Неточные совпадения
Городничий (в сторону).О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то
я готов служить сию минуту. Моя обязанность
помогать проезжающим.
Городничий. Жаловаться? А кто тебе
помог сплутовать, когда ты строил мост и написал дерева на двадцать тысяч, тогда как его и на сто рублей не было?
Я помог тебе, козлиная борода! Ты позабыл это?
Я, показавши это на тебя, мог бы тебя также спровадить в Сибирь. Что скажешь? а?
Скотинин. Кого? За что? В день моего сговора!
Я прошу тебя, сестрица, для такого праздника отложить наказание до завтрева; а завтра, коль изволишь,
я и сам охотно
помогу. Не будь
я Тарас Скотинин, если у
меня не всякая вина виновата. У
меня в этом, сестрица, один обычай с тобою. Да за что ж ты так прогневалась?
—
Я буду, — отвечала Варенька. — Они собираются уезжать, так
я обещалась
помочь укладываться.
А каким образом знание сложения и вычитания и катехизиса
поможет ему улучшить свое материальное состояние,
я никогда не мог понять.
— Вы найдете опору, ищите ее не во
мне, хотя
я прошу вас верить в мою дружбу, — сказала она со вздохом. — Опора наша есть любовь, та любовь, которую Он завещал нам. Бремя Его легко, — сказала она с тем восторженным взглядом, который так знал Алексей Александрович. — Он поддержит вас и
поможет вам.
— Да, он пишет, что вы переехали, и думает что вы позволите
мне помочь вам чем-нибудь, — сказал Левин и, сказав это, вдруг смутился, и, прервав речь, молча продолжал итти подле линейки, срывая липовые побеги и перекусывая их.
— Если тебе хочется, съезди, но
я не советую, — сказал Сергей Иванович. — То есть, в отношении ко
мне,
я этого не боюсь, он тебя не поссорит со
мной; но для тебя,
я советую тебе лучше не ездить.
Помочь нельзя. Впрочем, делай как хочешь.
— Он, очевидно, хочет оскорбить
меня, — продолжал Сергей Иванович, — но оскорбить
меня он не может, и
я всей душой желал бы
помочь ему, но знаю, что этого нельзя сделать.
— Если вы приехали к нам, вы, единственная женщина из прежних друзей Анны —
я не считаю княжну Варвару, — то
я понимаю, что вы сделали это не потому, что вы считаете наше положение нормальным, но потому, что вы, понимая всю тяжесть этого положения, всё так же любите ее и хотите
помочь ей. Так ли
я вас понял? — спросил он, оглянувшись на нее.
— Но если женщины, как редкое исключение, и могут занимать эти места, то,
мне кажется, вы неправильно употребили выражение «правà». Вернее бы было сказать: обязанности. Всякий согласится, что, исполняя какую-нибудь должность присяжного, гласного, телеграфного чиновника, мы чувствуем, что исполняем обязанность. И потому вернее выразиться, что женщины ищут обязанностей, и совершенно законно. И можно только сочувствовать этому их желанию
помочь общему мужскому труду.
—
Я понимаю, друг мой, — сказала графиня Лидия Ивановна. —
Я всё понимаю. Помощь и утешение вы найдете не во
мне, но
я всё-таки приехала только затем, чтобы
помочь вам, если могу. Если б
я могла снять с вас все эти мелкие унижающие заботы…
Я понимаю, что нужно женское слово, женское распоряжение. Вы поручаете
мне?
— Не с этим народом, а с этим приказчиком! — сказал Левин, вспыхнув. — Ну для чего
я вас держу! — закричал он. Но вспомнив, что этим не
поможешь, остановился на половине речи и только вздохнул. — Ну что, сеять можно? — спросил он, помолчав.
— Может быть, и нельзя
помочь, но
я чувствую, особенно в эту минуту — ну да это другое —
я чувствую, что
я не могу быть спокоен.
—
Я была в молодости влюблена в дьячка, — сказала княгиня Мягкая. — Не знаю,
помогло ли
мне это.
— Ах нет! — с досадой сказал Левин, — это лечение для
меня только подобие лечения народа школами. Народ беден и необразован — это мы видим так же верно, как баба видит криксу, потому что ребенок кричит. Но почему от этой беды бедности и необразования
помогут школы, так же непонятно, как непонятно, почему от криксы
помогут куры на насести. Надо
помочь тому, от чего он беден.
«Ну, он умирает, ну, он умрет к весне, ну, как
помочь ему? Что
я могу сказать ему? Что
я знаю про это?
Я и забыл, что это есть».
—…мрет без помощи? Грубые бабки замаривают детей, и народ коснеет в невежестве и остается во власти всякого писаря, а тебе дано в руки средство
помочь этому, и ты не
помогаешь, потому что, по твоему, это не важно. И Сергей Иванович поставил ему дилемму: или ты так неразвит, что не можешь видеть всего, что можешь сделать, или ты не хочешь поступиться своим спокойствием, тщеславием,
я не знаю чем, чтоб это сделать.
