Неточные совпадения
Ибо, ежели градоначальник, выйдя из своей
квартиры, прямо начнет
палить, то он достигнет лишь того, что перепалит всех обывателей и, как древний Марий, останется
на развалинах один с письмоводителем.
— Я сам слышал… я не
спал… я сидел, — еще робче проговорил он. — Я долго слушал… Приходил надзирателя помощник…
На лестницу все сбежались, из всех
квартир…
— Долой с
квартир! Сейчас! Марш! — и с этими словами начала хватать все, что ни попадалось ей под руку из вещей Катерины Ивановны, и скидывать
на пол. Почти и без того убитая, чуть не в обмороке, задыхавшаяся, бледная, Катерина Ивановна вскочила с постели (
на которую
упала было в изнеможении) и бросилась
на Амалию Ивановну. Но борьба была слишком неравна; та отпихнула ее, как перышко.
«В неделю, скажет, набросать подробную инструкцию поверенному и отправить его в деревню, Обломовку заложить, прикупить земли, послать план построек,
квартиру сдать, взять паспорт и ехать
на полгода за границу, сбыть лишний жир, сбросить тяжесть, освежить душу тем воздухом, о котором мечтал некогда с другом, пожить без халата, без Захара и Тарантьева, надевать самому чулки и снимать с себя сапоги,
спать только ночью, ехать, куда все едут, по железным дорогам,
на пароходах, потом…
Лечь
спать я положил было раньше, предвидя завтра большую ходьбу. Кроме найма
квартиры и переезда, я принял некоторые решения, которые так или этак положил выполнить. Но вечеру не удалось кончиться без курьезов, и Версилов сумел-таки чрезвычайно удивить меня. В светелку мою он решительно никогда не заходил, и вдруг, я еще часу не был у себя, как услышал его шаги
на лесенке: он звал меня, чтоб я ему посветил. Я вынес свечку и, протянув вниз руку, которую он схватил, помог ему дотащиться наверх.
К тому же как нарочно и все способствовало: я необыкновенно скоро
напал на случай и нашел
квартиру совсем подходящую; про
квартиру эту потом, а теперь окончу о главном.
Она стремительно выбежала из
квартиры, накидывая
на бегу платок и шубку, и пустилась по лестнице. Мы остались одни. Я сбросил шубу, шагнул и затворил за собою дверь. Она стояла предо мной как тогда, в то свидание, с светлым лицом, с светлым взглядом, и, как тогда, протягивала мне обе руки. Меня точно подкосило, и я буквально
упал к ее ногам.
Квартира Шустовой была во втором этаже. Нехлюдов по указанию дворника
попал на черный ход и по прямой и крутой лестнице вошел прямо в жаркую, густо пахнувшую едой кухню. Пожилая женщина, с засученными рукавами, в фартуке и в очках, стояла у плиты и что-то мешала в дымящейся кастрюле.
Но это были только мимолетные отголоски, да и то лишь сначала. А вообще, вечер шел весело, через полчаса уж и вовсе весело. Болтали, играли, пели. Она
спит крепко, уверяет Мосолов, и подает пример. Да и нельзя помешать, в самом деле: комната, в которой она улеглась, очень далеко от зала, через три комнаты, коридор, лестницу и потом опять комнату,
на совершенно другой половине
квартиры.
Хозяйка начала свою отпустительную речь очень длинным пояснением гнусности мыслей и поступков Марьи Алексевны и сначала требовала, чтобы Павел Константиныч прогнал жену от себя; но он умолял, да и она сама сказала это больше для блезиру, чем для дела; наконец, резолюция вышла такая. что Павел Константиныч остается управляющим,
квартира на улицу отнимается, и переводится он
на задний двор с тем, чтобы жена его не смела и показываться в тех местах первого двора,
на которые может
упасть взгляд хозяйки, и обязана выходить
на улицу не иначе, как воротами дальними от хозяйкиных окон.
Это был владелец дома, первогильдейский купец Григорий Николаевич Карташев.
