в буфет, выпью глоток нашего доброго русского
вина и кусок кулебяки съем. За сытостью критика исчезает.
Ох, лето красное! любил бы я тебя,
Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи.
Ты, все душевные способности губя,
Нас мучишь; как
поля, мы страждем от засухи;
Лишь как бы напоить, да освежить себя
Иной в нас мысли нет, и жаль зимы старухи,
И, проводив ее блинами и
вином,
Поминки ей творим мороженым и льдом.
Во всех трех губерниях считается до мильона крестьян и мещан мужеского
пола. Если половина их отказалась от водки, то и тут выйдет 500 000 человек… Но, по всем известиям, в обществах трезвости гораздо более половины населения. С этим совершенно сходятся и сведения о количестве
вина, проданного и оплаченного акцизом в Ковенской губернии. Вот что напечатано в 96 № «Русского дневника» (8 мая...
Снова саратовец заполнил шампанским стаканы. Патапу Максимычу «Чарочку» беседа запела. Пели и здравствовали Марку Данилычу, Михайле Васильичу, Ивану Григорьичу и всем гостям по очереди. И за всякого пили и за всякого посуду били, много
вина и нá
пол лили. И не одной дюжины стаканов у Манефы как не бывало.