Неточные совпадения
Последнее они вычитали в ужасной
книжке «Vom andern Ufer», вышедшей, как на смех, у них под носом, из лучшей цюрихской типографии.
В два часа и матушка и сестрица сидят в гостиной;
последняя протянула ноги на стул: в руках у нее французская
книжка, на коленях — ломоть черного хлеба. Изредка она взглядывает на матушку и старается угадать по ее лицу, не сделала ли она «распоряжения». Но на этот раз матушка промахнулась или, лучше сказать, просто не догадалась.
В час или выезжают, или ожидают визитов. В
последнем случае сестра выходит в гостиную, держа в одной руке французскую
книжку, а в другой — ломоть черного хлеба (завтрака в нашем доме не полагается), и садится, поджавши ноги, на диван. Она слегка нащипывает себе щеки, чтобы они казались румяными.
Вот вам и другая
книжка, а лучше сказать,
последняя!
Часов в пять чудного летнего утра в конце июня 1870 года с
книжками филаретовского катехизиса и церковной истории я шел за город к грабовой роще. В этот день был экзамен по «закону божию», и это был уже
последний.
Сегодня получил, милый друг Машенька, твой листок от 26-го числа и тотчас с упреком совести бросился справляться] с записной книгой: вышло, что писал тебе в
последний раз 11 мая — кажется, не может быть, чтоб я так долго молчал с тобой: или ты мне не отвечала на тогдашнее письмо, или я забыл отметить в своей
книжке.
Лихонин ткнул пальцем в
последний пункт и, перевернув
книжку лицом к экономке, сказал торжествующе...
Эмма Эдуардовна первая нашла записку, которую оставила Женька у себя на ночном столике. На листке, вырванном из приходо-расходной
книжки, обязательной для каждой проститутки, карандашом, наивным круглым детским почерком, по которому, однако, можно было судить, что руки самоубийцы не дрожали в
последние минуты, было написано...
Он с приятной улыбкой узнаёт, что повесть кончена и что следующий номер
книжки, таким образом, обеспечен в главном отделе, и удивляется, как это я мог хоть что-нибудь кончить,и при этом премило острит. Затем идет к своему железному сундуку, чтоб выдать мне обещанные пятьдесят рублей, а мне между тем протягивает другой, враждебный, толстый журнал и указывает на несколько строк в отделе критики, где говорится два слова и о
последней моей повести.
Но он предупредил мой вопрос. В руках его была паспортная
книжка, на которую он смотрел с каким-то недоумением, словно ему казалось странным, что
последний листок, заключающий отметку о возвращении, вдруг исчез.
— «Ах, нет, — отвечал он, — нет, вы посмотрите только, какие здесь есть хорошие
книжки; очень, очень хорошие есть
книжки!» И
последние слова он так жалобно протянул нараспев, что мне показалось, что он заплакать готов от досады, зачем
книжки хорошие дороги, и что вот сейчас капнет слезинка с его бледных щек на красный нос.
«Нет, это мне только так кажется, — пробовал он себя утешить и оправдаться перед собою. — Уж очень много было в
последние дни томления, ожидания и неприятностей, и я скис. Но ведь в редакциях не пропускают вещей неудовлетворительных и плохо написанных. Вот принесет Венсан какую-нибудь чужую
книжку, и я отдохну, забуду сюиту, отвлекусь, и опять все снова будет хорошо, и ясно, и мило… Перемена вкусов…»
Из
последних один очень молодой артиллерист, всего только на днях приехавший из одного учебного военного заведения, мальчик молчаливый и еще не успевший составить знакомства, вдруг очутился теперь у Виргинского с карандашом в руках и, почти не участвуя в разговоре, поминутно отмечал что-то в своей записной
книжке.
— Ну да, — говорит, — Филимоша, да, ты прав; между четырех глаз я от тебя не скрою: это я сообщил, что у тебя есть запрещенная
книжка. Приношу тебе, голубчик, в этом пять миллионов извинений, но так как иначе делать было нечего… Ты, я думаю, ведь сам заметил, что я
последние дни повеся нос ходил… Я ведь службы мог лишиться, а вчера мне приходилось хоть вот как, — и Постельников выразительно черкнул себя рукой по горлу и бросился меня целовать.
