Неточные совпадения
Лошади подбежали к вокзалу маленькой станции, Косарев, получив
на чай, быстро
погнал их куда-то во тьму, в мелкий, почти бесшумный дождь, и через десяток минут Самгин раздевался в пустом купе второго класса,
посматривая в окно, где сквозь мокрую тьму летели злые огни, освещая
на минуту черные кучи деревьев и крыши изб, похожие
на крышки огромных гробов. Проплыла стена фабрики, десятки красных окон оскалились, точно зубы, и показалось, что это от них в шум поезда вторгается лязгающий звук.
Стрелки шли впереди, а я немного отстал от них. За поворотом они увидали
на протоке пятнистых оленей — телка и самку. Загурский стрелял и убил матку. Телок не убежал; остановился и недоумевающе
смотрел, что люди делают с его матерью и почему она не встает с земли. Я велел его
прогнать. Трижды Туртыгин
прогонял телка, и трижды он возвращался назад. Пришлось пугнуть его собаками.
Осмотревшись, я понял причину своих снов. Обе собаки лежали у меня
на ногах и
смотрели на людей с таким видом, точно боялись, что их побьют. Я
прогнал их. Они перебежали в другой угол палатки.
Пройдя таким образом несколько раз взад и вперед, он остановился, точно
прогоняя из головы занимавшие его сторонние мысли, и опять внимательно
посмотрел на класс.
В другом месте скитники встретили еще более ужасную картину.
На дороге сидели двое башкир и прямо выли от голодных колик. Страшно было
смотреть на их искаженные лица,
на дикие глаза. Один погнался за проезжавшими мимо пошевнями
на четвереньках, как дикий зверь, — не было сил подняться
на ноги. Старец Анфим струсил и
погнал лошадь. Михей Зотыч закрыл глаза и молился вслух.
— Настасья Филипповна, полно, матушка, полно, голубушка, — не стерпела вдруг Дарья Алексеевна, — уж коли тебе так тяжело от них стало, так что смотреть-то
на них! И неужели ты с этаким отправиться хочешь, хоть и за сто бы тысяч! Правда, сто тысяч, ишь ведь! А ты сто тысяч-то возьми, а его
прогони, вот как с ними надо делать; эх, я бы
на твоем месте их всех… что в самом-то деле!
Внимательно
смотрел Розанов
на этих стариков, из которых в каждом сидел семейный тиран, способный
прогнать свое дитя за своеволие сердца, и в каждом рыдал Израиль «о своем с сыном разлучении».
— Другие? Другие, выражаясь по-русски, просто сволочь… Извини, я сегодня выражаюсь немного резко. Но как иначе назвать этот невозможный сброд, прильнувший к Евгению Константинычу совершенно случайно. Ему просто лень
прогнать всех этих прихлебателей… Вообще свита Евгения Константиныча представляет какой-то подвижной кабак из отборнейших тунеядцев. Видела Летучего? Да все они одного поля ягоды… И я удивляюсь только одному, чего
смотрит Прейн! Тащит
на Урал эту орду, и спрашивается — зачем?
Иван Дорофеев стал
погонять лошадей, приговаривая: «Ну, ну, ну, матушки, выносите с горки
на горку, а кучеру
на водку!» Спустившееся между тем довольно низко солнце прямо светило моим путникам в глаза, так что Иван Дорофеев, приложив ко лбу руку наподобие глазного зонтика, несколько минут
смотрел вдаль, а потом как бы сам с собою проговорил...
Когда он кончил свою речь, ему показалось, что все испуганы ею или сконфужены, тягостно, подавляюще молчат. Машенька, опустив голову над столом,
гоняла вилкой по тарелке скользкий отварной гриб, Марфа не мигая
смотрела куда-то перед собою, а жёны Базунова и Смагина —
на мужей.
И, бесплодно побродив по дому, устало садился
на любимое своё место, у окна в сад,
смотрел на шероховатую стену густой зелени, в белёсое небо над ней, бездумно, в ожидании чего-то особенного, что, может быть, явится и встряхнёт его,
прогонит эту усталость.
Пока региментарь отряжал за вами
погоню, я стал придумывать, как бы вас избавить от беды неминучей; вышел
на двор, глядь… у крыльца один шеренговый держит за повод этого коня;
посмотрел — парень щедушный; я подошел поближе, изноровился да хвать его по лбу кулаком!
