Неточные совпадения
— Ну что за охота
спать! — сказал Степан Аркадьич, после выпитых за
ужином нескольких стаканов вина пришедший в свое самое милое и поэтическое настроение. — Смотри, Кити, — говорил он, указывая
на поднимавшуюся из-за лип луну, — что за прелесть! Весловский, вот когда серенаду. Ты знаешь, у него славный голос, мы с ним спелись дорогой. Он привез с собою прекрасные романсы, новые два. С Варварой Андреевной бы спеть.
Старик, сидевший с ним, уже давно ушел домой; народ весь разобрался. Ближние уехали домой, а дальние собрались к
ужину и ночлегу в лугу. Левин, не замечаемый народом, продолжал лежать
на копне и смотреть, слушать и думать. Народ, оставшийся ночевать в лугу, не
спал почти всю короткую летнюю ночь. Сначала слышался общий веселый говор и хохот за
ужином, потом опять песни и смехи.
Тоска взяла меня; я отошел от окошка и лег
спать без
ужина, несмотря
на увещания Савельича, который повторял с сокрушением: «Господи владыко! ничего кушать не изволит!
Лидия вернулась с прогулки незаметно, а когда сели
ужинать, оказалось, что она уже
спит. И
на другой день с утра до вечера она все как-то беспокойно мелькала, отвечая
на вопросы Веры Петровны не очень вежливо и так, как будто она хотела поспорить.
Дома, распорядясь, чтоб прислуга подала
ужин и ложилась
спать, Самгин вышел
на террасу, посмотрел
на реку,
на золотые пятна света из окон дачи Телепневой. Хотелось пойти туда, а — нельзя, покуда не придет таинственная дама или барышня.
Вчера она досидела до конца вечера в кабинете Татьяны Марковны: все были там, и Марфенька, и Тит Никонович. Марфенька работала, разливала чай, потом играла
на фортепиано. Вера молчала, и если ее спросят о чем-нибудь, то отвечала, но сама не заговаривала. Она чаю не пила, за
ужином раскопала два-три блюда вилкой, взяла что-то в рот, потом съела ложку варенья и тотчас после стола ушла
спать.
— Скажи Марине, Яков, чтобы барышне, как спросит, не забыли разогреть жаркое, а пирожное отнести
на ледник, а то распустится! — приказывала бабушка. — А ты, Егорка, как Борис Павлович вернется, не забудь доложить, что
ужин готов, чтоб он не подумал, что ему не оставили, да не лег
спать голодный!
Мы все занялись своими делами. Я принялся вычерчивать дневной маршрут, а Дерсу и Чжан Бао стали готовить
ужин. Мало-помалу старик успокоился. После чая, сидя у костра, я начал расспрашивать его о том, как он
попал на Такунчи.
После
ужина я и стрелок Фокин улеглись
спать, а гольд и Чжан Бао устроились в стороне. Они взяли
на себя заботу об огне.
Весь вечер молчал Дерсу. Встреча с тигром произвела
на него сильное впечатление. После
ужина он тотчас же лег
спать, и я заметил, что он долго не мог уснуть, ворочался с боку
на бок и как будто разговаривал сам с собой.
Бивак наш был не из числа удачных: холодный резкий ветер всю ночь дул с запада по долине, как в трубу. Пришлось спрятаться за вал к морю. В палатке было дымно, а снаружи холодно. После
ужина все поспешили лечь
спать, но я не мог уснуть — все прислушивался к шуму прибоя и думал о судьбе, забросившей меня
на берег Великого океана.
После
ужина люди начали устраиваться
на ночь. Некоторые из них поленились ставить комарники и легли
спать на открытом воздухе, покрывшись одеялами. Они долго ворочались, охали, ахали, кутались с головой, но это не спасало их от гнуса. Мелкие насекомые пробирались в каждую маленькую складку. Наконец один из них не выдержал.
Как и всегда, сначала около огней было оживление, разговоры, смех и шутки. Потом все стало успокаиваться. После
ужина стрелки легли
спать, а мы долго сидели у огня, делились впечатлениями последних дней и строили планы
на будущее. Вечер был удивительно тихий. Слышно было, как паслись кони; где-то в горах ухал филин, и несмолкаемым гомоном с болот доносилось кваканье лягушек.
На биваке я застал всех в сборе. После
ужина мы еще с час занимались каждый своей работой, а затем напились чаю и легли
спать, кто где нашел для себя удобней.
