Неточные совпадения
А уж
упал с воза Бовдюг. Прямо под самое сердце пришлась ему пуля, но собрал старый весь дух свой и сказал: «Не жаль расстаться с светом. Дай бог и всякому такой кончины! Пусть же славится до конца века
Русская земля!» И понеслась
к вышинам Бовдюгова душа рассказать давно отошедшим старцам, как умеют биться на
Русской земле и, еще лучше того, как умеют умирать в ней за святую веру.
От Плутарха и «Путешествия Анахарсиса Младшего» он перешел
к Титу Ливию и Тациту, зарываясь в мелких деталях первого и в сильных сказаниях второго,
спал с Гомером, с Дантом и часто забывал жизнь около себя, живя в анналах, сагах, даже в
русских сказках…
Величайшие
русские гении боялись этой ответственности личного духа и с вершины духовной
падали вниз, припадали
к земле, искали спасения в стихийной народной мудрости.
О, он отлично понимал, что для смиренной души
русского простолюдина, измученной трудом и горем, а главное, всегдашнею несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и мировым, нет сильнее потребности и утешения, как обрести святыню или святого,
пасть пред ним и поклониться ему: «Если у нас грех, неправда и искушение, то все равно есть на земле там-то, где-то святой и высший; у того зато правда, тот зато знает правду; значит, не умирает она на земле, а, стало быть, когда-нибудь и
к нам перейдет и воцарится по всей земле, как обещано».
Тема случилась странная: Григорий поутру, забирая в лавке у купца Лукьянова товар, услышал от него об одном
русском солдате, что тот, где-то далеко на границе, у азиятов,
попав к ним в плен и будучи принуждаем ими под страхом мучительной и немедленной смерти отказаться от христианства и перейти в ислам, не согласился изменить своей веры и принял муки, дал содрать с себя кожу и умер, славя и хваля Христа, — о каковом подвиге и было напечатано как раз в полученной в тот день газете.
И не поехал: зашагал во всю мочь, не успел опомниться, смотрю,
к вечеру третьего дня вода завиднелась и люди. Я лег для опаски в траву и высматриваю: что за народ такой? Потому что боюсь, чтобы опять еще в худший плен не
попасть, но вижу, что эти люди пищу варят… Должно быть, думаю, христиане. Подполоз еще ближе: гляжу, крестятся и водку пьют, — ну, значит,
русские!.. Тут я и выскочил из травы и объявился. Это, вышло, ватага рыбная: рыбу ловили. Они меня, как надо землякам, ласково приняли и говорят...
И тут-то исполнилось мое прошение, и стал я вдруг понимать, что сближается речейное: «Егда рекут мир,
нападает внезапу всегубительство», и я исполнился страха за народ свой
русский и начал молиться и всех других, кто ко мне
к яме придет, стал со слезами увещевать, молитесь, мол, о покорении под нозе царя нашего всякого врага и супостата, ибо близ есть нам всегубительство.
Русские светские критики, поняв мою книгу так, что всё ее содержание сводится
к непротивлению злу, и поняв самое учение о непротивлении злу (вероятно, для удобства возражения) так, что оно будто бы запрещает всякую борьбу со злом,
русские светские критики с раздражением
напали на это учение и весьма успешно в продолжение нескольких лет доказывали, что учение Христа неправильно, так как оно запрещает противиться злу.
— Эту книгу, — выражался он, — всякий
русский человек в настоящее время у себя на столе бессменно держать должен. Потому, кто может зараньше определить, на какой он остров
попасть может? И сколько, теперича, есть в нашем отечестве городов, где ни хлеба испечь не умеют, ни супу сварить не из чего? А ежели кто эту книгу основательно знает, тот сам все сие и испечет, и сварит, а по времени, быть может, даже и других
к употреблению подлинной пищи приспособит!
С часу на час ожидали общего возмущения Яицкого войска; башкирцы, взволнованные своими старшинами (которых Пугачев успел задарить верблюдами и товарами, захваченными у бухарцев), начали
нападать на
русские селения и кучами присоединяться
к войску бунтовщиков.
Я тоже поднялся. Трагичность нашего положения, кроме жестокого похмелья, заключалась главным образом в том, что даже войти в нашу избушку не было возможности: сени были забаррикадированы мертвыми телами «академии». Окончание вчерашнего дня пронеслось в очень смутных сценах, и я мог только удивляться, как
попал к нам немец Гамм, которого Спирька хотел бить и который теперь
спал, положив свою немецкую голову на
русское брюхо Спирьки.
После этого губернатор напрасно тщился
попасть в тон
к графу. Но граф счел себя положительно обиженным и уехал, не видавшись ни с кем из ухаживавших за ним сановников. Он их считал достойными большего наказания, чем самоё княгиню, которая ему стала даже серьезно нравиться, как Гаральду презиравшая его
русская дева.
