Неточные совпадения
Катерина. Ну, прости меня! Не хотела я тебе
зла сделать; да в себе не вольна была. Что говорила, что делала, себя не
помнила.
Самгин догадался, что пред ним человек, который любит пошутить, шутит он, конечно, грубо, даже —
зло и вот сейчас скажет или сделает что-нибудь нехорошее. Догадка подтверждалась тем, что грузчики, торопливо окружая запевалу, ожидающе, с улыбками заглядывали в его усатое лицо, а он, видимо, придумывая что-то,
мял папиросу губами, шаркал по земле мохнатым лаптем и пылил на ботинки Самгина. Но тяжело подошел чернобородый, лысый и сказал строгим басом...
— Я — читала, — не сразу отозвалась девушка. — Но, видите ли: слишком обнаженные слова не доходят до моей души.
Помните у Тютчева: «Мысль изреченная есть ложь». Для меня Метерлинк более философ, чем этот грубый и
злой немец. Пропетое слово глубже, значительней сказанного. Согласитесь, что только величайшее искусство — музыка — способна коснуться глубин души.
— Видишь? — поучал дядя Хрисанф. — Французы. И они тоже разорили, сожгли Москву, а — вот… Мы
зла не
помним…
— Ты в бабью любовь — не верь. Ты
помни, что баба не душой, а телом любит. Бабы — хитрые, ух!
Злые. Они даже и друг друга не любят, погляди-ко на улице, как они злобно да завистно глядят одна на другую, это — от жадности все: каждая злится, что, кроме ее, еще другие на земле живут.
— Одной из таких истин служит Дарвинова теория борьбы за жизнь, —
помнишь, я тебе и Дронову рассказывал о Дарвине? Теория эта устанавливает неизбежность
зла и вражды на земле. Это, брат, самая удачная попытка человека совершенно оправдать себя. Да…
Помнишь жену доктора Сомова? Она ненавидела Дарвина до безумия. Допустимо, что именно ненависть, возвышенная до безумия, и создает всеобъемлющую истину…
— Пожалуй, я его… понимаю! Когда меня выгнали из гимназии, мне очень хотелось убить Ржигу, —
помните? — инспектор. Да. И после нередко хотелось… того или другого. Я — не
злой, но бывают припадки ненависти к людям. Мучительно это…
Ему, кроме
зла, и
помнить нечего.
— Познакомилась я с француженкой, опереточная актриса, рыжая,
злая, распутная, умная — ох, Климчик, какие француженки умные! На нее тратят огромные деньги. Она мне сказала: «От нас, женщин, немногого хотят, поэтому мы — нищие!»
Помнишь, Лида?
— Я говорю Якову-то: товарищ, отпустил бы солдата, он — разве
злой? Дурак он, а — что убивать-то, дураков-то? Михайло — другое дело, он тут кругом всех знает — и Винокурова, и Лизаветы Константиновны племянника, и Затесовых, — всех! Он ведь покойника Митрия Петровича сын, —
помните, чай, лысоватый, во флигере у Распоповых жил, Борисов — фамилия? Пьяный человек был, а умница, добряк.
— А я-то! — задумчиво говорила она. — Я уж и забыла, как живут иначе. Когда ты на той неделе надулся и не был два дня —
помнишь, рассердился! — я вдруг переменилась, стала
злая. Бранюсь с Катей, как ты с Захаром; вижу, как она потихоньку плачет, и мне вовсе не жаль ее. Не отвечаю ma tante, не слышу, что она говорит, ничего не делаю, никуда не хочу. А только ты пришел, вдруг совсем другая стала. Кате подарила лиловое платье…
— Но ты не пойдешь сама, не увидишься с ним? — говорила Вера, пытливо глядя в глаза бабушке. —
Помни, я не жалуюсь на него, не хочу ему
зла…
Я был виноват пред тобой, но ты старого
зла не
помнишь…
Помню: с сокрушенным сердцем расставался ты с товарищами, уезжая на «кондицию»;
злые предчувствия тебя мучили…
— Я скоро пойду спать надолго, — сказал лекарь, — и прошу только не
поминать меня
злом.