Свет от костров отражался по реке яркой полосой. Полоса эта как будто двигалась, прерывалась и появлялась вновь у противоположного берега. С бивака доносились удары топора, говор людей и смех. Расставленные
на земле комарники, освещенные изнутри огнем, казались громадными фонарями. Казаки слышали мои выстрелы и ждали добычи. Принесенная кабанина тотчас же была обращена в
ужин, после которого мы напились чаю и улеглись
спать. Остался только один караульный для охраны коней, пущенных
на волю.
В сумерки пошел крупный дождь. Комары и мошки сразу куда-то исчезли. После
ужина стрелки легли
спать, а мы с Дерсу долго еще сидели у огня и разговаривали. Он рассказывал мне о жизни китайцев
на Ното, рассказывал о том, как они его обидели — отобрали меха и ничего не заплатили.
Закусив немного холодной кашицей, оставленной от вчерашнего
ужина, мы тронулись в путь. Теперь проводник-китаец повернул круто
на восток. Сразу с бивака мы
попали в область размытых гор, предшествовавших Сихотэ-Алиню. Это были невысокие холмы с пологими склонами. Множество ручьев текло в разные стороны, так что сразу трудно ориентироваться и указать то направление, куда стремилась выйти вода.
— В первом-то часу ночи? Поедем — ка лучше
спать. До свиданья, Жан. До свиданья, Сторешников. Разумеется, вы не будете ждать Жюли и меня
на ваш завтрашний
ужин: вы видите, как она раздражена. Да и мне, сказать по правде, эта история не нравится. Конечно, вам нет дела до моего мнения. До свиданья.
Ася (собственное имя ее было Анна, но Гагин называл ее Асей, и уж вы позвольте мне ее так называть) — Ася отправилась в дом и скоро вернулась вместе с хозяйкой. Они вдвоем несли большой поднос с горшком молока, тарелками, ложками, сахаром, ягодами, хлебом. Мы уселись и принялись за
ужин. Ася сняла шляпу; ее черные волосы, остриженные и причесанные, как у мальчика,
падали крупными завитками
на шею и уши. Сначала она дичилась меня; но Гагин сказал ей...
В нашем доме их тоже было не меньше тридцати штук. Все они занимались разного рода шитьем и плетеньем, покуда светло, а с наступлением сумерек их загоняли в небольшую девичью, где они пряли, при свете сального огарка, часов до одиннадцати ночи. Тут же они обедали,
ужинали и
спали на полу, вповалку,
на войлоках.
Но не все думать о старине, не все думать о завтрашнем дне. Если беспрестанно буду глядеть
на небо, не смотря
на то, что под ногами, то скоро споткнусь и
упаду в грязь… размышлял я. Как ни тужи, а Новагорода по-прежнему не населишь. Что бог даст вперед. Теперь пора
ужинать. Пойду к Карпу Дементьичу.
Напустив
на себя храбрости, Яша к вечеру заметно остыл и только почесывал затылок. Он сходил в кабак, потолкался
на народе и пришел домой только к
ужину. Храбрости оставалось совсем немного, так что и ночь Яша
спал очень скверно, и проснулся чуть свет. Устинья Марковна поднималась в доме раньше всех и видела, как Яша начинает трусить. Роковой день наступал. Она ничего не говорила, а только тяжело вздыхала. Напившись чаю, Яша объявил...
На Нюрочку
напало что-то вроде отчаяния, и она даже не вышла к
ужину.
В свою очередь Груздев приехал тоже потолковать о своих делах. По раскольничьей привычке, он откладывал настоящий разговор вплоть до ночи и разговорился только после
ужина, когда Нюрочка ушла
спать, а они остались за столом с глазу
на глаз.
Присутствовавшие за
ужином дети совсем не слушали, что говорили большие. За день они так набегались, что засыпали сидя. У Нюрочки сладко слипались глаза, и Вася должен был ее щипать, чтобы она совсем не уснула. Груздев с гордостью смотрел
на своего молодца-наследника, а Анфиса Егоровна потихоньку вздыхала, вглядываясь в Нюрочку. «Славная девочка, скромная да очестливая», — думала она матерински.
Спать она увела Нюрочку в свою комнату.
