Неточные совпадения
Вдовы Клико или Моэта
Благословенное вино
В бутылке мерзлой для поэта
На стол тотчас принесено.
Оно сверкает Ипокреной;
Оно своей игрой и пеной
(Подобием того-сего)
Меня пленяло: за него
Последний бедный лепт, бывало,
Давал я.
Помните ль, друзья?
Его волшебная струя
Рождала глупостей не мало,
А сколько шуток и
стихов,
И споров, и веселых снов!
Латынь из моды вышла ныне:
Так, если правду вам сказать,
Он знал довольно по-латыни,
Чтоб эпиграфы разбирать,
Потолковать об Ювенале,
В конце письма поставить vale,
Да
помнил, хоть не без греха,
Из Энеиды два
стиха.
Он рыться не имел охоты
В хронологической пыли
Бытописания земли;
Но дней минувших анекдоты,
От Ромула до наших дней,
Хранил он в памяти своей.
«Зачем я написал: как родную мать? ее ведь здесь нет, так не нужно было и
поминать ее; правда, я бабушку люблю, уважаю, но все она не то… зачем я написал это, зачем я солгал? Положим, это
стихи, да все-таки не нужно было».
— Комическое — тоже имеется; это ведь сочинение длинное, восемьдесят шесть
стихов. Без комического у нас нельзя — неправда будет. Я вот похоронил, наверное, не одну тысячу людей, а ни одних похорон без комического случая — не
помню. Вернее будет сказать, что лишь такие и памятны мне. Мы ведь и на самой горькой дороге о смешное спотыкаемся, такой народ!
Начинает тихо, нежно: «
Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще ребенком, приходила с твоей мамой в этот собор и лепетала молитвы по старой книге?» Но песня все сильнее, все страстнее, стремительнее; ноты выше: в них слезы, тоска, безустанная, безвыходная, и, наконец, отчаяние: «Нет прощения, Гретхен, нет здесь тебе прощения!» Гретхен хочет молиться, но из груди ее рвутся лишь крики — знаете, когда судорога от слез в груди, — а песня сатаны все не умолкает, все глубже вонзается в душу, как острие, все выше — и вдруг обрывается почти криком: «Конец всему, проклята!» Гретхен падает на колена, сжимает перед собой руки — и вот тут ее молитва, что-нибудь очень краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь в высшей степени средневековое, четыре
стиха, всего только четыре
стиха — у Страделлы есть несколько таких нот — и с последней нотой обморок!
Мы и наши товарищи говорили в аудитории открыто все, что приходило в голову; тетрадки запрещенных
стихов ходили из рук в руки, запрещенные книги читались с комментариями, и при всем том я не
помню ни одного доноса из аудитории, ни одного предательства.
В эти конфетки узенькие билетики вкладывались, по две строчки
стихов.
Помню, мне попался билетик...
Я
помню длинную поэму в
стихах, написанную, кажется, очень недурно, в которой говорилось, между прочим, что в Житомире не могут ужиться «учителя — люди» среди «учителей — зверей».
— Сказки —
помнит, песни —
помнит, а песни — не те ли же
стихи?
— Не нравится, — ехидно сказал звонарь. — Конечно, ты еще человек молодой, а тоже… кто знает. Смертный час приходит, яко тать в нощи… Хороший
стих, — прибавил он опять как-то по-другому… — «
Помни смертный час,
помни трубный глас…» Да, что-то вот там будет, — закончил он опять довольно злобно.
Помню тот день, когда Александра Григорьевна через решетку отдала мне
стихи Пушкина.
…Еще хотел тогда просить тебя, чтоб ты отобрала от шафера [Ф. Ф. Матюшкин] сведения (в дополнение к тем, которые от него требую): не
помнит ли он, или Яковлев, когда Пушкин написал известные
стихи в альбом Елизаветы Алексеевны.
На это я ему ответил, что он совершенно напрасно мечтает о политическом своем значении, что вряд ли кто-нибудь на него смотрит с этой точки зрения, что вообще читающая наша публика благодарит его за всякий литературный подарок, что
стихи его приобрели народность во всей России и, наконец, что близкие и друзья
помнят и любят его, желая искренно, чтоб скорее кончилось его изгнание.