Квартира его была рядом с трактиром, в ней он жил одиноко,
спал на голой лежанке, положив под голову что-нибудь из платья. В
квартире никогда не натирали полов и не мели.
Мастеровые в будние дни начинали работы в шесть-семь часов утра и кончали в десять вечера. В мастерской портного Воздвиженского работало пятьдесят человек. Женатые жили семьями в
квартирах на дворе; а холостые с мальчиками-учениками ночевали в мастерских,
спали на верстаках и
на полу, без всяких постелей: подушка — полено в головах или свои штаны, если еще не пропиты.
Однажды, когда все в
квартире улеглись и темнота комнаты наполнилась тихим дыханием сна, я долго не
спал и ворочался
на своей постели. Я думал о том, куда идти по окончании гимназии. Университет был закрыт, у матери средств не было, чтобы мне готовиться еще год
на аттестат зрелости…
Ее это огорчило, даже обидело.
На следующий день она приехала к нам
на квартиру, когда отец был
на службе, а мать случайно отлучилась из дому, и навезла разных материй и товаров, которыми завалила в гостиной всю мебель. Между прочим, она подозвала сестру и поднесла ей огромную куклу, прекрасно одетую, с большими голубыми глазами, закрывавшимися, когда ее клали
спать…
Вечером поздно Серафима получила записку мужа, что он по неотложному делу должен уехать из Заполья дня
на два. Это еще было в первый раз, что Галактион не зашел проститься даже с детьми. Женское сердце почуяло какую-то неминуемую беду, и первая мысль у Серафимы была о сестре Харитине. Там Галактион, и негде ему больше быть… Дети
спали. Серафима накинула шубку и пешком отправилась к полуяновской
квартире. Там еще был свет, и Серафима видела в окно, что сестра сидит у лампы с Агнией. Незачем было и заходить.
Капитан К., живший вместе с ним
на одной
квартире, тоже не
спал; он постучал из своей комнаты в стену и сказал мне...
По одной стороне коридора находились те три комнаты, которые назначались внаем, для «особенно рекомендованных» жильцов; кроме того, по той же стороне коридора, в самом конце его, у кухни, находилась четвертая комнатка, потеснее всех прочих, в которой помещался сам отставной генерал Иволгин, отец семейства, и
спал на широком диване, а ходить и выходить из
квартиры обязан был чрез кухню и по черной лестнице.
Платов ничего государю не ответил, только свой грабоватый нос в лохматую бурку спустил, а пришел в свою
квартиру, велел денщику подать из погребца фляжку кавказской водки-кислярки [Кизлярка — виноградная водка из города Кизляра. (Прим. автора.)], дерябнул хороший стакан,
на дорожний складень Богу помолился, буркой укрылся и захрапел так, что во всем доме англичанам никому
спать нельзя было.
В последнюю ночь, проведенную Розановым в своей московской
квартире, Ольга Александровна два раза приходила в комнату искать зажигательных спичек. Он видел это и продолжал читать. Перед утром она пришла взять свой платок, который будто забыла
на том диване, где
спал Розанов, но он не видал и не слыхал.
— Всегда к вашим услугам, — отвечал ей Павел и поспешил уйти. В голове у него все еще шумело и трещало; в глазах мелькали зеленые пятна; ноги едва двигались. Придя к себе
на квартиру, которая была по-прежнему в доме Александры Григорьевны, он лег и так пролежал до самого утра, с открытыми глазами, не
спав и в то же время как бы ничего не понимая, ничего не соображая и даже ничего не чувствуя.
Ченцов между тем, сходя с лестницы, точно нарочно
попал на глаза Миропы Дмитриевны, всходившей в это время
на лестницу. Она исполнилась восторгом, увидав выходящего из
квартиры Рыжовых мужчину.