— К-ха! — откашлянулся он. — Есть пословица
русская, что яблоко от деревца недалеко
падает! — заключил он многознаменательно.
Представьте себе такое положение: вы приходите по делу
к одному из досужих
русских людей, вам предлагают стул, и в то время, как вы садитесь трах! — задние ножки у стула подгибаются! Вы
падаете с размаху на пол, расшибаете затылок, а хозяин с любезнейшею улыбкой говорит...
— Да, да!.. это точно было наяву, — продолжала она с ужасною улыбкою, — точно!.. Мое дитя при мне, на моих коленях умирало с голода! Кажется… да, вдруг закричали: «
Русской офицер!» «
Русской! — подумала я, — о! верно, он накормит моего сына», — и бросилась вместе с другими
к валу, по которому он ехал. Не понимаю сама, как могла я пробиться сквозь толпу, влезть на вал и
упасть к ногам офицера, который, не слушая моих воплей, поскакал далее…
В самом деле, Зарецкой, атакованный двумя эскадронами латников, после жаркой схватки скомандовал уже: «По три налево кругом — заезжай!», — как дивизион
русских улан подоспел
к нему на помощь. В несколько минут неприятельская кавалерия была опрокинута; но в то же самое время Рославлев увидел, что один
русской офицер, убитый или раненый,
упал с лошади.
В ту самую минуту, как он в модном фраке, с бадинкою [тросточкой (от фр. badine).] в руке, расхаживал под аркадами Пале-Рояля и прислушивался
к милым французским фразам, загремел на грубом
русском языке вопрос: «Кто едет?» Зарецкой очнулся, взглянул вокруг себя: перед ним деревенская околица, подле ворот соломенный шалаш в виде будки, в шалаше мужик с всклоченной рыжей бородою и длинной рогатиной в руке; а за околицей, перед большим сараем, с полдюжины пик в сошках.
В продолжение всей своей заграничной жизни Бегушев очень много сближался с
русской эмиграцией, но она как-то на его глазах с каждым годом все ниже и ниже
падала: вместо людей умных, просвещенных, действительно гонимых и несправедливо оскорбленных, —
к числу которых Бегушев отчасти относил и себя, — стали появляться господа, которых и видеть ему было тяжело.
Философические хитросплетения и бредни никогда не привьются
к русскому: на это у него слишком много здравого смысла; но нельзя же допустить, чтобы под именем философии
нападали на всякое честное стремление
к истине и
к сознанию.
И если раньше что-то разбиралось, одного жгли, а другого нет, держали какой-то свой порядок, намекающий на справедливость, то теперь в ярости обманутых надежд
палили все без разбора, без вины и невинности; подняться
к небу и взглянуть — словно сотни и тысячи костров огромных раскинулись по темному лону
русской земли.
Нынче у Риперта будет на вечере Бер — человек, который целый век сидит дома, сам делает сбрую для своих лошадей, ложится
спать в девять часов непременно и,
к довершению всех своих чудачеств, женился на
русской, которая, однако, заболела, захирела и, говорят, непременно скоро умрет с тоски.
Она послала за ним одного из своих знакомых и, призвав Бенни
к себе, сказала ему, что негодование ее на его товарища вовсе не
падает на ни в чем не повинного Бенни; но что если он, Бенни, хочет путешествовать по России с тем, чтобы познакомиться с страною и с хорошими
русскими людьми, то прежде всего он должен освободить себя от своего петербургского товарища.
В это время Бенни посетила тяжелая болезнь и нищета,
к которой он привел себя предшествовавшим своим поведением и из которой,
упав духом, не мог выбиться до самой высылки его, по решению сената, за
русскую границу в качестве «англичанина». Средства,
к которым Артур Бенни прибегал для того, чтобы, имея некоторый талант и знания, при отменной трезвости и добросовестности в работе, доходить порой до неимения хлеба и носильного платья, были самые оригинальные.
— А знаешь ты, — произнес он гораздо тверже, почти как не пьяный, — нашу
русскую…….? (И он проговорил самое невозможное в печати ругательство.) Ну так и убирайся
к ней! — Затем с силою рванулся из рук Вельчанинова, оступился и чуть не
упал. Дамы подхватили его и в этот раз уже побежали, визжа и почти волоча Павла Павловича за собою. Вельчанинов не преследовал.
«Пожалуй!» — отвечал ей Саша. Он
Из слов ее расслушал половину, —
Его клонил
к подушке сладкий сон,
Как птица клонит слабую тростину.
Блажен, кто может
спать! Я был рожден
С бессонницей. В теченье долгой ночи
Бывало беспокойно бродят очи,
И жжет подушка влажное чело.
