Неточные совпадения
Он спал на голой земле и только в сильные морозы позволял себе укрыться на пожарном сеновале; вместо подушки
клал под головы́ камень; вставал с зарею, надевал вицмундир и тотчас же бил в барабан;
курил махорку до такой степени вонючую, что даже полицейские солдаты и те краснели, когда до обоняния их доходил запах ее; ел лошадиное мясо и свободно пережевывал воловьи жилы.
Полагают, что Боголепов в пьяном виде
курил трубку и заронил искру в сенную труху, но так как он сам при этом случае сгорел, то догадка эта настоящим образом в известность не приведена.
— Позвольте мне вам заметить, что это предубеждение. Я
полагаю даже, что
курить трубку гораздо здоровее, нежели нюхать табак. В нашем полку был поручик, прекраснейший и образованнейший человек, который не выпускал изо рта трубки не только за столом, но даже, с позволения сказать, во всех прочих местах. И вот ему теперь уже сорок с лишком лет, но, благодаря Бога, до сих пор так здоров, как нельзя лучше.
Но этого Скупому мало,
Ему на мысли вспало,
Что, взрезав
Курицу, он в ней достанет
клад.
Она сидела
положив нога на ногу, покачивая левой,
курила тонкую папироску с длинным мундштуком, бесцветный ее голос звучал тихо и почти жалобно.
Ему было под пятьдесят лет, но он был очень свеж, только красил усы и прихрамывал немного на одну ногу. Он был вежлив до утонченности, никогда не
курил при дамах, не
клал одну ногу на другую и строго порицал молодых людей, которые позволяют себе в обществе опрокидываться в кресле и поднимать коленку и сапоги наравне с носом. Он и в комнате сидел в перчатках, снимая их, только когда садился обедать.
Цыплята не пищали больше, они давно стали пожилыми
курами и прятались по курятникам. Книг, присланных Ольгой, он не успел прочесть: как на сто пятой странице он
положил книгу, обернув переплетом вверх, так она и лежит уже несколько дней.
Пришел священник; дьячки пришли, стали петь, молиться,
курить ладаном; я
клал земные поклоны и хоть бы слезинку выронил.
Женщина молча принялась готовить ужин. Она повесила над огнем котел, налила воды и
положила в него две большие рыбины, затем достала свою трубку, набила ее табаком и принялась
курить, время от времени задавая Дерсу вопросы.
— Не знаю, где и спать-то его
положить, — молвила она наконец, — и не придумаю! Ежели внизу, где прежде шорник Степан жил, так там с самой осени не топлено. Ну, ин ведите его к Василисе в застольную. Не велика фря, ночь и на лавке проспит. Полушубок у него есть, чтоб накрыться, а войлок и подушчонку, из стареньких, отсюда дайте. Да уж не
курит ли он, спаси бог! чтоб и не думал!
Петр Иваныч медленно
положил письмо на стол, еще медленнее достал сигару и, покатав ее в руках, начал
курить. Долго обдумывал он эту штуку, как он называл ее мысленно, которую сыграла с ним его невестка. Он строго разобрал в уме и то, что сделали с ним, и то, что надо было делать ему самому.
И в тот же вечер этот господин Сердечкин начал строить
куры поочередно обеим барышням, еще не решивши, к чьим ногам
положит он свое объемистое сердце. Но эти маленькие девушки, почти девочки, уже умели с чисто женским инстинктом невинно кокетничать и разбираться в любовной вязи. На все пылкие подходы юнкера они отвечали...
— О, конечно, и притом всё равно. Но для меня-то оно теперь не равно: вообразите, совсем почти не обедал и потому, если теперь эта
курица, как
полагаю, уже не нужна… а?
Сам же старый Пизонский, весь с лысой головы своей озаренный солнцем, стоял на лестнице у утвержденного на столбах рассадника и, имея в одной руке чашу с семенами, другою погружал зерна,
кладя их щепотью крестообразно, и, глядя на небо, с опущением каждого зерна, взывал по одному слову: „Боже! устрой, и умножь, и возрасти на всякую долю человека голодного и сирого, хотящего, просящего и производящего, благословляющего и неблагодарного“, и едва он сие кончил, как вдруг все ходившие по пашне черные глянцевитые птицы вскричали, закудахтали
куры и запел, громко захлопав крылами, горластый петух, а с рогожи сдвинулся тот, принятый сим чудаком, мальчик, сын дурочки Насти; он детски отрадно засмеялся, руками всплескал и, смеясь, пополз по мягкой земле.
Николай Артемьевич ходил, нахмурив брови, взад и вперед по своему кабинету. Шубин сидел у окна и,
положив ногу на ногу, спокойно
курил сигару.
— Ну чем лучше меня глупые
куры? А их кормят, за ними ухаживают, их берегут, — жаловалась она Канарейке. — Тоже вот взять голубей… Какой от них толк, а нет-нет и бросят им горсточку овса. Тоже глупая птица… А чуть я подлечу — меня сейчас все и начинают гнать в три шеи. Разве это справедливо? Да еще бранят вдогонку: «Эх ты, ворона!» А ты заметила, что я получше других буду да и покрасивее?..
Положим, про себя этого не приходится говорить, а заставляют сами. Не правда ли?