Адмиральша, Сусанна и майор перешли в
квартиру Миропы Дмитриевны и разместились там, как всегда это бывает в минуты катастроф, кто куда
попал: адмиральша очутилась сидящей рядом с майором
на диване и только что не склонившею голову
на его плечо, а Сусанне, севшей вдали от них и бывшей, разумеется, бог знает до чего расстроенною, вдруг почему-то кинулись в глаза чистота, порядок и даже щеголеватость убранства маленьких комнат Миропы Дмитриевны: в зальце, например, круглый стол,
на котором она обыкновенно угощала карабинерных офицеров чаем, был покрыт чистой коломянковой салфеткой; а про гостиную и говорить нечего: не говоря о разных красивых безделушках, о швейном столике с всевозможными принадлежностями, там виднелось литографическое и разрисованное красками изображение Маврокордато [Маврокордато Александр (1791—1865) — греческий патриот, организатор восстания в Миссолонги (1821).], греческого полководца, скачущего
на коне и с рубящей наотмашь саблей.
Я летел домой, не чувствуя ног под собою, и как только вошел в
квартиру, так сейчас же
упал в объятия Глумова. Я рассказал ему все: и в каком я был ужасном положении, и как
на помощь мне вдруг явилось нечто неисповедимое…
В доме все было необъяснимо странно и смешно: ход из кухни в столовую лежал через единственный в
квартире маленький, узкий клозет; через него вносили в столовую самовары и кушанье, он был предметом веселых шуток и — часто — источником смешных недоразумений.
На моей обязанности лежало наливать воду в бак клозета, а
спал я в кухне, против его двери и у дверей
на парадное крыльцо: голове было жарко от кухонной печи, в ноги дуло с крыльца; ложась
спать, я собирал все половики и складывал их
на ноги себе.
— Чем бы по вечерам
на биллиард ходить каждый вечер, сходил бы иногда к гимназистам
на квартиры. Они знают, что учителя к ним редко заглядывают, а инспектора и раз в год не дождешься, так у них там всякое безобразие творится, и картеж, и пьянство. Да вот сходил бы к этой девчонке-то переодетой. Пойди попозже, как
спать станут ложиться; мало ли как тогда можно будет ее уличить да сконфузить.
Лукашка пошел
на кордон, а дядя Ерошка в то же время свистнул собак и, перелезши через плетень, задами обошел до
квартиры Оленина (идя
на охоту, он не любил встречаться с бабами). Оленин еще
спал, и даже Ванюша, проснувшись, но еще не вставая, поглядывал вокруг себя и соображал, пора или не пора, когда дядя Ерошка с ружьем за плечами и во всем охотничьем уборе отворил дверь.
Изнывая и томясь в самых тревожных размышлениях о том, откуда и за что рухнула
на меня такая
напасть, я довольно долго шагал из угла в угол по безлюдной
квартире Постельникова и, вдруг почувствовав неодолимую слабость, прикорнул
на диванчике и задремал. Я
спал так крепко, что не слышал, как Постельников возвратился домой, и проснулся уже, по обыкновению, в восемь часов утра. Голубой купидон в это время встал и умывался.
В окнах домов зажигались огни,
на улицу
падали широкие, жёлтые полосы света, а в них лежали тени цветов, стоявших
на окнах. Лунёв остановился и, глядя
на узоры этих теней, вспомнил о цветах в
квартире Громова, о его жене, похожей
на королеву сказки, о печальных песнях, которые не мешают смеяться… Кошка осторожными шагами, отряхивая лапки, перешла улицу.
Всё чаще она указывала ему разницу между ним, мужиком, и ею, женщиной образованной, и нередко эти указания обижали Илью. Живя с Олимпиадой, он иногда чувствовал, что эта женщина близка ему как товарищ. Татьяна Власьевна никогда не вызывала в нём товарищеского чувства; он видел, что она интереснее Олимпиады, но совершенно утратил уважение к ней. Живя
на квартире у Автономовых, он иногда слышал, как Татьяна Власьевна, перед тем как лечь
спать, молилась богу...
