Неточные совпадения
— Мала птичка, да ноготок востер. У меня до француза
в Москве целая
усадьба на Полянке была, и дом каменный, и сад, и заведения всякие, ягоды, фрукты, все свое. Только птичьего молока не было. А воротился из Юрьева, смотрю — одни закопченные стены стоят. Так, ни за нюх табаку
спалили. Вот он, пакостник, что наделал!
Вторая категория днем
спит, а ночью «работает» по Москве или ее окрестностям, по барским и купеческим
усадьбам, по амбарам богатых мужиков, по проезжим дорогам. Их работа пахнет кровью.
В старину их называли «Иванами», а впоследствии — «деловыми ребятами».
Говорили, будто владельцу этой
усадьбы не давали
спать покойники, чуть не ежедневно провозимые на польское и лютеранское кладбища;
в защиту от них он и воздвиг «фигуру».
В этот промежуток дня наш двор замирал. Конюхи от нечего делать ложились
спать, а мы с братом слонялись по двору и саду, смотрели с заборов
в переулок или на длинную перспективу шоссе, узнавали и делились новостями… А солнце, подымаясь все выше, раскаляло камни мощеного двора и заливало всю нашу
усадьбу совершенно обломовским томлением и скукой…
Надо видеть, как тесно жмутся
усадьбы одна к другой и как живописно лепятся они по склонам и на дне оврага, образующего
падь, чтобы понять, что тот, кто выбирал место для поста, вовсе не имел
в виду, что тут, кроме солдат, будут еще жить сельские хозяева.
Я тоже
в усадьбу-то прибрела к вечеру, прямо прошла
в людскую и думала, что и
в дом меня сведут, однако-че говорят, что никаких странниц и богомолок от господ есть приказание не принимать, и так тут какая-то старушонка плеснула мне
в чашку пустых щей; похлебала я их, и она
спать меня на полати услала…
Днем он
спит в людской кухне или балагурит с кухарками, ночью же, окутанный
в просторный тулуп, ходит вокруг
усадьбы и стучит
в свою колотушку.
Даже Лукьяныча я никак не мог дозваться, хотя и слышал, что где-то недалеко кто-то зевает; потом оказалось, что и он, по-своему, соблюдал праздничный обряд, то есть сидел, пока светло, за воротами на лавке и смотрел, как пьяные, проходившие мимо
усадьбы, теряли равновесие,
падали и барахтались
в грязи посередь дороги.
— Да, — отвечал отрывисто граф, — ты теперь ступай
в их
усадьбу и как можно аккуратней узнай: будут ли дома муж и жена? Теперь прощай, я
спать хочу!
Муж ее со дня женитьбы своей не выезжал из
усадьбы, — он оделся
в грубую свиту, опоясался ремнем, много молился и сокрушенно плакал. Жена ему была утешением: при ней его меньше терзал страх смерти и страх того, что ждет нас после смерти. Марфа Андревна защищала его от гроз воображения, как защищала от гроз природы, при которых старый боярин
падал седою головою
в колени юной жены и стонал: «Защити, защити меня, праведница! При тебе меня божий гнев не ударит».
— Нет, государь милостивый, — отвечал Сергеич, — строгости особливой нет, а известно, что… дело барское, до делов наших, крестьянских, доподлинно не доходил; не все ведь этакие господа, как твой покойной папенька был: с тем, бывало, говоришь, словно со своим братом — все до последней нитки по крестьянству знал; ну, а наш барин
в усадьбу тоже наезжает временно, а мужики наши — глупой ведь, батюшка, народец, и полезут к нему со всякими нуждами, правыми и неправыми, так тоже
в какой час
попадут;
в иной все смирно да ласково выслушает, а
в другой, пожалуй, еле и ноги уплетут — да!
Затем идёт Михайло Гнедой — до войны был мужик зажиточный, но за время войны и плена старший брат его Яков
попал в беспорядки — жгли
усадьбу князя Касаткина — был поранен и скончался
в тюрьме.
Мать Пелагея побежала
в усадьбу к господам сказать, что Ефим помирает. Она давно уже ушла, и пора бы ей вернуться. Варька лежит на печи, не
спит и прислушивается к отцовскому «бу-бу-бу». Но вот слышно, кто-то подъехал к избе. Это господа прислали молодого доктора, который приехал к ним из города
в гости. Доктор входит
в избу; его не видно
в потемках, но слышно, как он кашляет и щелкает дверью.