Я мало
помню об этой первой встрече, мне было не до него; он был, как всегда, холоден, серьезен, умен и
зол.
Я хорошо видел, что дед следит за мною умными и зоркими зелеными глазами, и боялся его.
Помню, мне всегда хотелось спрятаться от этих обжигающих глаз. Мне казалось, что дед
злой; он со всеми говорит насмешливо, обидно, подзадоривая и стараясь рассердить всякого.
В школе мне снова стало трудно, ученики высмеивали меня, называя ветошником, нищебродом, а однажды, после ссоры, заявили учителю, что от меня пахнет помойной ямой и нельзя сидеть рядом со мной.
Помню, как глубоко я был обижен этой жалобой и как трудно было мне ходить в школу после нее. Жалоба была выдумана со
зла: я очень усердно мылся каждое утро и никогда не приходил в школу в той одежде, в которой собирал тряпье.
Я, конечно, грубо выражаю то детское различие между богами, которое,
помню, тревожно раздвояло мою душу, но дедов бог вызывал у меня страх и неприязнь: он не любил никого, следил за всем строгим оком, он прежде всего искал и видел в человеке дурное,
злое, грешное. Было ясно, что он не верит человеку, всегда ждет покаяния и любит наказывать.
Мнить самого себя спасителем и придавать своей жертве мировое искупляющее значение есть большой соблазн ложной антропологии, соблазн
зла, принявшего обличие добра.
А ведь она
зло помнит, долго на других
зло помнит!
У Морока знакомых была полна фабрика: одни его били, других он сам бил. Но он не
помнил ни своего, ни чужого
зла и добродушно раскланивался направо и налево. Между прочим, он посидел в кричном корпусе и поговорил ни о чем с Афонькой Туляком, дальше по пути завернул к кузнецам и заглянул в новый корпус, где пыхтела паровая машина.
Время проходит. Исправно
Учится мальчик всему —
Знает историю славно
(Лет уже десять ему),
Бойко на карте покажет
И Петербург, и Читу,
Лучше большого расскажет
Многое в русском быту.
Глупых и
злых ненавидит,
Бедным желает добра,
Помнит, что слышит и видит…
Дед примечает: пора!
Сам же он часто хворает,
Стал ему нужен костыль…
Скоро уж, скоро узнает
Саша печальную быль…
— Нелли! Вся надежда теперь на тебя! Есть один отец: ты его видела и знаешь; он проклял свою дочь и вчера приходил просить тебя к себе вместо дочери. Теперь ее, Наташу (а ты говорила, что любишь ее!), оставил тот, которого она любила и для которого ушла от отца. Он сын того князя, который приезжал,
помнишь, вечером ко мне и застал еще тебя одну, а ты убежала от него и потом была больна… Ты ведь знаешь его? Он
злой человек!
— Намедни, — продолжал Рыбин, — вызвал меня земский, — говорит мне: «Ты что, мерзавец, сказал священнику?» — «Почему я — мерзавец? Я зарабатываю хлеб свой горбом, я ничего худого против людей не сделал, — говорю, — вот!» Он заорал, ткнул мне в зубы… трое суток я сидел под арестом. Так говорите вы с народом! Так? Не жди прощенья, дьявол! Не я — другой, не тебе — детям твоим возместит обиду мою, —
помни! Вспахали вы железными когтями груди народу, посеяли в них
зло — не жди пощады, дьяволы наши! Вот.
Евгений Михайлович разорвал толстый конверт и не верил своим глазам: сторублевые бумажки. Четыре. Что это? И тут же безграмотное письмо Евгению Михайловичу: «По Евангелию говорится, делай добро за
зло. Вы мине много
зла исделали с купоном и мужичка я дюже обидел, а я вот тебя жилею. На, возьми 4 екатеринки и
помни своего дворника Василья».