Он сидел уже часа полтора, и воображение его в это время рисовало московскую квартиру, московских друзей, лакея Петра, письменный стол; он с недоумением
посматривал на темные, неподвижные деревья, и ему казалось странным, что он живет теперь не
на даче в Сокольниках, а в провинциальном городе, в доме, мимо которого каждое утро и вечер
прогоняют большое стадо и при этом поднимают страшные облака пыли и играют
на рожке.
Потом поднял голову,
посмотрел на небо, как в небе орел ширяет, как ветер темные тучи
гоняет. Наставил ухо, послушал, как высокие сосны шумят.
Кочкарев (в сторону).Как это угораздило его подвернуться? (Агафье Тихоновне, вполголоса.)
Смотрите,
смотрите:
на ногах не держится. Эдакое мыслете он всякий день пишет.
Прогоните его, да и концы в воду! (В сторону.)А Подколесина нет как нет. Экой мерзавец! Уж я ж вымещу
на нем! (Уходит.)
Кучумов. Ведь этак можно и надоесть. Говори там, где тебя слушать хотят. А что такое нынешнее время, лучше ль оно прежнего? Где дворцы княжеские и графские? Чьи они? Петровых да Ивановых. Где роговая музыка, я вас спрашиваю? А, бывало,
на закате солнца, над прудами, а потом огни, а посланники-то
смотрят. Ведь это слава России.
Гонять таких господ надо.
Извозчик нехотя
погнал лошадей и, беспрестанно оглядываясь назад,
посматривал с удивлением
на русского офицера, который не радовался, а казалось, горевал, видя убитых французов. Рославлев слабел приметным образом, голова его пылала, дыханье спиралось в груди; все предметы представлялись в каком-то смешанном, беспорядочном виде, и холодный осенний воздух казался ему палящим зноем.
Перестал быть страшным и Саша: в своей мирной гимназической одежде, без этих ужасных
погон, он стал самым обыкновенным мальчуганом; и от души было приятно
смотреть на его большой пузатый ранец и длинное до пяток ватное пальто.
Елена Петровна молча
посмотрела на него. Молча пошла к себе в комнату — и молча подала большой фотографический портрет: туго и немо, как изваянный,
смотрел с карточки человек, называемый «генерал Погодин» и отец. Как утюгом, загладил ретушер морщины
на лице, и оттого
на плоскости еще выпуклее и тупее казались властные глаза, а
на квадратной груди, обрезанной
погонами, рядами лежали ордена.
Оставим их
на узкой лесной тропинке, пробирающихся к грозному Чортову логовищу, обоих дрожащих как лист: один опасаясь
погони, другой боясь духов и привидений… оставим их и
посмотрим, куда девался Юрий, покинув своего чадолюбивого родителя.
«Схоронили ее
на Петропавловском где все наши провожали мы и нищие они ее любили и плакали. Дедушка тоже плакал нас
прогнал а сам остался
на могиле мы
смотрели из кустов как он плакал он тоже скоро помрет».
Скажу без лести, многие
на меня
посматривали, и тут я должен был проходить несколько раз мимо тех же окон, но предмет страсти моей скрывался, а
на ее место выходил слуга, и, без всякой политики, говорил, чтобы я перестал глазеть
на окна, а шел бы своею дорогою, иначе… ну, чего скрывать петербургскую грубость?.. иначе, — говорит, — вас
прогонят палкою.
Шратт. Все в порядке. (
Смотрит на часы-браслет.) Один час ночи. (Надевает кепи и плащ.) До свидания, поручик. Вам советую не засиживаться здесь. Вы можете покойно расходиться. Снимайте
погоны. (Прислушивается.) Слышите?
До Б. было верст двадцать. Проскуров сначала все
посматривал на часы, сличая расстояние, и по временам тревожно озирался назад. Убедившись, что тройка мчится лихо и
погони сзади не видно, он обратился ко мне...
Европа с удивлением
смотрела на бегство Наполеона,
на несущиеся за ним в
погоню тучи казаков,
на русские войска, идущие в Париж и подающие по дороге немцам милостыню — их национальной независимости.
Он не понимал, как можно
на колокольне смеяться, и хмуро
смотрел на скалящих зубы стрельцов, а мальчишек, которые шалили, плевали вниз, перегнувшись через перила, и, как обезьяны, лазали по лесенкам, часто
гонял с колокольни и даже драл за уши.
Спиридоновна. Зачем
гонять, может и пригодится. Ты его, Груша, блюди, приголубливай, только не больно поваживай. Женись, мол, вот и все тут, и хлопотать не об чем, а
на бобах-то, мол, нас не проведешь. А до той поры пущай ходит да гостинцев носит. Что им в зубы-то
смотреть!
