Неточные совпадения
—
Прошу любить старую тетку, — говорила она, целуя Володю в волосы, — хотя я вам и дальняя, но я считаю по дружеским связям, а не по степеням родства, — прибавила она, относясь преимущественно к
бабушке; но
бабушка продолжала быть недовольной ею и отвечала...
Как передать мои страдания в то время, когда
бабушка начала читать вслух мое стихотворение и когда, не разбирая, она останавливалась на середине стиха, чтобы с улыбкой, которая тогда мне казалась насмешливою, взглянуть на папа, когда она произносила не так, как мне хотелось, и когда, по слабости зрения, не дочтя до конца, она передала бумагу папа и
попросила его прочесть ей все сначала?
Когда я принес манишку Карлу Иванычу, она уже была не нужна ему: он надел другую и, перегнувшись перед маленьким зеркальцем, которое стояло на столе, держался обеими руками за пышный бант своего галстука и пробовал, свободно ли входит в него и обратно его гладко выбритый подбородок. Обдернув со всех сторон наши платья и
попросив Николая сделать для него то же самое, он повел нас к
бабушке. Мне смешно вспомнить, как сильно пахло от нас троих помадой в то время, как мы стали спускаться по лестнице.
— Надеюсь, ты не будешь скучать у меня, мой дружок, — сказала
бабушка, приподняв ее личико за подбородок, —
прошу же веселиться и танцевать как можно больше. Вот уж и есть одна дама и два кавалера, — прибавила она, обращаясь к г-же Валахиной и дотрагиваясь до меня рукою.
—
Проси, — сказала
бабушка, усаживаясь глубже в кресло.
То и дело
просит у
бабушки чего-нибудь: холста, коленкору, сахару, чаю, мыла. Девкам дает старые платья, велит держать себя чисто. К слепому старику носит чего-нибудь лакомого поесть или даст немного денег. Знает всех баб, даже рабятишек по именам, последним покупает башмаки, шьет рубашонки и крестит почти всех новорожденных.
—
Бабушка просит тебя переехать к нам, — продолжал Райский, — ты здесь один пропадешь с тоски.
— Ведь это верно,
бабушка: вы мудрец. Да здесь, я вижу, — непочатый угол мудрости!
Бабушка, я отказываюсь перевоспитывать вас и отныне ваш послушный ученик, только
прошу об одном — не жените меня. Во всем остальном буду слушаться вас. Ну, так что же попадья?
— Что вы все молчите, так странно смотрите на меня! — говорила она, беспокойно следя за ним глазами. — Я бог знает что наболтала в бреду… это чтоб подразнить вас… отмстить за все ваши насмешки… — прибавила она, стараясь улыбнуться. — Смотрите же,
бабушке ни слова! Скажите, что я легла, чтоб завтра пораньше встать, и
попросите ее… благословить меня заочно… Слышите?
Еще в детстве, бывало, узнает она, что у мужика пала корова или лошадь, она влезет на колени к
бабушке и выпросит лошадь и корову. Изба ветха или строение на дворе, она
попросит леску.
Он с нетерпением ожидал Веры. Наконец она пришла. Девушка принесла за ней теплое пальто, шляпку и ботинки на толстой подошве. Она, поздоровавшись с
бабушкой,
попросила кофе, с аппетитом съела несколько сухарей и напомнила Райскому просьбу свою побывать с ней в городе, в лавках, и потом погулять вместе в поле и в роще.
— Ну, когда я стану погибать, так перед тем
попрошу у вас или у
бабушки позволения! — сказала она и пошла.
— Николай Андреич сейчас придет, — сказала Марфенька, — а я не знаю, как теперь мне быть с ним. Станет звать в сад, я не пойду, в поле — тоже не пойду и бегать не стану. Это я все могу. А если станет смешить меня — я уж не утерплю,
бабушка, — засмеюсь, воля ваша! Или запоет,
попросит сыграть: что я ему скажу?
— Здравствуйте, Полина Карповна! — живо заговорила
бабушка, переходя внезапно в радушный тон, — милости
просим, садитесь сюда, на диван! Василиса, кофе, завтрак чтоб был готов!
— И поговорить не даст — принесла нелегкая! — ворчала
бабушка. —
Проси, да завтрак чтоб был готов.
Но вот два дня прошли тихо; до конца назначенного срока, до недели, было еще пять дней. Райский рассчитывал, что в день рождения Марфеньки, послезавтра, Вере неловко будет оставить семейный круг, а потом, когда Марфенька на другой день уедет с женихом и с его матерью за Волгу, в Колчино, ей опять неловко будет оставлять
бабушку одну, — и таким образом неделя пройдет, а с ней минует и туча. Вера за обедом
просила его зайти к ней вечером, сказавши, что даст ему поручение.