Мы не
помним на тебя
зла.
Если римлянин, средневековый, наш русский человек, каким я
помню его за 50 лет тому назад, был несомненно убежден в том, что существующее насилие власти необходимо нужно для избавления его от
зла, что подати, поборы, крепостное право, тюрьмы, плети, кнуты, каторги, казни, солдатство, войны так и должны быть, — то ведь теперь редко уже найдешь человека, который бы не только верил, что все совершающиеся насилия избавляют кого-нибудь от какого-нибудь
зла, но который не видел бы ясно, что большинство тех насилий, которым он подлежит и в которых отчасти принимает участие, суть сами по себе большое и бесполезное
зло.
— Ты одно
помни: нет худа без добра, а и добро без худа — чудо! Господь наш русский он добрый бог, всё терпит. Он видит: наш-то брат не столь
зол, сколько глуп. Эх, сынок! Чтобы человека осудить, надо с год подумать. А мы, согрешив по-человечьи, судим друг друга по-звериному: сразу хап за горло и чтобы душа вон!
— Только ты не думай, что все они
злые, ой, нет, нет! Они и добрые тоже, добрых-то их ещё больше будет! Ты
помни — они всех трав силу знают: и плакун-травы, и тирлич, и кочедыжника, и знают, где их взять. А травы эти — от всех болезней, они же и против нечистой силы идут — она вся во власти у них. Вот, примерно, обает тебя по ветру недруг твой, а ведун-то потрёт тебе подмышки тирлич-травой, и сойдёт с тебя обаяние-то. Они, батюшка, много добра делают людям!
Но к утушению заразы сего очень мало, а
зло таково, что похоже (
помнишь) на петербургский пожар, как в разных местах вдруг горело и как было поспевать всюду трудно.
Эх, братец мой — что вид наружный?
Пусть будет хоть сам чорт!.. да человек он нужный,
Лишь адресуйся — одолжит.
Какой он нации, сказать не знаю смело:
На всех языках говорит.
Верней всего, что жид.
Со всеми он знаком, везде ему есть дело,
Всё
помнит, знает всё, в заботе целый век,
Был бит не раз, с безбожником — безбожник,
С святошей — езуит, меж нами —
злой картежник,
А с честными людьми — пречестный человек.
Короче, ты его полюбишь, я уверен.
— Ну, так и быть! повинную голову и меч не сечет; я ж человек не
злой и лиха не
помню. Добро, вставай, Григорьевна! Мир так мир. Дай-ка ей чарку вина, посади ее за стол да угости хорошенько, — продолжал Кудимыч вполголоса, обращаясь к приказчику. — Не надо с ней ссориться: не ровен час, меня не случится… да, что грех таить! и я насилу с ней справился: сильна, проклятая!
Мы
зла не
помним, Ермил, пейте же, чего стали!..
— Нет ни мудрых волшебников, ни добрых фей, есть только люди, одни —
злые, другие — глупые, а всё, что говорят о добре, — это сказка! Но я хочу, чтобы сказка была действительностью.
Помнишь, ты сказала: «В богатом доме всё должно быть красиво или умно»? В богатом городе тоже должно быть всё красиво. Я покупаю землю за городом и буду строить там дом для себя и уродов, подобных мне, я выведу их из этого города, где им слишком тяжело жить, а таким, как ты, неприятно смотреть на них…
— Это очень хитрый и
злой ветер, вот этот, который так ласково дует на нас с берега, точно тихонько толкая в море, — там он подходит к вам незаметно и вдруг бросается на вас, точно вы оскорбили его. Барка тотчас сорвана и летит по ветру, иногда вверх килем, а вы — в воде. Это случается в одну минуту, вы не успеете выругаться или
помянуть имя божие, как вас уже кружит, гонит в даль. Разбойник честнее этого ветра. Впрочем — люди всегда честнее стихии.