Эти
стихи из нашей песни пришли мне на мысль, отправляя к тебе обратно мой портрет с надписью. Отпустить шутку случается и теперь — слава богу, иначе нельзя бы так долго прожить на горизонте не совсем светлом. Не
помнишь ли ты всей песни этой? Я бы желал ее иметь.
«Я плыву и плыву через мглу на скалу и сложу мою главу неоплаканную!»
Помните эти
стихи, которые я читал вам еще в юности?
— Я все тебя ждала, Ваня, — начала она вновь с улыбкой, — и знаешь, что делала? Ходила здесь взад и вперед и
стихи наизусть читала;
помнишь, — колокольчик, зимняя дорога: «Самовар мой кипит на дубовом столе…», мы еще вместе читали...
— О,
помню,
помню, царица Раиса! Дайте ручку поцеловать… Да, да… Когда-то, давно-давно, Виталий Прозоров не только декламировал вам чужие
стихи, но и сам парил для вас. Ха-ха… Получается даже каламбур: парил и парил. Так-с… Вся жизнь состоит из таких каламбуров! Тогда,
помните эту весеннюю лунную ночь… мы катались по озеру вдвоем… Как теперь вижу все: пахло сиренями, где-то заливался соловей! вы были молоды, полны сил, и судеб повинуясь закону…
У меня, к сожалению, плохая память на
стихи, но одно я
помню: нельзя было выбрать более поучительных и прекрасных образов.
Помню, и о реформации читали… и эти
стихи: Beatus ille… [Блажен тот… (лат.)] как дальше? puer, pueri, puero… [отрок, отрока, отроку… (лат.)] нет, не то, черт знает — все перезабыл.
Я всю беседу с ней описал тогда в «России», а теперь
помню только, что она рассказывала о незабвенных вечерах. Пушкин всегда читал ей свои
стихи, они сидели вдвоем, когда муж задерживался в Английском клубе.
— А хоть бы и так, Николай Всеволодович, хоть бы и так? — осторожно вгляделся Лебядкин. — Ведь судьба-то моя какова! Даже
стихи перестал писать, а когда-то и вы забавлялись моими стишками, Николай Всеволодович,
помните, за бутылкой? Но конец перу. Написал только одно стихотворение, как Гоголь «Последнюю повесть»,
помните, еще он возвещал России, что она «выпелась» из груди его. Так и я, пропел, и баста.
— Однако соловья баснями не кормят, — ты
помнишь, я думаю,
стих Грибоедова: «Княгиня, карточный должок!»
— Вообрази: встречаю я его на днях на Невском, и как раз мне Кубариха на память пришла:
помните? говорю. А он мне вдруг
стихами...
Помню, я прочитал странные
стихи...
Вот и я говорю: по мне, пожалуй, какую хочешь поставь фамилию на
стихах — псевдоним, что ли, называется — уж не
помню: какой-то ним.
Постельников был у нее посаженым отцом и поднес живую розу, на которой были его же живые
стихи, которые я до сих пор
помню.
Вообще присутствия всякого рувни князь не сносил, а водился с окрестными хлыстами, сочинял им для их радений песни и
стихи, сам
мнил себя и хлыстом, и духоборцем, и участвовал в радениях, но в Бога не верил, а только юродствовал со скуки и досады, происходивших от бессильного гнева на позабывшее о нем правительство.
— Зотушка, спой тот
стих,
помнишь, про старца? — просила однажды Нюша работавшего дядю.
–"Deux gendarmes un beau dimanche!" — раздалось опять. Раздражительный генерал
помнил только первый
стих известной песенки.
Мой отец
В Волынии провел остаток жизни,
В поместиях, дарованных ему
Баторием. Уединен и
тих,
В науках он искал себе отрады;
Но мирный труд его не утешал:
Он юности своей отчизну
помнил,
И до конца по ней он тосковал.
По крайней мере, я отлично хорошо
помню, что, получив свободу ценою поздравительных
стихов, я тут же опять начал декламировать"сие мое сочинение"и сделал это с такою искренностью, что начальство только руки развело и решилось оставить меня в покое.