Учитель сел
на диван и,
гоняя из головы туманные образы, стал
смотреть, как курит кассир.
— Разве не дело?.. — хохотал Самоквасов. — Ей-Богу, та же лавка! «
На Рогожском не подавайте, там товар гнилой, подмоченный, а у нас тафты, атласы…» Айдá [Айдá — татарское слова, иногда значит: пойдем, иногда — иди, иногда —
погоняй,
смотря по тому, при каких обстоятельствах говорится. Это слово очень распространено по Поволжью, начиная от устья Суры, особенно в Казани; употребляется также в восточных губерниях, в Сибири.] к нашим?
Один раз, ночью, он пошел по острогу и увидал, что из-под одной нары сыплется земля. Он остановился
посмотреть. Вдруг Макар Семенов выскочил из-под нары и с испуганным лицом взглянул
на Аксенова. Аксенов хотел пройти, чтоб не видеть его; но Макар ухватил его за руку и рассказал, как он прокопал проход под стенами и как он землю каждый день выносит в голенищах и высыпает
на улицу, когда их
гоняют на работу. Он сказал...
— Коротко скажу, — продолжала хозяйка, — пришлось перед праздником негодницу
прогнать. Ну, а перед праздниками, вы знаете, каков наш народ и как трудно найти хорошую смену. Все жадны, все ждут подарков, а любви к господам у них — никакой.
На русский народ очень хорошо
смотреть издали, особенно когда он молится и верит. Вот, например, у Репина, в «Крестном ходе», где, помните, изображено, как собрались все эти сословные старшины…
Он, кроме того, сенатор; около него группируется целая парламентская партия, не
смотря на то, что он давно уже огорчает искренних и серьезных республиканцев своей
погоней за популярностью, своими декламаторскими, часто смешноватыми речами.
Старичок задумчиво
смотрел на письмо, потом взглянул
на наши
погоны.
«Завтра же его
прогоню… Впрочем, нет… не
прогоню… Его
прогонишь, а он
на другое место — и ничего себе, словно и не виноват… Его бы наказать, чтоб всю жизнь помнил… Выпороть бы, как прежде… Разложить бы в конюшне и этак… в десять рук, семо и овамо… Ты его порешь, а он просит и молит, а ты стоишь около и только руки потираешь: „Так его! шибче! шибче!“ Ее около поставить и
смотреть, как у ней
на лице: — Ну, что, матушка? Ааа… то-то!»
Невысокий человек медленно подвигался, опираясь
на плечо санитара и волоча левую ногу; он внимательно
смотрел вокруг исподлобья блестящими, черными глазами. Увидел мои офицерские
погоны, вытянулся и приложил руку к козырьку, — ладонью вперед, как у нас козыряют играющие в солдаты мальчики. Побледневшее лицо было покрыто слоем пыли, губы потрескались и запеклись, но глаза
смотрели бойко и быстро.
Ипполитов (навстречу Виталиной). Мухоморов-старик шепнул что-то ей
на ухо… верно, насчет будущей свадьбы своего сынка… Она выронила чашку из рук…
Посмотрите, как сынок торжествует.
Прогоните их, они убьют ее.
В таких колебаниях страха и упования
на милосердие Божье прошел месяц. Наступил февраль. В одну полночь кто-то постучался в ворота домика
на Пресне, дворовая собака сильно залаяла. Лиза первая услышала этот стук, потому что окна ее спальни были близко от ворот, встала с постели, надела туфельки и
посмотрела в окно. Из него увидела она при свете фонаря, стоявшего у самых ворот, что полуночник был какой-то офицер в шинеле с блестящими
погонами.
Заподозренных окружающих княгиню арестуют, начнут от них допытываться истины и, быть может, даже наверное, допытаются. Конец обнаруженной нити доведет до него, Степана, и до самого князя, а таким делам и сама государыня не потатчица, не
посмотрит на сиятельное лицо, а упечет туда, «куда Макар и телят не
гонял!»
— Да вы бы, барин, ее
прогнали… Ну, ее… Господин ведь вы здесь, хозяин! Что
на нее
смотреть… Показали бы свою власть… Не умирать же в самом деле… Ведь она к тому и ведет.
А
посмотрел опять
на землю — и вижу людей, которые плачут, и такое множество их, и я с ними, и они меня не
прогоняют прочь, а доверчиво прижимаются к моей груди… да где же я прежде был, безумный!
«Первый встречный показался — и отец и всё забыто, и бежит к верху, причесывается и хвостом виляет, и сама
на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень
смотрит только
на Бурьенку (надо ее
прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван о ней и не думает, а только
смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это…»