—
Бабушка, —
просила Марфенька, — мне цветничок и садик, да мою зеленую комнату, да вот эти саксонские чашки с пастушком, да салфетку с Дианой…
Чего это ей стоило? Ничего! Она знала, что тайна ее останется тайной, а между тем молчала и как будто умышленно разжигала страсть. Отчего не сказала? Отчего не дала ему уехать, а
просила остаться, когда даже он велел… Егорке принести с чердака чемодан? Кокетничала — стало быть, обманывала его! И
бабушке не велела сказывать, честное слово взяла с него — стало быть, обманывает и ее, и всех!
Он мгновенно стал здоров, весел, побежал в дом,
попросил есть, наговорил
бабушке с три короба, рассмешил пять раз Марфеньку и обрадовал
бабушку, наевшись за три дня.
—
Бабушка хотела посылать за вами, но я
просил не давать знать о моем приезде. Когда же вы возвратились? Мне никто ничего не сказал.
Около того времени, как тверская кузина уехала в Корчеву, умерла
бабушка Ника, матери он лишился в первом детстве. В их доме была суета, и Зонненберг, которому нечего было делать, тоже хлопотал и представлял, что сбит с ног; он привел Ника с утра к нам и
просил его на весь день оставить у нас. Ник был грустен, испуган; вероятно, он любил
бабушку. Он так поэтически вспомнил ее потом...
Старушка,
бабушка моя,
На креслах опершись, стояла,
Молитву шепотом творя,
И четки всё перебирала;
В дверях знакомая семья
Дворовых лиц мольбе внимала,
И в землю кланялись они,
Прося у бога долги дни.
— Вот и день сошел! да еще как сошел-то — и не заметили! Тихо, мирно! — говаривала
бабушка, отпуская внучку спать. — Молись, Сашенька,
проси милости, чтобы и завтрашний день был такой же!
Такие и подобные рассказы были уже хорошо знакомы мне, я много слышал их из уст
бабушки и деда. Разнообразные, они все странно схожи один с другим: в каждом мучили человека, издевались над ним, гнали его. Мне надоели эти рассказы, слушать их не хотелось, и я
просил извозчика...
Он поднялся на ноги, высокий, изможденный, похожий на образ святого, поклонился
бабушке и стал
просить ее необычно густым голосом...
Они рассказывали о своей скучной жизни, и слышать это мне было очень печально; говорили о том, как живут наловленные мною птицы, о многом детском, но никогда ни слова не было сказано ими о мачехе и отце, — по крайней мере я этого не помню. Чаще же они просто предлагали мне рассказать сказку; я добросовестно повторял бабушкины истории, а если забывал что-нибудь, то
просил их подождать, бежал к
бабушке и спрашивал ее о забытом. Это всегда было приятно ей.
И ведь выучила скворца: через некоторое время он довольно ясно
просил каши, а завидя
бабушку, тянул что-то похожее на — «Дра-астуй…».
…Читал «Пахарь» Григоровича. Пожалуйста, прочти его в мартовской книге «Современника» и скажи мне, какое на тебя сделает впечатление эта душевная повесть. По-моему, она — быль; я уже
просил благодарить Григоровича — особенно за начало. В конце немного мелодрама. Григорович — племянник Камиллы Петровны Ивашевой. В эту же ночь написал к М. П. Ледантю, его
бабушке…
Я осмелился
попросить у ней позволенья еще раз посмотреть, как расписаны стены в зале, и назвал ее
бабушкой.
Бабушка с тетушками осталась ночевать в Неклюдове у родных своих племянниц; мой отец прямо с похорон, не заходя в дом, как его о том ни
просили, уехал к нам.
Слышал я также, как моя мать
просила и молила со слезами
бабушку и тетушку не оставить нас, присмотреть за нами, не кормить постным кушаньем и, в случае нездоровья, не лечить обыкновенными их лекарствами: гарлемскими каплями и эссенцией долгой жизни, которыми они лечили всех, и стариков и младенцев, от всех болезней.
Она очень огорчилась, что
бабушка Арина Васильевна скончалась без нас, и обвиняла себя за то, что удержала моего отца,
просила у него прощенья и
просила его не сокрушаться, а покориться воле божией.
Потом я стал
просить поглядеть братца, и Параша сходила и выпросила позволенья у бабушки-повитушки, Алены Максимовны, прийти нам с сестрицей потихоньку, через девичью в детскую братца, которая отделялась от спальни матери другою детскою комнатой, где обыкновенно жили мы с сестрицей.
Толпа крестьян проводила нас до крыльца господского флигеля и потом разошлась, а мужик с страшными глазами взбежал на крыльцо, отпер двери и пригласил нас войти, приговаривая: «Милости
просим, батюшка Алексей Степаныч и матушка Софья Николавна!» Мы вошли во флигель; там было как будто все приготовлено для нашего приезда, но после я узнал, что тут всегда останавливался наезжавший иногда главный управитель и поверенный
бабушки Куролесовой, которого отец с матерью называли Михайлушкой, а все прочие с благоговением величали Михайлом Максимовичем, и вот причина, почему флигель всегда был прибран.