— Я лучше к тебе приду с тетрадкой… А то у меня всё длинные… и пора мне идти! Потом — плохо я
помню… Всё концы да начала вертятся на языке… Вот, есть такие
стихи — будто я иду по лесу ночью и заплутался, устал… ну, — страшно… один я… ну, вот, я ищу выхода и жалуюсь...
Юлинька. Когда он был у нас в третий раз,
помните, в пятницу, я ему
стихи читала любовные; он тоже, кажется, ничего не понял. А уж в четвертый раз я ему записку написала.
— Вы
помните эти немецкие, кажется,
стихи…
Глумова. Поищи хорошенько! Еще он давеча рисовал, ну,
помнишь. С ним был, как их называют? Вот что критики
стихами пишут. Курчаев говорит: я тебе дядю буду рисовать, а ты подписи подписывай! Я ведь слышала, что они говорили.
Помещаю здесь мои первые ребячьи
стихи, которых, впрочем, не
помню и половины, и праздную тем мой пятидесятилетний юбилей на поприще бумагомаранья; считаю нужным прибавить, что у меня не было никакой жестокой красавицы, даже ни одной знакомой девушки.
Движения Ольги были плавны, небрежны; даже можно было заметить в них некоторую принужденность, ей несвойственную, но скоро она забылась; и тогда душевная буря вылилась наружу; как поэт, в минуту вдохновенного страданья бросая божественные
стихи на бумагу, не чувствует, не
помнит их, так и она не знала, что делала, не заботилась о приличии своих движений, и потому-то они обворожили всех зрителей; это было не искусство — но страсть.
Начать с того, что Александр Иванович сам склонен был к стихотворству и написал комедию, из которой отрывки нередко декламировал с жестами; но Аполлон, видимо, стыдился грубого и безграмотного произведения отцовской музы. Зато сам он с величайшим одушевлением декламировал свою драму в
стихах под названием: «Вадим Нижегородский».
Помню, как, надев шлафрок на опашку, вроде простонародного кафтана, он, войдя в дверь нашего кабинета, бросался на пол, восклицая...
Это замечание осталось мне на всю жизнь самым твердым уроком. Позднее я слушал метрику в московском университете у незабвенного Крюкова, но не
помню ни одного слова из его лекций. Зато поныне узнаю ямб, прикидывая его к
стиху...
Помню, как она не без иронии прочла
стихи...
Не
помню, досталось ли мне или выбрал я сам оду Ломоносова на рождение порфирородного отрока, начинающуюся
стихом...
Я
помню только первые два
стиха… (дело шло о параллели между русскими и французскими...
Приходил к нам и весьма способный и энергичный, Шекспиру и в особенности Байрону преданный, Студицкий. Жаль, что в настоящее время я не
помню ни одного из превосходных его стихотворных переводов еврейских мелодий Байрона. Вынужденный тоже давать уроки, он всем выхвалял поэтический талант одного из своих учеников, помнится, Карелина. Из приводимых Студицким
стихов юноши, в которых говорится о противоположности чувств, возбуждаемых в нем окружающим его буйством жизни, я
помню только четыре
стиха...
Я ушел и ночью написал
стихи, в которых,
помню, была упрямая строка...
— Сперва он обижался, точно, и даже роптал, пока, знаете, не вник: человек он был, вы изволите
помнить, горячий, крутой — беда! ну, а ныне совсем
тих стал.
Воспитанник кадетского корпуса, товарищ и приятель Озерова, он был такой же горячий любитель французского языка и французской литературы, как Озеров, знал хорошо этот язык,
помнил множество
стихов и прозы лучших французских писателей и любил читать их наизусть.
Хотя я очень
помнил два
стиха из одной рукописной сатиры кн. Горчакова: [Рукописные сатиры кн.
Здесь многих
стихов не
помню, но вот заключение...
Названия басни не
помню, но она начиналась
стихом Державина: «Шекснинска стерлядь золотая» и проч.
— Честь имею представить вам господина барона, — говорил Масуров. — Прошу покорнейше к столу. Я надеюсь, что ваше баронство не откажет нам в чести выпить с нами чашку чаю. Милости прошу. Чаю нам, Лиза, самого сладкого, как, например, поцелуй любви! Что, важно сказано? Эх, черт возьми! Я когда-то ведь
стихи писал.
Помнишь, Лиза, как ты еще была невестой, я к тебе акростих написал...