Неточные совпадения
Он послал седло без ответа и с сознанием, что он сделал что то стыдное, на
другой же день, передав всё опостылевшее хозяйство приказчику, уехал в дальний уезд к приятелю своему Свияжскому, около которого были прекрасные дупелиные болота и который недавно писал ему,
прося исполнить давнишнее намерение побывать
у него.
Было
у Алексея Александровича много таких людей, которых он мог позвать к себе обедать,
попросить об участии в интересовавшем его деле, о протекции какому-нибудь искателю, с которыми он мог обсуждать откровенно действия
других лиц и высшего правительства; но отношения к этим лицам были заключены в одну твердо определенную обычаем и привычкой область, из которой невозможно было выйти.
Княгиня
попросила Вареньку спеть еще, и Варенька спела
другую пиесу так же ровно, отчетливо и хорошо, прямо стоя
у фортепьяно и отбивая по ним такт своею худою смуглою рукой.
— Послушайте, любезные, — сказал он, — я очень хорошо знаю, что все дела по крепостям, в какую бы ни было цену, находятся в одном месте, а потому
прошу вас показать нам стол, а если вы не знаете, что
у вас делается, так мы спросим
у других.
— Мы ошвартовались
у дамбы, — сказал он. — Пантен послал узнать, что вы хотите. Он занят: на него напали там какие-то люди с трубами, барабанами и
другими скрипками. Вы звали их на «Секрет»? Пантен
просит вас прийти, говорит,
у него туман в голове.
Рассудите же; мало того, как истинный
друг ваш,
прошу вас (ибо лучше
друга не может быть
у вас в эту минуту), опомнитесь!
Дико́й. Понимаю я это; да что ж ты мне прикажешь с собой делать, когда
у меня сердце такое! Ведь уж знаю, что надо отдать, а все добром не могу.
Друг ты мне, и я тебе должен отдать, а приди ты
у меня
просить — обругаю. Я отдам, отдам, а обругаю. Потому только заикнись мне о деньгах,
у меня всю нутренную разжигать станет; всю нутренную вот разжигает, да и только; ну, и в те поры ни за что обругаю человека.
— Судостроитель, мокшаны строю, тихвинки и вообще всякую мелкую посуду речную. Очень
прошу прощения: жена поехала к родителям, как раз в Песочное, куда и нам завтра ехать. Она
у меня — вторая, только весной женился. С матерью поехала с моей, со свекровью, значит. Один сын — на войну взят писарем,
другой — тут помогает мне. Зять, учитель бывший, сидел в винопольке — его тоже на войну, ну и дочь с ним, сестрой, в Кресте Красном. Закрыли винопольку. А говорят — от нее казна полтора миллиарда дохода имела?
«
Прошу покорно передать доверенность
другому лицу (писал сосед), а
у меня накопилось столько дела, что, по совести сказать, не могу, как следует, присматривать за вашим имением.
— Какая ты красная, Вера: везде свобода! Кто это нажужжал тебе про эту свободу!.. Это, видно, какой-то дилетант свободы! Этак нельзя
попросить друг у друга сигары или поднять тебе вот этот платок, что ты уронила под ноги, не сделавшись крепостным рабом! Берегись: от свободы до рабства, как от разумного до нелепого — один шаг! Кто это внушил тебе?
— Кто же? — вдруг сказала она с живостью, — конечно, я… Послушайте, — прибавила она потом, — оставим это объяснение, как я
просила, до
другого раза. Я больна, слаба… вы видели, какой припадок был
у меня вчера. Я теперь даже не могу всего припомнить, что я писала, и как-нибудь перепутаю…
— Вы хотите, чтоб я поступил, как послушный благонравный мальчик, то есть съездил бы к тебе, маменька, и спросил твоего благословения, потом обратился бы к вам, Татьяна Марковна, и
просил бы быть истолковательницей моих чувств, потом через вас получил бы да и при свидетелях выслушал бы признание невесты, с глупой рожей поцеловал бы
у ней руку, и оба, не смея взглянуть
друг на
друга, играли бы комедию, любя с позволения старших…
В присутственном месте понадобится что-нибудь — Тит Никоныч все сделает, исправит, иногда даже утаит лишнюю издержку, разве нечаянно откроется, через
других, и она пожурит его, а он сконфузится,
попросит прощения, расшаркается и поцелует
у нее ручку.