Душа грустит о том, что уж прошло,
Блуждая в мире вымысла без пищи,
Как лазарони или
русский нищий…
Собирает он казачий круг, говорит казакам такую речь: «Так и так, атаманы-молодцы, так и так, братцы-товарищи:
пали до меня слухи, что за морем у персиянов много тысячей крещеного народу живет в полону в тяжелой работе, в великой нужде и горькой неволе; надо бы нам, братцы, не полениться, за море съездить потрудиться, их, сердечных, из той неволи выручить!» Есаулы-молодцы и все казаки в один голос гаркнули: «Веди нас, батька, в бусурманское царство
русский полон выручать!..» Стенька Разин рад тому радешенек, сам первым делом
к колдуну.
Удэхейцы на реке Ботчи вымерли, но среди соседей их на Копи и Самарге долго еще ходили рассказы о том, как «омо лоца» (один
русский)
попал к удэхейцам и как от него погибло все стойбище.
Случай, устроивший странную судьбу мою, быть может, совершенно исключительный, но полоса смятений на Руси еще далеко не прошла: она, может быть, только едва в начале, и
к тому времени, когда эти строки могут
попасть в руки молодой
русской девушки, готовящейся быть подругой и матерью, для нее могут потребоваться иные жертвы, более серьезные и тягостные, чем моя скромная и безвестная жертва: такой девушке я хотела бы сказать два слова, ободряющие и укрепляющие силой моего примера.
Русские моего времени, когда
попадали в Лондон, все — если они только были либерально настроенные — являлись на поклон
к издателю"Колокола". Но ни в 1868 году, ни годом раньше, в 1867 (когда я впервые
попал в Лондон) Герцена уже не было в Англии, и я уже рассказал о нашей полувстрече в Женеве в конце 1865 года.
Университет не играл той роли, какая ему выпала в 61 году, но вкус
к слушанию научных и литературных публичных лекций разросся так, что я был изумлен, когда
попал в первый раз на одну из лекций по
русской литературе Ореста Миллера в Клубе художников, долго помещавшемся в Троицком переулке (ныне — улице), где теперь"зала Павловой".
В первый раз мне привелось видеть его, когда я, еще дерптским студентом, привозил свою первую комедию"Фразеры"(как уже упоминал выше) в Петербург, и
попал я
к Я.П.Полонскому, одному из редакторов"
Русского слова".
В первый раз это случилось в кабинете Я.П.Полонского, тогда одного из редакторов кушелевского журнала"
Русское слово".
К нему я
попал с рукописью моей первой комедии"Фразеры", которая как раз и погибла в редакции этого журнала и не появлялась никогда ни на сцене, ни в печати. На сцену ее не пустила театральная цензура.
Но в его анархизме было много такого, что давало ему свободу мнений; вот почему он и не
попал в ученики
к Карлу Марксу и сделался даже предметом клеветы: известно, что Маркс заподозрил его в роли агента
русского правительства, да и
к Герцену Маркс относился немногим лучше.
Я сразу
попал в воздух
русской писательской интеллигенции,
к моим старшим сверстникам, в воздух милых для меня разговоров и воспоминаний.
Из знаменитостей впоследствии был украшением College de France и Ренан, но я
попал к нему уже гораздо позднее, когда и лично познакомился с ним. Это было уже в 80-х годах. Он тогда читал в той самой аудитории, где когда-то читал
русский язык старый поляк Ходзько.
— Ах, подите вы с вашим лежаньем! Я вас спрашиваю толком,
русским языком: что мне делать? Вы врач и должны мне помочь! Я страдаю! Каждую минуту мне кажется, что я начинаю беситься. Я не
сплю, не ем, дело валится у меня из рук! У меня вот револьвер в кармане. Я каждую минуту его вынимаю, чтобы пустить себе пулю в лоб! Григорий Иваныч, ну да займитесь же мною бога ради! Что мне делать? Вот что, не поехать ли мне
к профессорам?
На одной из наших батарей, попавшую на позицию,
к которой японцы пристрелялись, выбыли из строя все офицеры, начальство принял унтер-офицер, у которого уже была оторвана кисть правой руки — он, кое-как перевязав её рукавом рубахи, левой рукой работает над орудием, пока не
падает мёртвым, сражённый шрапнелью. Тут же на полях Вафангоу выказалась во всём своём блеске доблесть
русской женщины — сестра милосердия г-жа Воронова под градом пуль, спокойно сидя на коне, распоряжалась действиями санитаров.
