Неточные совпадения
«Да, надо опомниться и обдумать, — думал он, пристально глядя на несмятую траву, которая была перед ним, и следя за движениями зеленой букашки, поднимавшейся по стеблю пырея и задерживаемой в своем подъеме листом снытки. — Всё сначала, — говорил он себе, отворачивая лист снытки, чтобы он не мешал букашке, и пригибая
другую траву, чтобы букашка перешла на нее. — Что
радует меня? Что я открыл?»
Это еще более рассмешило женщину, но Долганов, уже не обращая на нее внимания, смотрел на Дмитрия, как на старого
друга, встреча с которым тихо
радует его, смотрел и рассказывал...
На
другой день Привалов уже подъезжал к дому Половодова, как вспомнил, что Антонида Ивановна назначила ему свидание у матери. Появление Привалова удивило и
обрадовало Агриппину Филипьевну.
Трава нынче выросла хорошая; густые и плотные валы ложатся один возле
другого,
радуя сердце образцового хозяина.
Эти «потом», положенные ею одно за
другим, казались мне лестницею куда-то глубоко вниз и прочь от нее, в темноту, в одиночество, — не
обрадовала меня такая лестница. Очень хотелось сказать матери...
Ее
обрадовало то, что здесь было теплее, чем наверху, но, с
другой стороны, стенки дудки были покрыты липкой слезившейся глиной, так что она не успела наложить двух бадей «пустяка», как вся промокла, — и ноги мокрые, и спина, и платок на голове.
Наконец, любезный
друг, я получил письма от Марьи Николаевны. Давно мне недоставало этого утешения. Она обещает писать часто. Ты, верно, с Трубецкими в переписке; следовательно, странно бы мне рассказывать отсюда, что делается в соседстве твоем. Меня
порадовало известие, что Сутгова матушка к нему начала снова писать попрежнему и обеспечила их будущность; это я узнал вчера из письма Марьи Казимировны — невольно тебе сообщаю старую весть, может быть, давно уже известную.
Милый
друг Аннушка, накануне отъезда из Тобольска Николенька привез мне твое письмецо и
порадовал меня рассказами о тебе. Он говорит, что ты чудесно читаешь, даже ты удивила его своими успехами. Благодарю тебя за эту добрую весть — продолжай,
друг мой.
На этих днях я получил листок от Ивана Дмитриевича (с ялуторовскими
друзьями я в еженедельной переписке). Он меня
порадовал вашим верным воспоминанием, добрая Надежда Николаевна. Вы от него будете знать об дальнейших моих похождениях. Надобно только благодарить вас за ваше участие: будем надеяться, что вперед все пойдет хорошо; здесь я починил инвалидную мою ногу и дорогой буду брать все предосторожности.
На Новый год обнимаю вас, добрый
друг; я здесь, благодарный богу и людям за отрадную поездку. Пожмите руку Александре Семеновне, приласкайте Сашеньку. Аннушка моя благодарит ее за милый платочек. Сама скоро к ней напишет. Она меня
обрадовала своею радостью при свидании. Добрые старики все приготовили к моему приезду. За что меня так балуют, скажите пожалуйста. Спешу. Обнимите наших. Скоро буду с вами беседовать. Не могу еще опомниться.
Вот месяц, что я к тебе писал отсюда,
друг Оболенский; в продолжение этого времени, долгого в разлуке, ты, верно, мне сказал словечко, но я ничего не получал после письма твоего от 5 сентября, которым ты меня
порадовал в Тобольске.
Все это меня успокоило и
обрадовало, особенно потому, что
другие говорили, да я и сам видел, что маменька стала здоровее и крепче.
Я никогда не была озабочена насчет твоего будущего: я знаю, что ты у меня умница. Поэтому меня не только не удивило, но даже
обрадовало, что ты такою твердою и верною рукой сумел начертить себе цель для предстоящих стремлений. Сохрани эту твердость, мой
друг! сохрани ее навсегда! Ибо жизнь без сего светоча — все равно что утлая ладья без кормила и весла, несомая в бурную ночь по волнам океана au gre des vents. [по воле ветров (франц.)]