Через полчаса я видел, как Истомин, будто ни в чем не бывало, живо и весело ходил по зале. С обеих сторон у его локтей бегали за ним две дамы: одна была та самая, что
курила крепкую сигару и спорила, другая — мне вовсе незнакомая. Обе они залезали Истомину в глаза и просили у него позволения посетить его мастерскую, от чего он упорно отказывался и, надо
полагать, очень смешил их, потому что обе они беспрестанно хохотали.
Решительно, даже кругом меня, и в доме и во дворе, все в заговоре.
Положим, это не злостный заговор, а, напротив, унылый, жалеющий, но все-таки заговор. Никто в меня не верит, никто от меня ничего солидного не ждет. Вот Разуваев — другое дело! Этот подтянет! Он свиной навоз в конский обратит! он заставит коров доить! он такого петуха предоставит, что
куры только ахнут!
Положим, что жизнь в новороссийском крае в то время была дешева: отборная говядина стоила 3 коп. фунт,
курица 10 коп., десяток яиц 5 коп., воловий воз громадных раков 1 1/2 руб.
Она занимала большой деревянный дом на Остоженке, теплый-претеплый, каких, я
полагаю, кроме Москвы, нигде не найдешь, и почти ни с кем не видалась, сидела с утра до вечера в гостиной с двумя компаньонками, кушала цветочный чай, раскладывала пасьянс и то и дело приказывала
покурить.
— Если еще кто-нибудь посмеет
курить во фронте, хуже изобью каналью. Поднять его, обмыть рожу и
положить в палатку. Пусть отлежится. Составь! — скомандовал он роте.
Потом пошарил зачем-то в столе, вышел из комнаты и вернулся через четверть часа с большой мертвой
курицей со свернутой шеей.
Курицу он
положил на портфель, на
курицу — свою правую руку и молвил...
Выкрест поставил двенадцать банок и потом еще двенадцать, напился чаю и уехал. Николай стал дрожать; лицо у него осунулось и, как говорили бабы, сжалось в кулачок; пальцы посинели. Он кутался и в одеяло и в тулуп, но становилось все холоднее. К вечеру он затосковал; просил, чтобы его
положили на пол, просил, чтобы портной не
курил, потом затих под тулупом и к утру умер.
Вхожу это и вижу, дверь из зальцы в спальню к нему затворена, а какой-то этакой господин под окном, надо
полагать вояжный; потому ледунка у него через плечо была, и сидит в кресле и трубку
курит.
Василий Петрович влез в коляску, уселся рядом с Кудряшовым, и коляска покатилась, дребезжа и подскакивая по мостовой. Василий Петрович сидел на мягких подушках и, покачиваясь, улыбался. «Что за притча! — думал он. — Давно ли Кудряшов был беднейшим студентом, а теперь — коляска!» Кудряшов,
положив вытянутые ноги на переднюю скамейку, молчал и
курил сигару. Через пять минут экипаж остановился.
— Вы
полагаете, что у вас diabetes insipidus, — резко сказал он. — Это очень хорошо, что вы так прилежно изучаете Штрюмпеля: вы не забыли решительно ни одного симптома. Желаю вам так же хорошо ответить о диабете на экзамене. Поменьше
курите, больше ешьте и двигайтесь и бросьте думать о диабете.
Когда он не стоит во главе оркестра и не глядит на свою партитуру, он совсем другой человек. Тогда он вежлив, любезен и почтителен, как мальчик. По лицу его разлита почтительная, сладенькая улыбочка. Он не только не посылает к чёрту, но даже боится в присутствии дам
курить и
класть ногу на ногу. Тогда добрей и порядочней его трудно найти человека.
— Я вам скажу, — заметил Тросенко, — как ни считай, все выходит, что нашему брату зубы на полку
класть приходится, а на деле выходит, что все живем, и чай пьем, и табак
курим, и водку пьем. Послужишь с мое, — продолжал он, обращаясь к прапорщику, — тоже выучишься жить. Ведь знаете, господа, как он с денщиками обращается.
— Это верно, — согласился Жмухин. — Я все это понимаю очень хорошо, — продолжал он, думая, — только вот, признаться, одного не могу понять: если,
положим, знаете ли, все люди перестанут есть мясо, то куда денутся тогда домашние животные, например,
куры и гуси?
Он опять уже
курил,
положив оба локтя на стол, и его речь текла быстро, слова как бы догоняли мысль, и мимика лица беспрестанно менялась.
Юрка, не стучась, открыл соседнюю дверь, — Лелька хотела его остановить, чтоб постучал, да не успела. Спирька в очень грязной нижней рубашке сидел на стуле,
положив ногу на колено, и тренькал на мандолине. Волосы были взлохмаченные, лицо помятое. На лбу и на носу чернели подсохшие порезы, — как он тогда на вечеринке упал пьяный в оконные рамы. Воздух в комнате был такой, какой бывает там, где много
курят и никогда не проветривают.
— А я тебе подтверждаю, что ты ничего не видишь, — отвечал, тихо спускаясь, соскакивая с клеткой в руках со стула, отец Туберозов. — Я тебе подтверждаю, — добавил он, подмигнув дьякону устами и бровью, — что ты слепая
курица. Помни лучше, что где одна свинья дыру роет, там другим след
кладет.