Между нашею деревнею и деревнею майора Алымова (
в версте от алымовской
усадьбы) стоял одинокий двор однодворца Луки Кромсаева, или попросту Кромсая. Кромсай этот под некоторою личиною степенства и скромности был настоящий «шельма-мужик» или «вор-мужик»: он умел из всякого положения извлекать себе выгоды и жил скупо и одиноко, содержа свое семейство
в «страхе божием», то есть колотил всех чем ни
попало.
— Да, только оно все
в долгах,
усадьба разваливается, отец сильно
в карты играет. Они только наружно богаты… Ну, однако, прощай.
Спи… Так завтра мы все-таки пойдем к Будиновским.
— Сказать вам всю правду, Александра Ивановна? Мне самому очень по душе ваш парк и все положение
усадьбы. Давно я их знаю. Еще как деревенским мальчишкой с отцом
в село Заводное
попал.
— Понимаю!.. Видите, Иван Захарыч… — Первач стал медленно потирать руки, — по пословице: голенький — ох, а за голеньким — Бог… Дачу свою Низовьев, — я уже это сообщил и сестрице вашей, — продает новой компании… Ее представитель — некий Теркин. Вряд ли он очень много смыслит. Аферист на все руки… И писали мне, что он сам мечтает
попасть поскорее
в помещики… Чуть ли он не из крестьян. Очень может быть, что ему ваша
усадьба с таким парком понравится. На них вы ему сделаете уступку с переводом долга.
Если бы судьбе угодно было, чтобы такие угодья, как лесная дача при
усадьбе «Заводное»,
попали в его руки, — он положил бы на нее всю душу, завел бы рациональное хозяйство с правильными порубками.
Сколько лет утекло с того дня, когда он, впервые, мальчуганом,
попал с отцом
в Заводное и с этой самой колокольни любовался парком барской
усадьбы, мечтал, как о сказочном благополучии, обладать такой
усадьбой!
После сурового дома
в Нижнем, где моего деда боялись все, не исключая и бабушки, житье
в усадьбе отца, особенно для меня, привлекало своим привольем и мирным складом. Отец, не впадая ни
в какое излишнее баловство, поставил себя со мною как друг или старший брат. Никаких стеснений: делай что хочешь, ходи, катайся,
спи, ешь и пей, читай книжки.
Подгорин взошел по лестнице на площадку и сел. Тотчас за забором была межевая канава с валом, а дальше было поле, широкое, залитое лунным светом. Подгорин знал, что как раз прямо, верстах
в трех от
усадьбы, был лес, и теперь ему казалось, что он видит вдали темную полосу. Кричали перепела и дергачи; и изредка со стороны леса доносился крик кукушки, которая тоже не
спала.
Домаша посмотрела
в окно. Ермак Тимофеевич действительно шел от своей избы по направлению к
усадьбе. Ксения Яковлевна быстро отошла от окна и скорее
упала, чем села на скамью. Сердце у нее усиленно билось и, она, казалось, правой рукой, приложенной к левой стороне груди, хотела удержать его биение.
У кого петух
в усадьбе все головой тряс, пока воры кладовую не взломали. Тогда и прекратил. Цыганке одной мышь
попала за пазуху — недели не прошло, струна на гитаре лопнула, да ее по глазу. А у свояченицы городского головы родинка была мышастая на таком месте, что самой не видно, — к добру это… Вот она пятьдесят тысяч, как одну копеечку, и выиграла на свой внутренний билет. Поди ж ты…
Одиннадцатилетний князек Владимир, зимой учившийся
в Москве (князь и княгиня безвыездно жили
в усадьбе, причем последняя, и то
в последние годы, изредка выезжала
в губернский город и еще реже
в Москву), а летом отданный на попечение дядьки и приглашаемого студента, завтракал
в два часа, обедал со всеми и не ужинал, так как
в одиннадцать часов ложился
спать.
Из расспросов перепуганного насмерть татарина действительно оказалось, что он был выслан вперед для того, чтобы поджечь острог Строгановых и дать этим сигнал остальным кочевникам, засевшим
в ближайшем овраге и намеревавшимся
напасть на
усадьбу. Они видели уход казаков из поселка и думали, что ушли все, а потому и не ожидали сильного сопротивления.
Это обычная обстановка всяких чтений и торжеств была для Антонины Сергеевны новостью. Она не могла припомнить, случалось ли ей во всю ее жизнь
попасть,
в Москве или Петербурге, на вечер с таким именно характером.
В Петербурге она провела детство и часть девических годов; тогда ее
в такие места не возили; потом деревня, знакомство с Гаяриным, любовь, борьба с родителями, уход замуж и долгие годы обязательного сиденья
в усадьбе.