После этого долго шли разговоры о том, что
бабушка к Покрову
просила нас приехать и в Покров скончалась, что отец мой именно в Покров видел страшный и дурной сон и в Покров же получил известие о болезни своей матери.
Бабушка хотела напоить нас чаем с густыми жирными сливками и сдобными кренделями, чего, конечно, нам хотелось; но мать сказала, что она сливок и жирного нам не дает и что мы чай пьем постный, а вместо сдобных кренделей
просила дать обыкновенного белого хлеба.
Сначала заглядывали к нам, под разными предлогами, горничные девчонки и девушки, даже дворовые женщины,
просили у нас «поцеловать ручку», к чему мы не были приучены и потому не соглашались, кое о чем спрашивали и уходили; потом все совершенно нас оставили, и, кажется, по приказанью
бабушки или тетушки, которая (я сам слышал) говорила, что «Софья Николавна не любит, чтоб лакеи и девки разговаривали с ее детьми».
—
Бабушка! я не буду
просить у него прощения ни за что… — сказал я, вдруг останавливаясь, чувствуя, что не в состоянии буду удержать слез, давивших меня, ежели скажу еще одно слово.
И
бабушка плакала все сильней и сильней. Я плакал тоже, но и не думал
просить прощения.
— Нет, так… Я уж ему ответила. Умнее матери хочет быть… Однако это еще
бабушка надвое сказала… да! А впрочем, и я хороша; тебя
прошу не говорить об нем, а сама твержу:"Коронат да Коронат!"Будем-ка лучше об себе говорить. Вот я сперва закуску велю подать, а потом и поговорим; да и наши, того гляди, подъедут. И преприятно денек вместе проведем!
— Я,
бабушка, у вас хотел взаймы
попросить… я хороший процент заплачу.
Съездила Аннинька на могилку к
бабушке,
попросила воплинского батюшку панихидку отслужить, и когда дьячки уныло затянули вечную память, то поплакала.
Сейчас послали грамоту к Степану Михайловичу и
просили позволения, чтоб внучка, во время отсутствия своего опекуна и брата приехала погостить к
бабушке, но получили короткий ответ; «что Параше и здесь хорошо и что если желают ее видеть, то могут приехать и прогостить в Троицком сколько угодно».
Вскоре после его приезда отправили гонца с письмом в Троицкое к Арине Васильевне; в письме Курмышева уведомляла, что старуха Бактеева сделалась отчаянно больна, желает видеть и благословить внучку, а потому
просит прислать ее с кем-нибудь; было прибавлено, что без сомнения Степан Михайлович не будет гневаться за нарушение его приказания, и конечно бы отпустил внучку проститься с своей родной
бабушкой.
Бабушка кинулась было ему в ноги,
прося помилования, но в одну минуту слетел с нее платок и волосник, и Степан Михайлович таскал за волосы свою тучную, уже старую Арину Васильевну.
— Не знаю… Да она об этом и не любит говорить. Если же когда и скажет что, то всегда
просит забыть и не вспоминать больше… Ну, однако, мне пора, — заторопилась Олеся, —
бабушка будет сердиться. До свидания… Простите, имени вашего не знаю.
— Нет, какой-то ревматизм… Да, и представь себе, эта мать возненавидела меня с первого раза. Прихожу третьего дня на урок, у Гретхен заплаканные глаза… Что-то такое вообще случилось. Когда
бабушка вывернулась из комнаты, она мне откровенно рассказала все и даже
просила извинения за родительскую несправедливость. Гм… Знаешь, эта мутерхен принесла мне большую пользу, и Гретхен так горячо жала мне руку на прощанье.
Ободренные первым успехом борьбы с разделительной силой злого духа, когда они помирили Гордея Евстратыча с Пятовым, старики порешили теперь воспользоваться «гласом девственницы».
Бабушка Татьяна сама переговорила с Феней, а та с жаром ухватилась за это предложение, только
просила об одном, что сначала переговорит с Гордеем Евстратычем о Нюше, а потом уж о Савиных и Колобовых.
Кроме того, княгиня посягнула для «нелюбимой дочери» на свою собственную часть: чтобы соединить выделяемые ей поля,
бабушка решила
просить собственного выдела, с тем чтоб при новой нарезке соединить интервалы дочерних полей на счет своей вдовьей части.
Бабушка взяла поднос и, поднеся его графу, сказала: — Любезный зять, не осудите: вы были нездоровы немножечко, позвольте мне
просить вас съездить с Настей за границу — ей будет ново и полезно видеть, как живут в чужих краях; а это от меня вам на дорогу.