—
Друг мой, я готов за это тысячу раз
просить у тебя прощения, ну и там за все, что ты на мне насчитываешь, за все эти годы твоего детства и так далее, но, cher enfant, что же из этого выйдет? Ты так умен, что не захочешь сам очутиться в таком глупом положении. Я уже и не говорю о том, что даже до сей поры не совсем понимаю характер твоих упреков: в самом деле, в чем ты, собственно, меня обвиняешь? В том, что родился не Версиловым? Или нет? Ба! ты смеешься презрительно и махаешь руками, стало быть, нет?
Потом он поверил мне, что он, по распоряжению начальства, переведен на дальнюю станцию вместо
другого смотрителя, Татаринова, который поступил на его место; что это не согласно с его семейными обстоятельствами, и потому он
просил убедительно Татаринова выйти в отставку, чтоб перепроситься на прежнюю станцию, но тот не согласился, и что, наконец, вот он
просит меня ходатайствовать по этому делу
у начальства.
Голова вся бритая, как и лицо, только с затылка волосы подняты кверху и зачесаны в узенькую, коротенькую, как будто отрубленную косичку, крепко лежавшую на самой маковке. Сколько хлопот за такой хитрой и безобразной прической! За поясом
у одного, старшего, заткнуты были две сабли, одна короче
другой. Мы
попросили показать и нашли превосходные клинки.
Если хотите сделать ее настоящей поварней, то привезите с собой повара, да кстати уж и провизии, а иногда и дров, где лесу нет; не забудьте взять и огня:
попросить не
у кого, соседей нет кругом; прямо на тысячу или больше верст пустыня, направо
другая, налево третья и т. д.
Девицы вошли в гостиную, открыли жалюзи, сели
у окна и
просили нас тоже садиться, как хозяйки не отеля, а частного дома. Больше никого не было видно. «А кто это занимается
у вас охотой?» — спросил я. «Па», — отвечала старшая. — «Вы одни с ним живете?» — «Нет;
у нас есть ма», — сказала
другая.
Я не видел, чтобы в вагоне, на пароходе один взял, даже
попросил,
у другого праздно лежащую около газету, дотронулся бы до чужого зонтика, трости.
Это произвело эффект: на
другой день
у японцев только и разговора было, что об этом: они спрашивали, как, что, из чего,
просили показать, как это делается.
Мы шли по полям, засеянным разными овощами. Фермы рассеяны саженях во ста пятидесяти или двухстах
друг от
друга. Заглядывали в домы; «Чинь-чинь», — говорили мы жителям: они улыбались и
просили войти. Из дверей одной фермы выглянул китаец, седой, в очках с огромными круглыми стеклами, державшихся только на носу. В руках
у него была книга. Отец Аввакум взял
у него книгу, снял с его носа очки, надел на свой и стал читать вслух по-китайски, как по-русски. Китаец и рот разинул. Книга была — Конфуций.
— Да, вы можете надеяться… — сухо ответил Ляховский. — Может быть, вы надеялись на кое-что
другое, но богу было угодно поднять меня на ноги… Да! Может быть, кто-нибудь ждал моей смерти, чтобы завладеть моими деньгами, моими имениями… Ну, сознайтесь, Альфонс Богданыч,
у вас ведь не дрогнула бы рука обобрать меня? О, по лицу вижу, что не дрогнула бы… Вы бы стащили с меня саван… Я это чувствую!.. Вы бы пустили по миру и пани Марину и Зосю… О-о!..
Прошу вас, не отпирайтесь: совершенно напрасно… Да!
— А так, как обнаковенно по семейному делу случается: он в одну сторону тянет, а она в
другую… Ну, вздорят промежду себя, а потом Сереженька же
у нее и прощения
просят… Да-с. Уж такой грех, сударь, вышел, такой грех!..
Но идти к ней, объявить ей мою измену и на эту же измену, для исполнения же этой измены, для предстоящих расходов на эту измену,
у ней же,
у Кати же,
просить денег (
просить, слышите,
просить!) и тотчас от нее же убежать с
другою, с ее соперницей, с ее ненавистницей и обидчицей, — помилуйте, да вы с ума сошли, прокурор!
«Вы спрашиваете, что я именно ощущал в ту минуту, когда
у противника прощения
просил, — отвечаю я ему, — но я вам лучше с самого начала расскажу, чего
другим еще не рассказывал», — и рассказал ему все, что произошло
у меня с Афанасием и как поклонился ему до земли. «Из сего сами можете видеть, — заключил я ему, — что уже во время поединка мне легче было, ибо начал я еще дома, и раз только на эту дорогу вступил, то все дальнейшее пошло не только не трудно, а даже радостно и весело».
Юноша брат мой
у птичек прощения
просил: оно как бы и бессмысленно, а ведь правда, ибо все как океан, все течет и соприкасается, в одном месте тронешь — в
другом конце мира отдается.