— Ну вот,
я очень рад или, напротив, очень не рад, что сошелся со Спенсером; только это
я давно знаю. Школы не
помогут, а
поможет такое экономическое устройство, при котором народ будет богаче, будет больше досуга, — и тогда будут и школы.
— Мы с ним большие друзья.
Я очень хорошо знаю его. Прошлую зиму, вскоре после того… как вы у нас были, — сказала она с виноватою и вместе доверчивою улыбкой, у Долли дети все были в скарлатине, и он зашел к ней как-то. И можете себе представить, — говорила она шопотом. — ему так жалко стало ее, что он остался и стал
помогать ей ходить за детьми. Да; и три недели прожил у них в доме и как нянька ходил за детьми.
—
Я враг поездок за границу. И изволите видеть: если есть начало туберкулезного процесса, чего мы знать не можем, то поездка за границу не
поможет. Необходимо такое средство, которое бы поддерживало питание и не вредило.
Письмо было от Облонского. Левин вслух прочел его. Облонский писал из Петербурга: «
Я получил письмо от Долли, она в Ергушове, и у ней всё не ладится. Съезди, пожалуйста, к ней,
помоги советом, ты всё знаешь. Она так рада будет тебя видеть. Она совсем одна, бедная. Теща со всеми еще зa границей».
— Это несчастие роковое, и надо признать его.
Я признаю это несчастие совершившимся фактом и стараюсь
помочь и ей и тебе, — сказал Степан Аркадьич.
— Что делать, подумай, Анна,
помоги.
Я всё передумала и ничего не вижу.
— У
меня хозяйство простое, — сказал Михаил Петрович. — Благодарю Бога. Мое хозяйство всё, чтобы денежки к осенним податям были готовы. Приходят мужички: батюшка, отец, вызволь! Ну, свои всё соседи мужики, жалко. Ну, дашь на первую треть, только скажешь: помнить, ребята,
я вам
помог, и вы
помогите, когда нужда — посев ли овсяный, уборка сена, жнитво, ну и выговоришь, по скольку с тягла. Тоже есть бессовестные и из них, это правда.
После полудня она начала томиться жаждой. Мы отворили окна — но на дворе было жарче, чем в комнате; поставили льду около кровати — ничего не
помогало.
Я знал, что эта невыносимая жажда — признак приближения конца, и сказал это Печорину. «Воды, воды!..» — говорила она хриплым голосом, приподнявшись с постели.
— Да так-с! Ужасные бестии эти азиаты! Вы думаете, они
помогают, что кричат? А черт их разберет, что они кричат? Быки-то их понимают; запрягите хоть двадцать, так коли они крикнут по-своему, быки всё ни с места… Ужасные плуты! А что с них возьмешь?.. Любят деньги драть с проезжающих… Избаловали мошенников! Увидите, они еще с вас возьмут на водку. Уж
я их знаю,
меня не проведут!
Бутылка кахетинского
помогла нам забыть о скромном числе блюд, которых было всего одно, и, закурив трубки, мы уселись:
я у окна, он у затопленной печи, потому что день был сырой и холодный.
Нечего делать,
я нанял шесть быков и нескольких осетин. Один из них взвалил себе на плечи мой чемодан, другие стали
помогать быкам почти одним криком.
— Помилуйте, — говорил
я, — ведь вот сейчас тут был за речкою Казбич, и мы по нем стреляли; ну, долго ли вам на него наткнуться? Эти горцы народ мстительный: вы думаете, что он не догадывается, что вы частию
помогли Азамату? А
я бьюсь об заклад, что нынче он узнал Бэлу.
Я знаю, что год тому назад она ему больно нравилась — он
мне сам говорил, — и если б надеялся собрать порядочный калым, то, верно, бы посватался…
Употреблю все, чтобы
помочь вам сделаться тем, чем вы должны быть, чем вам назначила быть ваша добрая, внутри вас же самих заключенная природа ваша, чтобы не даром была любовь ваша ко
мне, чтобы
я, точно, был кормилец ваш!»
Прежде, покамест был помоложе, так
мне казалось, что все дело в деньгах, что если бы
мне в руки сотни тысяч,
я бы осчастливил множество:
помог бы бедным художникам, завел бы библиотеки, полезные заведения, собрал бы коллекции.
— Ну, полно, брат, экой скрытный человек!
Я, признаюсь, к тебе с тем пришел: изволь,
я готов тебе
помогать. Так и быть: подержу венец тебе, коляска и переменные лошади будут мои, только с уговором: ты должен
мне дать три тысячи взаймы. Нужны, брат, хоть зарежь!
— А вот другой Дон-Кишот просвещенья: завел школы! Ну, что, например, полезнее человеку, как знанье грамоты? А ведь как распорядился? Ведь ко
мне приходят мужики из его деревни. «Что это, говорят, батюшка, такое? сыновья наши совсем от рук отбились,
помогать в работах не хотят, все в писаря хотят, а ведь писарь нужен один». Ведь вот что вышло!