— Если владыка благословит, буду стараться, — сказал отец Мисаил. Он был рад этому поручению. Всё, где он мог показать, что он верит,
радовало его. А обращая
других, он сильнее всего убеждал себя, что он верит.
Словом сказать, и потравы и порубки не печалят его, а
радуют. Всякий нанесенный ему ущерб оценен заблаговременно, на все установлена определенная такса. Целый день он бродит по полям, по лугам, по лесу, ничего не пропустит и словно чутьем угадает виновного. Даже ночью одним ухом спит, а
другим — прислушивается.
Его
радовало, что сын здоров, что он на виду, — ничего
другого он не желал.
Его переход в разговоре от того, что я не влюблен, к похвалам своей сестре чрезвычайно
обрадовал меня и заставил покраснеть, но я все-таки ничего не сказал ему о его сестре, и мы продолжали говорить о
другом.
Добряк Артасьев, не медля ни минуты, поспешил прийти к
другу своему Пилецкому, чтобы передать ему, какие есть в русской земле добрые и великодушные люди. Мартына Степаныча тоже
обрадовала и умилила эта новость.
Надежда Петровна томилась и изнывала. Она видела, что общество благосклонно к ней по-прежнему, что и полиция нимало не утратила своей предупредительности, но это ее не
радовало и даже как будто огорчало. Всякий новый зов на обед или вечер напоминал ей о прошедшем, о том недавнем прошедшем, когда приглашения приходили естественно, а не из сожаления или какой-то искусственно вызванной благосклонности. Правда, у нее был
друг — Ольга Семеновна Проходимцева…
— Я объясню вам впоследствии, — сказал он при виде недоразумения, выразившегося в моем лице, — в чем заключаются атрибуты и пределы власти помпадурского ранга, теперь же могу сказать вам одно: никакая
другая встреча не могла бы меня так
обрадовать, как встреча с вами. Я именно искал познакомиться с хорошим, вполне надежным agent provocateur. Скажите, выгодно ваше ремесло?
Сначала горы только удивили Оленина, потом
обрадовали; но потом, больше и больше вглядываясь в эту, не из
других черных гор, но прямо из степи вырастающую и убегающую цепь снеговых гор, он мало-помалу начал вникать в эту красоту и почувствовал горы.
Один раз я уже гостил у ней, несказанно
радуя ее моим голубым воротником;
другая побывка домой предстояла мне следующим летом.
Пепел(угрюмо). Ты… пожалей меня! Несладко живу… волчья жизнь — мало
радует… Как в трясине тону… за что ни схватишься… всё — гнилое… всё — не держит… Сестра твоя… я думал, она… не то… Ежели бы она… не жадная до денег была — я бы ее ради… на всё пошел!.. Лишь бы она — вся моя была… Ну, ей
другого надо… ей — денег надо… и воли надо… а воля ей — чтобы развратничать. Она — помочь мне не может… А ты — как молодая елочка — и колешься, а сдержишь…
— Но дело не в том-с. Перехожу теперь к главному, — продолжала Елена, — мы обыкновенно наши письма, наши разговоры чаще всего начинаем с того, что нас
радует или сердит, — словом, с того, что в нас в известный момент сильней
другого живет, — согласны вы с этим?
Казалось, эта новость
обрадовала всех офицеров; один только молодой человек, закутанный в короткой плащ без воротника, не поздравил Рославлева; он поглаживал свои черные, с большим искусством закрученные кверху усы и не старался нимало скрывать насмешливой улыбки, с которою слушал поздравления
других офицеров.
— Да, я служу при главном штабе. Я очень рад, мой
друг, что могу первый тебя поздравить и
порадовать твоих товарищей, — прибавил Сурской, взглянув на офицеров, которые толпились вокруг бивака, надеясь услышать что-нибудь новое от полковника, приехавшего из главной квартиры.