На другой день, в воскресенье, я пошел
на Хитровку под вечер. Отыскал дом Степанова, нашел
квартиру номер шесть, только что отворил туда дверь, как
на меня пахнуло каким-то отвратительным, смешанным с копотью и табачным дымом, гнилым воздухом. Вследствие тусклого освещения я сразу ничего не мог paзобрать: шум, спор, ругань, хохот и пение — все это смешалось в один общий гул и настолько меня поразило, что я не мог понять, каким образом мой приятель суфлер
попал в такую ужасную трущобу.
В
квартире уже никто не
спал… Все ночлежники поднялись
на своих койках и слушали солдата.
Кроме того, он немало удивил всех тем, что совсем не нанял себе
квартиры, а пристал в училище, да так там и остался: обед ему варил сторож, а
спал он в классе
на столах.
Мы приехали под вечер в простой рогожной повозке,
на тройке своих лошадей (повар и горничная приехали прежде нас); переезд с кормежки сделали большой, долго ездили по городу, расспрашивая о
квартире, долго стояли по бестолковости деревенских лакеев, — и я помню, что озяб ужасно, что
квартира была холодна, что чай не согрел меня и что я лег
спать, дрожа как в лихорадке; еще более помню, что страстно любившая меня мать также дрожала, но не от холода, а от страха, чтоб не простудилось ее любимое дитя, ее Сереженька.
Окна в том доме, где жил Кирилин, были темны, и у ворот
на лавочке сидел городовой и
спал. Ачмианову, когда он посмотрел
на окна и
на городового, стало все ясно. Он решил идти домой и пошел, но очутился опять около
квартиры Надежды Федоровны. Тут он сел
на лавочку и снял шляпу, чувствуя, что его голова горит от ревности и обиды.
Наутро город встал как громом пораженный, потому что история приняла размеры странные и чудовищные.
На Персональной улице к полудню осталось в живых только три курицы, в крайнем домике, где снимал
квартиру уездный фининспектор, но и те издохли к часу дня. А к вечеру городок Стекловск гудел и кипел, как улей, и по нем катилось грозное слово «мор». Фамилия Дроздовой
попала в местную газету «Красный боец» в статье под заголовком: «Неужели куриная чума?», а оттуда пронеслось в Москву.
Потрясая рукой, он вытянул ее свирепым движением. Дюрок быстро взял руку Варрена выше кисти, нагнул вниз, и… и я неожиданно увидел, что хозяин
квартиры с яростью и мучением в лице брякнулся
на одно колено, хватаясь другой рукой за руку Дюрока. Дюрок взял эту другую руку Варрена и тряхнул его — вниз, а потом — назад. Варрен
упал на локоть, сморщившись, закрыв глаза и прикрывая лицо.
Наконец, как будто с места сорвавшись, бросился он вон из трактира, растолкал всех и каждого из стремившихся удержать его, почти без чувств
упал на первые попавшиеся ему извозчичьи дрожки и полетел
на квартиру.
Далее затем, в одно прекрасное утро, герой мой затеял еще новую штуку: он объявил жене, что нанял для себя особую
квартиру,
на которой намерен жить, и будет приходить к Мари только тогда, когда Катерина Архиповна
спит или дома ее нет,
на том основании, что будто бы он не может уже более равнодушно видеть тещу и что у него от одного ее вида разливается желчь.
Целую неделю я гляжу
на полосу бледного неба меж высокими берегами,
на белые склоны с траурной каймой,
на «
пади» (ущелья), таинственно выползающие откуда-то из тунгусских пустынь
на простор великой реки,
на холодные туманы, которые тянутся без конца, свиваются, развертываются, теснятся
на сжатых скалами поворотах и бесшумно втягиваются в
пасти ущелий, будто какая-то призрачная армия, расходящаяся
на зимние
квартиры.