На
другой день утром Дерсу возвратился очень рано. Он убил оленя и
просил меня дать ему лошадь для доставки мяса на бивак. Кроме того, он сказал, что видел свежие следы такой обуви, которой нет ни
у кого в нашем отряде и ни
у кого из староверов. По его словам, неизвестных людей было трое.
У двоих были новые сапоги, а
у третьего — старые, стоптанные, с железными подковами на каблуках. Зная наблюдательность Дерсу, я нисколько не сомневался в правильности его выводов.
Во время пути я наступил на колючее дерево. Острый шип проколол обувь и вонзился в ногу. Я быстро разулся и вытащил занозу, но, должно быть, не всю. Вероятно, кончик ее остался в ране, потому что на
другой день ногу стало ломить. Я
попросил Дерсу еще раз осмотреть рану, но она уже успела запухнуть по краям. Этот день я шел, зато ночью нога сильно болела. До самого рассвета я не мог сомкнуть глаз. Наутро стало ясно, что на ноге
у меня образовался большой нарыв.
Когда на
другое утро я проснулся и
попросил у китайцев чаю, они указали на спящего Анофриева и шепотом сказали мне, что надо подождать, пока не встанет «сам капитан».
— Может быть, я, может быть, кто-нибудь
другой, близкий ко мне. Однако подумайте, Катерина Васильевна. А это я скажу, когда получу от вас ответ. Я через три дня
попрошу у вас ответ.
Дай мне силу сделаться опять уличной женщиной в Париже, я не
прошу у тебя ничего
другого, я недостойна ничего
другого, но освободи меня от этих людей, от этих гнусных людей!
Конечно, не очень-то приняла к сердцу эти слова Марья Алексевна; но утомленные нервы
просят отдыха, и
у Марьи Алексевны стало рождаться раздумье: не лучше ли вступить в переговоры с дочерью, когда она, мерзавка, уж совсем отбивается от рук? Ведь без нее ничего нельзя сделать, ведь не женишь же без ней на ней Мишку дурака! Да ведь еще и неизвестно, что она ему сказала, — ведь они руки пожали
друг другу, — что ж это значит?
— Прекрасно. Приходит ко мне знакомый и говорит, что в два часа будет
у меня
другой знакомый; а я в час ухожу по делам; я могу
попросить тебя передать этому знакомому, который зайдет в два часа, ответ, какой ему нужен, — могу я
просить тебя об этом, если ты думаешь оставаться дома?
Соседи, завтракая, разговорились довольно дружелюбно. Муромский
попросил у Берестова дрожек, ибо признался, что от ушибу не был он в состоянии доехать до дома верхом. Берестов проводил его до самого крыльца, а Муромский уехал не прежде, как взяв с него честное слово на
другой же день (и с Алексеем Ивановичем) приехать отобедать по-приятельски в Прилучино. Таким образом вражда старинная и глубоко укоренившаяся, казалось, готова была прекратиться от пугливости куцей кобылки.
— Не сердитесь,
у меня нервы расстроены; я все понимаю, идите вашей дорогой, для вас нет
другой, а если б была, вы все были бы не те. Я знаю это, но не могу пересилить страха, я так много перенесла несчастий, что на новые недостает сил. Смотрите, вы ни слова не говорите Ваде об этом, он огорчится, будет меня уговаривать… вот он, — прибавила старушка, поспешно утирая слезы и
прося еще раз взглядом, чтоб я молчал.
Вскоре они переехали в
другую часть города. Первый раз, когда я пришел к ним, я застал соседку одну в едва меблированной зале; она сидела за фортепьяно, глаза
у нее были сильно заплаканы. Я
просил ее продолжать; но музыка не шла, она ошибалась, руки дрожали, цвет лица менялся.
Это «житие» не оканчивается с их смертию. Отец Ивашева, после ссылки сына, передал свое именье незаконному сыну,
прося его не забывать бедного брата и помогать ему.
У Ивашевых осталось двое детей, двое малюток без имени, двое будущих кантонистов, посельщиков в Сибири — без помощи, без прав, без отца и матери. Брат Ивашева испросил
у Николая позволения взять детей к себе; Николай разрешил. Через несколько лет он рискнул
другую просьбу, он ходатайствовал о возвращении им имени отца; удалось и это.
Но я еще не успел обглядеться, как губернатор мне объявил, что я переведен в Вятку, потому что
другой сосланный, назначенный в Вятку,
просил его перевести в Пермь, где
у него были родственники.
Сейчас написал я к полковнику письмо, в котором
просил о пропуске тебе, ответа еще нет.