— От господина Дольчини! — повторила радостным голосом старуха, вскочив со стула. — Итак, господь бог несовсем еще нас покинул!.. Сударыня, сударыня!.. — продолжала она, оборотясь к перегородке, которая отделяла
другую комнату от кухни. — Слава богу! Господин Дольчини прислал к вам своего приятеля. Войдите, сударь, к ней. Она очень слаба; но ваше посещение, верно, ее
обрадует.
— Точно? — отвечала Ольга изменившимся голосом; — точно? — я пришла тебя
обрадовать,
друг мой!..
Но если по определениям прекрасного и возвышенного, нами принимаемым, прекрасному и возвышенному придается (независимость от фантазии, то, с
другой стороны, этими определениями выставляется на первый план отношение к человеку вообще и к его понятиям тех предметов и явлений, которые находит человек прекрасными и возвышенными: прекрасное то, в чем мы видим жизнь так, как мы понимаем и желаем ее, как она
радует нас; великое то, что гораздо выше предметов, с которыми сравниваем его мы.
— Как жаль, что вы проскучаете с нами, не застав никого из наших гостей; но позвольте считать вас в качестве
друга Алексея Федоровича, за близкого нам человека. Мы ждем на днях приезда родных на продолжительное время и надеемся, что близкое соседство доставит вам возможность
радовать нас своими посещениями. Уж как наши барышни-то будут рады!
Признаюсь, во всяком
другом случае подобная предусмотрительность огорчила бы меня, но на этот раз она даже
обрадовала: так мне приятно было за нашего доброго, радушного… и, вероятно, не по своей вине увлеченного хозяина!
— Граф Сапега приехал,
друг вашего отца, будьте с ним полюбезнее, он человек богатый, — сказал он Анне Павловне. Та пошла. Приезд графа ее несколько
обрадовал. Она помнила, что отец часто говорил о добром графе, которого он пользовался некоторой дружбой и который даже сам бывал у них в доме.
И на
другой же день появилась в газете вслед за объявлением о новоизобретенных сальных свечах статья с таким заглавием: «О необыкновенных талантах Чарткова»: «Спешим
обрадовать образованных жителей столицы прекрасным, можно сказать, во всех отношениях приобретением.
По еде мысли мои сделались чище и рассудок изобретательнее. Когда поворачивал я в руках букварь, ника: один за батенькину «скубку», а
другой — за дьячкову «палию». Причем маменька сказали:"Пусть толчет, собачий сын, как хочет, когда без того не можно, но лишь бы сечением не ругался над ребенком". Не
порадовало меня такое маменькино рассуждение!
— Возьми в дом чужое дитя из бедности. Сейчас все у тебя в своем доме переменится: воздух
другой сделается. Господа для воздуха расставляют цветы, конечно, худа нет; но главное для воздуха — это чтоб были дети. От них который дух идет, и тот ангелов
радует, а сатана — скрежещет… Особенно в Пушкарной теперь одна девка: так она с дитем бьется, что даже под орлицкую мельницу уже топить носила.
Ну, видно, надоело
Ей ждать тебя иль разлюбила, что ли,
Я ваших дел не знаю. И хотел бы
Порадовать тебя хорошей вестью,
Да нечем,
друг. За Лыткина пошла.
Не будем медлить, чтобы быть справедливыми, сострадательными. Не будем ждать особенных страданий
других людей или наших. Жизнь коротка, и потому будем торопиться
радовать сердца наших спутников в этом коротком переезде. Поспешим быть добрыми.
А меньшой сказал: «По-моему, не так. Напрасно этого писать на камне не стали бы. И все написано ясно. Первое дело: нам беды не будет, если и попытаемся. Второе дело: если мы не пойдем, кто-нибудь
другой прочтет надпись на камне и найдет счастье, а мы останемся ни при чем. Третье дело: не потрудиться, да не поработать, ничто в свете не
радует. Четвертое: не хочу я, чтоб подумали, что я чего-нибудь да побоялся».