Войдя в улицу, Нехлюдов остановился, вынул из кармана записную
книжку, и на
последней, исписанной детским почерком странице прочел несколько крестьянских имен с отметками.
Как только дамы вышли из магазина, Анна Михайлов на написала к Илье Макаровичу, прося его сегодня же принести ей
книжку журнала, в котором напечатана
последняя повесть Долинского, и ждала его с нетерпением. Илья Макарович через два часа прибежал из своей одиннадцатой линии, немножко расстроенный и надутый, и принес с собою
книжку.
В интересной, но надоедающей
книжке «
Последние дни самоубийц» есть рассказ про одну девушку, которая, решившись отравиться с отчаяния от измены покинувшего ее любовника, поднесла уже к губам чашку с ядом, как вдруг вспомнила, что, грустя и тоскуя, она уже более десяти ночей не ложилась в постель. В это мгновение она почувствовала, что ей страшно хочется спать. Она тщательно спрятала чашку с ядом, легла, выспалась и, встав наутро, с свежею головою записала все это в свой дневник и затем отравилась.
Последнее заставило самого автора «Былей» спросить в следующей
книжке: «Ай, сударь, заподлинно ли это критика или хитро сложенный пук хвалы?».
В
последнем случае поручик аккуратно развешивает над диваном, на гвоздиках, все свое имущество: пальто, шапку, лоснящийся от старости, белый по швам, но чистенький сюртучок, бумажный воротник «Монополь» и офицерскую фуражку с синим околышем, а записную
книжку и платок с чужой меткой кладет под подушку.
В поручика полетели сверху позабытые им впопыхах вещи: палка, бумажный воротничок и записная
книжка. На
последней ступеньке поручик остановился, поднял голову и погрозил кулаком. Лицо у него было бледно, под левым глазом краснела ссадина.
Себя казать, как чудный зверь,
В Петрополь едет он теперь
С запасом фраков и жилетов,
Шляп, вееров, плащей, корсетов,
Булавок, запонок, лорнетов,
Цветных платков, чулок à jour,
С ужасной
книжкою Гизота,
С тетрадью злых карикатур,
С романом новым Вальтер-Скотта,
С bon-mots парижского двора,
С
последней песней Беранжера,
С мотивами Россини, Пера,
Et cetera, et cetera.
Наконец,
последний ребенок, мальчик лет десяти, худенький, маленький, весноватенький, рыженький, получил только одну
книжку повестей, толковавших о величии природы, о слезах умиления и прочее, без картинок и даже без виньетки.
— Завтра завезу вам с благодарностью, — заставляет Z, и это завтра продолжается до
последнего «судного дня»… Так и живет… да еще как живет — припеваючи… Только частные крахи контор вводят его в хлопоты: приходится добывать и вносить деньги на время в другую контору для получения чековой
книжки… — заключил рассказчик.
Наконец наступил канун того дня, в который, по их расчету, он должен был приехать. Княжна Александра Яковлевна, напившись кофе, показавшийся ей в этот день какого-то странного, но приятного вкуса, села с
книжкой в своем будуаре, решив после обеда ехать к Лопухиной и провести с ней
последний день разлуки с сыном. Вошедшая Стеша как-то особенно мрачно доложила о приходе графа Довудского.
Сделав таким образом точную съемку лагеря, Александр Васильевич спрятал свою
книжку, спустился с дерева и снова, то ползком, то согнувшись в три погибели, то бегом, между высокими кустами вернулся к тому месту, где его ожидали казаки.
Последние были в большой тревоге. Увидав, что их подполковник пошел прямо, на так сильно испугавший их неприятельский лагерь, казаки послушно забрались вместе с конем Суворова в частый кустарник и притаились там.
Он вынул из кармана записную
книжку, вырвал из нее листок и стал писать карандашом, положив бумажку на колено и прислонив
последнее к столу, но в то же время не переставая говорить.
— Гнать! Безусловно! — согласилась Бася. — И таких мало — рассчитывать, нужно, чтобы в их трудовых
книжках было помечено, что они сбежали с трудового фронта и, значит, не нуждаются в работе. Ни один из этих предателей не должен быть принят обратно на завод. Ступай на биржу! И работу этому — в
последнюю очередь!
Три этюда, объединенные в этой
книжке, были написаны в разное время в течение
последних полутора лет.