— Есть у
меня, пожалуй, трехмиллионная тетушка, — сказал Хлобуев, — старушка богомольная: на церкви и монастыри дает, но
помогать ближнему тугенька. А старушка очень замечательная. Прежних времен тетушка, на которую бы взглянуть стоило. У ней одних канареек сотни четыре. Моськи, и приживалки, и слуги, каких уж теперь нет. Меньшому из слуг будет лет шестьдесят, хоть она и зовет его: «Эй, малый!» Если гость как-нибудь себя не так поведет, так она за обедом прикажет обнести его блюдом. И обнесут, право.
— Ужасное невежество! — сказал в заключенье полковник Кошкарев. — Тьма средних веков, и нет средств
помочь… Поверьте, нет! А
я бы мог всему
помочь;
я знаю одно средство, вернейшее средство.
Ты говорил со
мной в тиши,
Когда
я бедным
помогалаИли молитвой услаждала
Тоску волнуемой души?
Вспомнишь, бывало, о Карле Иваныче и его горькой участи — единственном человеке, которого
я знал несчастливым, — и так жалко станет, так полюбишь его, что слезы потекут из глаз, и думаешь: «Дай бог ему счастия, дай
мне возможность
помочь ему, облегчить его горе;
я всем готов для него пожертвовать».
— Ну, слушай:
я к тебе пришел, потому что, кроме тебя, никого не знаю, кто бы
помог… начать… потому что ты всех их добрее, то есть умнее, и обсудить можешь… А теперь
я вижу, что ничего
мне не надо, слышишь, совсем ничего… ничьих услуг и участий…
Я сам… один… Ну и довольно! Оставьте
меня в покое!
«Действительно,
я у Разумихина недавно еще хотел было работы просить, чтоб он
мне или уроки достал, или что-нибудь… — додумывался Раскольников, — но чем теперь-то он
мне может
помочь? Положим, уроки достанет, положим, даже последнею копейкой поделится, если есть у него копейка, так что можно даже и сапоги купить, и костюм поправить, чтобы на уроки ходить… гм… Ну, а дальше? На пятаки-то что ж
я сделаю?
Мне разве того теперь надобно? Право, смешно, что
я пошел к Разумихину…»
«Двадцать копеек мои унес, — злобно проговорил Раскольников, оставшись один. — Ну пусть и с того тоже возьмет, да и отпустит с ним девочку, тем и кончится… И чего
я ввязался тут
помогать? Ну
мне ль
помогать? Имею ль
я право
помогать? Да пусть их переглотают друг друга живьем, — мне-то чего? И как
я смел отдать эти двадцать копеек. Разве они мои?»
— Вот тут, через три дома, — хлопотал он, — дом Козеля, немца, богатого… Он теперь, верно, пьяный, домой пробирался.
Я его знаю… Он пьяница… Там у него семейство, жена, дети, дочь одна есть. Пока еще в больницу тащить, а тут, верно, в доме же доктор есть!
Я заплачу, заплачу!.. Все-таки уход будет свой,
помогут сейчас, а то он умрет до больницы-то…
— Нет, Соня, нет, — бормотал он, отвернувшись и свесив голову, — не был
я так голоден…
я действительно хотел
помочь матери, но… и это не совсем верно… не мучь
меня, Соня!
— Вследствие двух причин к вам зашел, во-первых, лично познакомиться пожелал, так как давно уж наслышан с весьма любопытной и выгодной для вас точки; а во-вторых, мечтаю, что не уклонитесь, может быть,
мне помочь в одном предприятии, прямо касающемся интереса сестрицы вашей, Авдотьи Романовны. Одного-то
меня, без рекомендации, она, может, и на двор к себе теперь не пустит, вследствие предубеждения, ну, а с вашей помощью
я, напротив, рассчитываю…
Вам без занятий оставаться нельзя, а потому труд и твердо поставленная перед собою цель,
мне кажется, очень бы могли вам
помочь.
Не для того, чтобы матери
помочь,
я убил — вздор!
— А что отвечал в Москве вот лектор-то ваш на вопрос, зачем он билеты подделывал: «Все богатеют разными способами, так и
мне поскорей захотелось разбогатеть». Точных слов не помню, но смысл, что на даровщинку, поскорей, без труда! На всем готовом привыкли жить, на чужих
помочах ходить, жеваное есть. Ну, а пробил час великий, тут всяк и объявился, чем смотрит…
Все это, как вы понимаете, с целью поссорить
меня с матерью и сестрой, внушив им, что
я расточаю, с неблагородными целями, их последние деньги, которыми они
мне помогают.
Я штуку вижу: ему просто хочется
мне помочь; но прошлого года
мне было не надо, а нынешний год
я только приезда его поджидал и решился взять.
— Так
я и думала! Да ведь и
я с тобой поехать могу, если тебе надо будет. И Дуня; она тебя любит, она очень любит тебя, и Софья Семеновна, пожалуй, пусть с нами едет, если надо; видишь,
я охотно ее вместо дочери даже возьму. Нам Дмитрий Прокофьич
поможет вместе собраться… но… куда же ты… едешь?