Я тоже был у Домны Платоновны два или три раза в ее
квартире у Знаменья и видел ту каморочку, в которой укрывалась до своего акта отречения Леканида Петровна, видел ту кондитерскую, в которой Домна Платоновна брала песочное пирожное, чтобы подкормить ее и утешить; видел, наконец, двух свежепривозных молодых «дамок», которые прибыли искать в Петербурге счастья и
попали к Домне Платоновне «
на Леканидкино место»; но никогда мне не удавалось выведать у Домны Платоновны, какими путями шла она и дошла до своего нынешнего положения и до своих оригинальных убеждений насчет собственной абсолютной правоты и всеобщего стремления ко всякому обману.
Была прекрасная летняя ночь, тихая и светлая, как это бывает иногда в Петербурге. Из Садовой мы вышли
на набережную Фонтанки, хотя это было дальше, и так прошли до Сенной. Брата моего уже не было у Надежды Федоровны, в окнах было темно; он ушел
спать домой, а Степан проводил его; мы жили тогда
на другой
квартире, в доме Волкова, очень близко от Шушерина, в том переулке, который идет с Сенной
на Екатеринку.
Он приехал домой, едва слыша под собою ноги. Были уже сумерки. Печальною или чрезвычайно гадкою показалась ему
квартира после всех этих неудачных исканий. Взошедши в переднюю, увидел он
на кожаном запачканном диване лакея своего Ивана, который, лежа
на спине, плевал в потолок и
попадал довольно удачно в одно и то же место. Такое равнодушие человека взбесило его; он ударил его шляпою по лбу, примолвив: «Ты, свинья, всегда глупостями занимаешься!»
— Мыслей этих самых нет у него, у извозчика. Работа тяжелая, трудная: утром, ни свет ни заря, закладывай — да со двора. Известно, мороз, холод. Тут ему только бы в трактире погреться да выручку исправить, чтобы вполне два двадцать пять, да
на квартиру — и
спи. Тут думать трудно. Вот вашему брату, барину, ну, вам, известно, всякое в голову лезет с пищи с этой.
Я не хочу стеснять товарища и не давать ему
спать по ночам своими стонами: я хочу жить
на своей собственной, хорошей, удобной
квартире!
Воротясь
на квартиру, Патап Максимыч нашел Дюкова
на боковой. Измаявшись в дороге, молчаливый купец
спал непробудным сном и такие храпы запускал по горнице, что соседи хотели уж посылать в полицию… Не скоро дотолкался его Патап Максимыч. Когда наконец Дюков проснулся, Чапурин объявил ему, что песок оказался добротным.
— Да… Вот красноярский игумен есть, отец Михаил… Он, брат, вместил… Да еще как вместил-то!.. В крепкий дом
на казенну
квартиру попал, — с усмешкой молвил московскому уставщику Патап Максимыч.
Для игры собирались у Прокопия Васильевича, так как во всей обширной
квартире жили только они вдвоем с сестрой — существовал еще большой белый кот, но он всегда
спал на кресле, — а в комнатах царила необходимая для занятий тишина.
Покамест сошел первый столбняк, покамест присутствующие обрели дар слова и бросились в суматоху, предположения, сомнения и крики, покамест Устинья Федоровна тащила из-под кровати сундук, обшаривала впопыхах под подушкой, под тюфяком и даже в сапогах Семена Ивановича, покамест принимали в допрос Ремнева с Зимовейкиным, жилец Океанов, бывший доселе самый недальний, смиреннейший и тихий жилец, вдруг обрел все присутствие духа,
попал на свой дар и талант, схватил шапку и под шумок ускользнул из
квартиры.
Полояров недоверчиво и осторожно покосился
на Нюточку, желая убедиться, в какой мере истинно сказанное ею. Взглянул и успокоился. Даже лицо его прояснилось. Словно
упала с плеч гиря, которая тяготила его с минуты первого появления Нюточки в этой
квартире.
В усталом мозгу Володи бродили неясные, бессвязные мысли. И Петербург, и ураган, и катание в парке, и крокодил — все как-то перепуталось. Ему хотелось вспомнить маленькую
квартиру на Офицерской: как-то там поживают?.. Здоровы ли все? — но голова его не слушала, глаза точно сквозь дымку смотрели через полог, и Володя через минуту уже
спал крепким сном.