Белогубов. Как угодно! Я от души предлагал. Я, братец,
зла не
помню, не в вас. Мне только жаль смотреть на вас с женой с вашей. (Отходит к Юсову.)
—
Помните ли, сударь, месяца два назад, как я вывихнул ногу — вот, как по милости вашей прометались все собаки и русак ушел? Ах, батюшка Владимир Сергеич, какое
зло тогда меня взяло!.. Поставил родного в чистое поле, а вы… Ну, уж честил же я вас — не погневайтесь!..
Тот,
помня золотой аксельбант генерала, ответил ей суровым взглядом. Актриса поняла его и не повторила более своего желания, а чтобы занять себя чем-нибудь, она начала разговаривать с критиком, хоть и
зла была на него до невероятности, так как он недавно обругал в газете ее бенефис — за пьесу и за исполнение.
—
Помяни, господи, игумна Моисея и воздай ему сторицей добром за
зло! — вслух молился Арефа. — По его злобе и неистовству не знаю, куда главу преклонить.
Помню, как после смерти отца я покидал тебя, ребенка в колыбели, тебя, не знавшую ни добра, ни
зла, ни заботы, — а в моей груди уже бродила страсть пагубная, неусыпная; — ты протянула ко мне свои ручонки, улыбалась… будто просила о защите… а я не имел своего куска хлеба.
— Он уже
мнит себя судьёй богу, для него уж бог миру не хозяин. Теперь таких, дерзких, немало. Тут ещё безбородый один, — заметил ты? Это —
злой человек, этот всему миру недруг. Приходят, пытают. Что им скажешь? Они затем приходят, чтобы смущать.
— Вышибить надо память из людей. От неё
зло растёт. Надо так: одни пожили — померли, и всё
зло ихнее, вся глупость с ними издохла. Родились другие;
злого ничего не
помнят, а добро
помнят. Я вот тоже от памяти страдаю. Стар, покоя хочу. А — где покой? В беспамятстве покой-то…
— Памятлив был,
помнил много. Всё
помнил, что видел. А — что видеть можно?
Зло, канитель, суету. Вот он и рассказывал всем про это. От него большая смута пошла. Я — вижу.
— Ну, вот и все. Конечно, скоро старый казак понадобился князю: пришли татары, и некому было выручить Киев из беды. Пожалел тогда Владимир, горько пожалел. А Евпраксеюшка послала тотчас же людей, чтобы шли в подвалы глубокие и выводили Илью за белы руки.
Зла Илья не
помнил, сел на коня, ну и так далее. Переколотил татар — вот и все.
— Тебе нельзя спать где попало! Пройдет по горе человек, оступится — спустит на тебя камень. А то и нарочно спустит. У нас — не шутят. Народ, братец ты мой,
зло помнит. Окроме
зла, ему и
помнить нечего.
— Ну, довольно; болтовня пустая; нагородил, по обыкновению; я и сама сумею прожить. Впрочем, и от вас не прочь;
зла не
помню. Каким образом, ты спрашиваешь. Да что тут удивительного? Самым простейшим образом. И чего они все удивляются. Здравствуй, Прасковья. Ты здесь что делаешь?
— Эти-то, что из нашего брата, да еще из немцев — хуже, — заметил старик, — особливо, как господа дадут им волю, да сами не живут в вотчине; бяда! Того и смотри, начудят такого, что ввек
поминать станешь… не из тучки, сказывали нам старики наши, гром гремит: из навозной кучки!.. Скажи, брат, на милость, за что ж управляющий-то ваш
зло возымел такое на землячка… Антоном звать, что ли?
Помню, говорил он быстро-быстро, как бы убегая от прошлого, а я слушаю и гляжу в печь. Чело её предо мной — словно некое древнее и слепое лицо, чёрная пасть полна
злых языков ликующего пламени, жуёт она, дрова свистят, шипят. Вижу в огне Гришину сестру и думаю: чего ради насилуют и губят люди друг друга?
— Ну, и то дело, —
зла не надобно
помнить.