У вас это труднее будет обделать, я полагаюсь на маменьку. Тебе счастье насчет меня, ты была последней из моих
друзей, которого я видел перед взятием (мы расстались с твердой надеждой увидеться скоро, в десятом часу, а в два я уже сидел в части), и ты первая опять меня увидишь. Зная тебя, я знаю, что это доставит тебе удовольствие, будь уверена, что и мне также. Ты для меня родная сестра.
Они никогда не сближались потом. Химик ездил очень редко к дядям; в последний раз он виделся с моим отцом после смерти Сенатора, он приезжал
просить у него тысяч тридцать рублей взаймы на покупку земли. Отец мой не дал; Химик рассердился и, потирая рукою нос, с улыбкой ему заметил: «Какой же тут риск,
у меня именье родовое, я беру деньги для его усовершенствования, детей
у меня нет, и мы
друг после
друга наследники». Старик семидесяти пяти лет никогда не прощал племяннику эту выходку.
— Не властна я, голубчик, и не
проси! — резонно говорит она, — кабы ты сам ко мне не пожаловал, и я бы тебя не ловила. И жил бы ты поживал тихохонько да смирнехонько в
другом месте… вот хоть бы ты
у экономических… Тебе бы там и хлебца, и молочка, и яишенки… Они люди вольные, сами себе господа, что хотят, то и делают! А я, мой
друг, не властна! я себя помню и знаю, что я тоже слуга! И ты слуга, и я слуга, только ты неверный слуга, а я — верная!
— Что ж ты молчишь? Сама же
другого разговора
просила, а теперь молчишь! Я говорю: мы по утрам чай пьем, а немцы кофей. Чай-то, сказывают, в ихней стороне в аптеках продается, все равно как
у нас шалфей. А все оттого, что мы не даем…
А что, ежели она сбежит? Заберет брильянты, да и была такова! И зачем я их ей отдала! Хранила бы
у себя, а для выездов и выдавала бы… Сбежит она, да на
другой день и приедет с муженьком прощенья
просить! Да еще хорошо, коли он кругом налоя обведет, а то и так…
Это было мгновение, когда заведомо для всех нас не стало человеческой жизни… Рассказывали впоследствии, будто Стройновский
просил не завязывать ему глаз и не связывать рук. И будто ему позволили. И будто он сам скомандовал солдатам стрелять… А на
другом конце города
у знакомых сидела его мать. И когда комок докатился до нее, она упала, точно скошенная…
Он целовал
у них руки, обещал, что никогда больше не будет,
просил хоть на этот раз простить его и лучше очень больно высечь когда-нибудь в
другой раз, потому что теперь он непременно умрет.
Эта новость была отпразднована
у Стабровского на широкую ногу. Галактион еще в первый раз принимал участие в таком пире и мог только удивляться, откуда берутся
у Стабровского деньги. Обед стоил на плохой конец рублей триста, — сумма, по тугой купеческой арифметике, очень солидная. Ели, пили, говорили речи, поздравляли
друг друга и в заключение послали благодарственную телеграмму Ечкину. Галактион, как ни старался не пить, но это было невозможно. Хозяин так умел
просить, что приходилось только пить.
— Вот ты сердишься, когда тебя дедушко высекет, — утешительно говорил он. — Сердиться тут, сударик, никак не надобно, это тебя для науки секут, и это сеченье — детское! А вот госпожа моя Татьян Лексевна — ну, она секла знаменито!
У нее для того нарочный человек был, Христофором звали, такой мастак в деле своем, что его, бывало, соседи из
других усадеб к себе
просят у барыни-графини: отпустите, сударыня Татьян Лексевна, Христофора дворню посечь! И отпускала.
Я положил умереть в Павловске, на восходе солнца и сойдя в парк, чтобы не обеспокоить никого на даче. Мое «Объяснение» достаточно объяснит всё дело полиции. Охотники до психологии и те, кому надо, могут вывести из него всё, что им будет угодно. Я бы не желал, однако ж, чтоб эта рукопись предана была гласности.
Прошу князя сохранить экземпляр
у себя и сообщить
другой экземпляр Аглае Ивановне Епанчиной. Такова моя воля. Завещаю мой скелет в Медицинскую академию для научной пользы.
Евгений Павлович
попросил у князя позволения познакомить его с этим приятелем; князь едва понял, что с ним хотят делать, но знакомство состоялось, оба раскланялись и подали
друг другу руки.
Что если бы вы сделали это, не торгуясь с нею, разорвали бы всё сами, не
прося у ней вперед гарантии, то она, может быть, и стала бы вашим
другом.