Ужин прошел очень скучно. Петр Елисеич больше молчал и старался не смотреть
на гостью. Она осталась ночевать и расположилась в комнате Нюрочки. Катря и Домнушка принесли ей кровать из бывшей комнаты Сидора Карпыча. Перед тем как ложиться
спать, Анфиса Егоровна подробно осмотрела все комоды и даже пересчитала Нюрочкино белье.
Старики пошли коридором
на женскую половину и просидели там до полночи. В двенадцать часов
поужинали, повторив полный обед, и разошлись
спать по своим комнатам. Во всем доме разом погасли все огни, и все заснули мертвым сном, кроме одной Ольги Сергеевны, которая долго молилась в своей спальне, потом внимательно осмотрела в ней все закоулочки и, отзыбнув дверь в комнату приехавших девиц, тихонько проговорила...
Распорядясь и поручив исполненье Александре Ивановне, мать принарядилась перед большим,
на полу стоящим, зеркалом, какого я сроду еще не видывал, и ушла в гостиную; она воротилась после
ужина, когда я уже
спал.
Дома мои влюбленные обыкновенно после
ужина, когда весь дом укладывался
спать, выходили сидеть
на балкон. Ночи все это время были теплые до духоты. Вихров обыкновенно брал с собой сигару и усаживался
на мягком диване, а Мари помещалась около него и, по большей частя, склоняла к нему
на плечо свою голову. Разговоры в этих случаях происходили между ними самые задушевнейшие. Вихров откровенно рассказал Мари всю историю своей любви к Фатеевой, рассказал и об своих отношениях к Груше.
Помещики и помещицы, во время обеда, чая и
ужина, начинали говорить по-французски; лакеи настороживали уши, усиливаясь понять,
на кого
падет жребий.
После
ужина и иногда ночной прогулки с кем-нибудь по саду — один я боялся ходить по темным аллеям — я уходил один
спать на полу
на галерею, что, несмотря
на миллионы ночных комаров, пожиравших меня, доставляло мне большое удовольствие.
Узналось все это после. А потом как-то мы
ужинали у В.М. Лаврова. Сергей Андреевич уезжал раньше других; мы вышли его проводить в прихожую, подали ему шубу, его бобровая шапка лежала
на столе, а рядом с шапкой
спал котенок.
На этом собственно настоящий вечер и кончился, но
на другой день Егор Егорыч начал всем внушать серьезное опасение: он не то чтобы сделался болен, а как бы затих совсем и все прилегал то
на один диван, то
на другой; ни за обедом, ни за
ужином ничего не ел, ночи тоже не
спал.
За
ужином Егор Егорыч по своему обыкновению, а gnadige Frau от усталости — ничего почти не ели, но зато Сверстов все ел и все выпил, что было
на столе, и, одушевляемый радостью свидания с другом, был совершенно не утомлен и нисколько не опьянел. Gnadige Frau скоро поняла, что мужу ее и Егору Егорычу желалось остаться вдвоем, чтобы побеседовать пооткровеннее, а потому, ссылаясь
на то, что ей
спать очень хочется, она попросила у хозяина позволения удалиться в свою комнату.
"Действия. По вступлении в вагон занимались усаживанием, после чего вынули коробок с провизией и почерпали в оном, покуда не стемнело. В надлежащих местах выходили
на станции для обеда, чая и
ужина. Ночью —
спали.
…28 июня мы небольшой компанией
ужинали у Лентовского в его большом садовом кабинете.
На турецком диване мертвецки
спал трагик Анатолий Любский, напившийся с горя. В три часа с почтовым поездом он должен был уехать в Курск
на гастроли, взял билет, да засиделся в буфете, и поезд ушел без него. Он прямо с вокзала приехал к Лентовскому, напился вдребезги и уснул
на диване.
Этот разговор я слышал еще накануне, после
ужина. Путина, в которую я
попал, была случайная. Только один
на всей Волге старый «хозяин» Пантелей из-за Утки-Майны водил суда народом, по старинке.
Я поселился в слободе, у Орлова. Большая хата
на пустыре, пол земляной, кошмы для постелей. Лушка, толстая немая баба, кухарка и калмык Доржа. Еды всякой вволю: и баранина, и рыба разная, обед и
ужин горячие. К хате пристроен большой чулан, а в нем всякая всячина съестная: и мука, и масло, и бочка с соленой промысловой осетриной, вся залитая доверху тузлуком, в который я как-то, споткнувшись в темноте,
попал обеими руками до плеч, и мой новый зипун с месяц рыбищей соленой разил.