Легкий отряд Чернышова, которым командовал Тотлебен,
напал на этот город внезапно. Гарнизон Берлина состоял всего из трех батальонов. Поспешно бросились
к нему на помощь небольшие прусские отряды. Пруссаков разогнали, и в то время, когда сам Фридрих спешил
к своей столице, она была занята
русскими, которые наложили на нее контрибуцию и, разграбив окрестности, в особенности загородные дворцы, поспешно ушли. На Берлин же направились австрийцы под предводительством Ласси, но опоздали.
Как же
попал в ходатаи Иоанн-младой? Отвага и тут помогла Хабару. С первым просветом зари он явился
к нему и рассказал все, как было на пиру деспота. Призваны для проверки его слов малютка дьяк, боярин, возражавший Андрею Фомичу, двое боярских детей и лекарь Антон. Все подтвердили истину. Мы видели, что прямодушный, высокий характер наследника
русского стола умел воспользоваться показаниями любимца своего и призванных свидетелей и твердо стать на защиту истины и благородного подвига.
— На все необходимы не только отвага, но и ум… Об этом-то я и хотел посоветоваться с тобой и еще кое с кем и послал герольдов собрать на совет всех соседей… Один из моих рейтаров попался в лапы
русских и лишь хитростью спасся и пришел ползком в замок… Он говорит, что они уже близко… Надо нам тоже приготовиться
к встрече. Полно нам травить, пора
палить! А? Какова моя мысль! Даром, что в старом парнике созрела.
— На все необходимы не только отвага, но и ум… Об этом-то я и хотел посоветоваться с тобою и еще кой с кем и послал герольдов собрать на совет всех соседей… Один из моих рейтаров попался в лапы
русских и лишь хитростью спасся и пришел ползком в замок… Он говорит, что они уже близко… Надо нам тоже приготовляться
к встрече. Полно нам травить, пора
палить! А? Какова мысль! Даром, что в старом парнике созрела.
15 августа 1831 года, под вечер, по дороге
к селу Грузину, постоянной в то время резиденции находившегося в
опале фельд-цейхмейстера всей
русской артиллерии, графа Алексея Андреевича Аракчеева, быстро катился тарантас, запряженный тройкою лошадей.
Мы оставили
русских на марше от пепелища розенгофского форпоста
к Сагницу. Немой, как мы сказали, служил им вожатым. Горы, по которым они шли, были так высоки, что лошади, с тяжестями взбираясь на них (употреблю простонародное сравнение), вытягивались, как прут, а спалзывая с них, едва не свертывались в клубок. Вековые анценские леса пробудились тысячами отголосков; обитавшие в них зверьки, испуганные необыкновенною тревогой, бежали, сами не зная куда, и
попадали прямо в толпы солдат.
Не правда ли, преизрядная чепуха? А все оттого, что посещаешь одни иноязычные спектакли, да и в
русский театр
попадешь, так видишь тоже иностранные пьесы, переделанные на
русские нравы, а сюжеты этих пьес столько же пристали
к русским нравам, сколь
к корове пристало седло.
Решиться на что-нибудь надо скорее.
Русские в тот же день или, по крайней мере, в следующий должны подойти
к Мариенбургу, и тогда отнята всякая возможность
попасть в замок.
В военном совете, после многих разногласий, едва было решено собрать шведские войска при Гуммельсгофе и дать там отпор набегу
русских, когда
к гельметскому двору прискакал шведский офицер, так сказать, на шпорах и шпаге, ибо измученное животное, в котором он еще возбуждал ими жизнь,
пало, лишь только он успел слезть с него. Случай этот принят был за худое предвестие для шведов. Гонец подтвердил слова Вольдемара.
— Что-то давно мы собираемся
напасть на
русских, но,
к нашему стыду, до сих пор только беззаботно смотрим на зарево, которым они то и дело освещают наши земли… Уж куда нам пускаться в даль… Государь Московии не любит шутить, он потрезвее нас, все говорят…
—
К сожалению, в
русском, — ответил он. — Малая надежда, чтобы они
попали в ваши руки.
Ему удалось войти в сношение с главной квартирой шведского генерала, откуда был прислан манифест, обнародованный Швецией, который маркиз распространил в Петербурге, чтобы навести страх на
русский двор. В этом манифесте стокгольмское правительство, говоря о своих дружеских чувствах
к русской нации, объявляло о своем намерении
напасть на незаконное его правительство, чтобы восстановить права законных наследников престола.
В самом деле,
русские на нескольких плотах подъехали с разных сторон
к острову. Встреча была ужасная. Блеснули ружья в бойницах, и осаждавшие дорого заплатили за свою неосторожность. Сотни их
пали. Плоты со множеством убитых и раненых немедленно возвратились
к берегу. Из стана послан был офицер шведский переговорить с Вульфом, что
русские не на штурм шли, а только ошибкою, ранее назначенного часа, готовились принять в свое заведование остров.