На
другой же день Чапурин послал к Субханкулову эстафету, уведомляя о кончине Марка Данилыча и о том, что, будучи теперь душеприказчиком при единственной его дочери, просит Махмета Бактемирыча постараться как можно скорее высвободить Мокея Данилыча из плена, и ежель он это сделает, то получит и
другую тысячу. На этом настояла Дуня; очень хотелось ей поскорей увидеться с дядей, еще никогда ею не виданным, хотелось и Дарью Сергевну
порадовать.
«У Макарья теперь тятенька, — одна за
другой приходят мысли к ней. — В хлопотáх да в заботах сидит в мурье каравана. Не так жил летошний год со мной… Кто его теперь
порадует, кто утешит, кто успокоит?.. Когда-то увижусь с ним?.. Когда-то по-прежнему стану коротать с ним время, да еще с сердечной Дарьей Сергевной?.. Что я за агница обетованная? Кому я обетованная?.. Бежать, бежать!.. Или в самом деле нет отсюда возврата?»
И меня
радовало — ко мне она подходила скорее, чем к
другим, и уже особенным голосом, как знакомого, спрашивала, что мне подать, — борщ или суп.
Меня, впрочем,
радовало и
другое обстоятельство.
«
Обрадовал ты меня, — писала она в
другом письме, — прелиминарными пунктами о мире, за что тебя благодарю сердцем и душою.
Для графа Петра Игнатьевича, не говоря уже о князе Луговом, день, проведенный в Зиновьеве, показался часом. Освоившаяся быстро с
другом своего жениха, княжна была обворожительно любезна, оживлена и остроумна. Она рассказывала приезжему петербуржцу о деревенском житье-бытье, в лицах представляла провинциальных кавалеров и заставляла своих собеседников хохотать до упаду. Их свежие молодые голоса и раскатистый смех доносились в открытые окна княжеского дома и
радовали материнский слух княгини Вассы Семеновны.
Она решила, что Гречихин ее жених и что
другого жениха у нее не будет никогда, никогда. Дмитревский поддерживал ее в этой мысли. Отъезд на коронационные торжества в Москву
радовал ее совсем по иным причинам, нежели Ираиду Ивановну и Зину.
Другую на моем месте эти слова
порадовали бы; но, видно, у меня злое сердце, злая натура… гордая не по породе!..
Конечно, при таких условиях эти свидания сильно
обрадовали любящих
друг друга людей и позволяли им излить всю нежность чувств, накопившуюся во время их разлуки и обоюдного заточения.
Девушка была так счастлива, что ей захотелось побыть подольше наедине с собой, чтобы свыкнуться с этим счастьем, насладиться им вполне, прежде чем поделиться им с
другими. Поэтому Домаша, вопреки своему обыкновению, не перебежала быстро двор, отделявший людские избы от хором, а, напротив, шла медленно. Ее
радовало и то, что она узнает о судьбе Ксении Яковлевны. «Матушка все определит. Мне-то, мне рассказала все, как по писаному!» — думала она.
Ему невольно припомнилось его прошлое, жизнь беззаботная, бескручинная. Он жил воспоминаниями да памятью о последних днях, проведенных у Строгановых, в светлице своей лапушки. О будущем старался не думать. «Чему быть, того не миновать», — утешал он себя русской фаталической пословицей и на этом несколько успокоился,
порадовав горячо его любившего
друга Ивана Ивановича. Его порядком смутило то настроение Ермака Тимофеевича, с которым он тронулся в опасный и трудный поход.
Ее быстрое согласие, с одной стороны, его
обрадовало, так как он не на шутку перетрусил перед князем Потемкиным, но с
другой, оно заронило в его сердце против его жены какую-то едкую горечь.