Глеб после
ужина,
на котором присутствовал, между прочим, и сотский, приказал тотчас же всем ложиться
спать, а сам, подмигнув украдкою жене, отправился с нею
на совещание.
Затем кубики были смочены «в препорцию водицей», как выражался Кавказский, и сложены. Работа окончена. Луговский и Кавказский омылись в чанах с водой, стоявших в кубочной, и возвратились в казарму, где уже начали собираться рабочие. Было девять часов. До одиннадцати рабочие лежали
на нарах, играли в карты, разговаривали. В одиннадцать — обед, после обеда до четырех опять лежали, в четыре — в кубочную до шести, а там —
ужин и
спать…
Таким образом проходит десять дней. Утром вставанье и потягиванье до трех часов; потом посещение старых товарищей и обед с умеренной выпивкой; потом Шнейдерша и
ужин с выпивкой неумеренной.
На одиннадцатый день я подхожу к зеркалу и удостоверяюсь, что глаза у меня налитые и совсем круглые. Значит, опять в самую точку
попал.
Глаза мои смыкались от усталости; и прежде, чем Андрей окончил свой
ужин, я
спал уже крепким сном. Не знаю, долго ли он продолжался, только вдруг я почувствовал, что меня будят. Я проснулся — вокруг все темно; подле меня, за дощатой перегородкой, смешанные голоса, и кто-то шепчет: «Тише!.. бога ради, тише! Не говорите ни слова». Это был мой Андрей, который, дрожа всем телом, продолжал мне шептать
на ухо: «Ну, сударь, пропали мы!..»
— Je comprends, mon cher! [Я понимаю, дорогой мой! (франц.).] — отвечал он тоже негромко и вместе с тем продолжая есть, а потом, накушавшись, строго приказал лакею пять разоренных тарелок переменить
на новые; накануне Хвостикову удалось только в целый день три раза пить кофе: ни
на обед, ни
на ужин он не
попал ни к одному из своих знакомых!
— Ты в лохмотьях, — говорил он, — вот мы тебя нарядим. Хорошенький ты сделал рейс, — прибавил Том, видя, что я опустил
на тюфяк золото, которое мне было теперь некуда сунуть
на себе. — Прими же приличный вид,
поужинай и ложись
спать, а утром можешь отправляться куда хочешь.
В казарме ждала Арефу новая неприятность: рабочие уже
поужинали и полегли
спать, а двери казармы были заперты
на замок.
В пять часов пили чай, в восемь
ужинали, потом Наталья мыла младенцев, кормила, укладывала
спать, долго молилась, стоя
на коленях, и ложилась к мужу с надеждой зачать сына. Если муж хотел её, он ворчал, лёжа
на кровати...
Люди в кухне
поужинали и расходились по двору
спать: кто под сараи, кто к амбарам, кто
на высокие душистые сеновалы.
Коврин приехал к Песоцким вечером, в десятом часу. Таню и ее отца, Егора Семеныча, он застал в большой тревоге. Ясное, звездное небо и термометр пророчили мороз к утру, а между тем садовник Иван Карлыч уехал в город, и положиться было не
на кого. За
ужином говорили только об утреннике, и было решено, что Таня не ляжет
спать и в первом часу пройдется по саду и посмотрит, все ли в порядке, а Егор Семеныч встанет в три часа и даже раньше.
На второй день Троицы после обеда Дымов купил закусок и конфет и поехал к жене
на дачу. Он не виделся с нею уже две недели и сильно соскучился. Сидя в вагоне и потом отыскивая в большой роще свою дачу, он все время чувствовал голод и утомление и мечтал о том, как он
на свободе
поужинает вместе с женой и потом завалится
спать. И ему весело было смотреть
на свой сверток, в котором были завернуты икра, сыр и белорыбица.
Было в нем что-то густо-темное, отшельничье: говорил он вообще мало, не ругался по-матерному, но и не молился, ложась
спать или вставая, а только, садясь за стол обедать или
ужинать, молча осенял крестом широкую грудь. В свободные минуты он незаметно удалялся куда-нибудь в угол, где потемнее, и там или чинил свою одежду или, сняв рубаху, бил —
на ощупь — паразитов в ней. И всегда тихонько мурлыкал низким басом, почти октавой, какие-то странные, неслыханные мною песни...