Неточные совпадения
Пантелей-государь ходит по двору,
Кузмич гуляет по широкому,
Кунья
на нем шуба до земли,
Соболья
на нем шапка до верху,
Божья
на нем милость до веку.
Сужена-то
смотрит из-под пологу,
Бояре-то
смотрят из города,
Боярыни-то
смотрят из терема.
Бояре-то молвят: чей-то такой?
Боярыни молвят: чей-то господин?
А сужена молвит: мой дорогой!
— Скажи,
боярин, — спросил он, — кто этот высокий кудрявый, лет тридцати, с черными глазами? Вот уж он четвертый кубок осушил, один за другим, да еще какие кубки! Здоров он пить, нечего сказать, только вино ему будто не
на радость.
Смотри, как он нахмурился, а глаза-то горят словно молонья. Да что он, с ума сошел?
Смотри, как скатерть поясом порет!
— Будет тебе удача в ратном деле,
боярин, будет счастье
на службе царской! Только
смотри,
смотри еще, говори, что видишь?
На другой день он не показал и виду, что подозревает Елену. Он был с нею по-прежнему приветлив и ласков. Но временам лишь, когда она того не примечала,
боярин забывался, сдвигал брови и грозно
смотрел на Елену. Страшную думу думал тогда Дружина Андреевич. Он думал, как бы сыскать ему своего недруга.
Боярин посмотрел на нее с участием.
— Так, так, батюшка-государь! — подтвердил Михеич, заикаясь от страха и радости, — его княжеская милость правду изволит говорить!.. Не виделись мы с того дня, как схватили его милость! Дозволь же, батюшка-царь,
на боярина моего
посмотреть! Господи-светы, Никита Романыч! Я уже думал, не придется мне увидеть тебя!
Но призрак не исчез, как то случалось прежде. Мертвый
боярин продолжал
смотреть на него исподлобья. Глаза старика были так же навыкате, лицо так же сине, как за обедом, когда он выпил присланную Иоанном чашу.
Видишь, — продолжал
боярин, понижая голос, — видишь возле него этого широкоплечего, рыжего, что ни
на кого не
смотрит, а убирает себе лебедя, нахмуря брови?
Все опричники с завистью
посмотрели на Серебряного; они уже видели в нем новое возникающее светило, и стоявшие подале от Иоанна уже стали шептаться между собою и выказывать свое неудовольствие, что царь, без внимания к их заслугам, ставит им
на голову опального пришельца, столбового
боярина, древнего княжеского рода.
Смотрел я
на тебя, как ты без оружия супротив медведя стоял; как Басманов, после отравы того
боярина, и тебе чашу с вином поднес; как тебя
на плаху вели; как ты с станичниками сегодня говорил.
Она верила в то время, что переможет первую любовь свою, верила, что будет счастлива за Морозовым; а теперь… Елена вспомнила о поцелуйном обряде, и ее обдало холодом.
Боярин вошел, не примеченный ею, и остановился
на пороге. Лицо его было сурово и грустно. Несколько времени
смотрел он молча
на Елену. Она была еще так молода, так неопытна, так неискусна в обмане, что Морозов почувствовал невольную жалость.
Он замахнулся
на юродивого, который, сложа крестом руки,
смотрел на него с видом величайшей кротости и душевного соболезнования; вдруг двери во внутренние покои растворились, и кто-то громко вскрикнул
Боярин вздрогнул, с испуганным видом поспешил в другую комнату, слуги начали суетиться, и все гости повскакали с своих мест.
Облокотясь
на один высокий надгробный камень, казацкий старшина продолжал
смотреть задумчиво
на этот красноречивый памятник ничтожества величия земного, не замечая, что седой служитель молодого
боярина стоял по-прежнему подле него и, казалось, пожирал его глазами…
— Да так и должно быть, — сказал Данило. —
Посмотрите, впереди казаков едет какой-то
боярин… Вот сняли шапки и молятся
на соборы… Видно, какой-нибудь понизовский дворянин едет к нам
на богомолье.
— Слышите ль, православные? Вы не можете погубить жены, не умертвя вместе с нею мужа, а я
посмотрю, кто из вас осмелится поднять руку
на друга моего, сподвижника князя Пожарского и сына знаменитого
боярина Димитрия Юрьевича Милославского!
—
Посмотри,
боярин, — сказал Алексей, — он чуть жив, а каким молодцом сидит
на коне: видно, что ездок!.. Ого, да он начал пошевеливаться! Тише, брат, тише! Мой Серко и так устал. Однако ж, Юрий Дмитрич, или мы поразогрелись, или погода становится теплее.
— Да кто тебе сказал, что я поеду жить в Запорожскую Сечь? Нет, любезный! как я
посмотрел на твоего
боярина и его супругу, так у меня прошла охота оставаться век холостым запорожским казаком. Я еду в Батурин, заведусь также женою, и дай бог, чтоб я хоть вполовину был так счастлив, как твой
боярин! Нечего сказать: помаялся он, сердечный, да и наградил же его господь за потерпенье! Прощай, Алексей! авось бог приведет нам еще когда-нибудь увидеться!
— Хорошо, пошли за ним: пусть
посмотрит Настеньку. Да скажи ему: если он ей пособит, то просил бы у меня чего хочет; но если ей сделается хуже, то, даром что он колдун, не отворожится… запорю батогами!.. Ну, ступай, — продолжал
боярин, вставая. — Через час, а может быть, и прежде, я приду к вам и взгляну сам
на больную.
— Вижу,
боярин: вон и конь привязан к дереву… Ну, так и есть: это стог сена. Верно, какой-нибудь проезжий захотел покормить даром свою лошадь… Никак, он нас увидел… садится
на коня… Кой прах! Что ж он стоит
на одном месте? ни взад, ни вперед!.. Он как будто нас дожидается… Полно, добрый ли человек?..
Смотри! он скачет к нам… Берегись,
боярин!.. Что это? с нами крестная сила! Не дьявольское ли наваждение?.. Ведь он остался в отчине
боярина Шалонского?.. Ах, батюшки светы!. Точно, это Кирша!
— Что это,
боярин? Уж не о смертном ли часе ты говоришь? Оно правда, мы все под богом ходим, и ты едешь не
на свадебный пир; да господь милостив! И если загадывать вперед, так лучше думать, что не по тебе станут служить панихиду, а ты сам отпоешь благодарственный молебен в Успенском соборе; и верно, когда по всему Кремлю под колокольный звон раздастся: «Тебе бога хвалим», — ты будешь
смотреть веселее теперешнего… А!.. Наливайко! — вскричал отец Еремей, увидя входящего казака. Ты с троицкой дороги? Ну что?
Те из челядинцев, с которыми встречался Юрий, подъезжая к крыльцу,
смотрели на него с удивлением: измятый и поношенный охабень, коим с ног до головы он был окутан, некрасивая одежда Алексея — одним словом, ничто не оправдывало дерзости незнакомого гостя, который, вопреки обычаю простолюдинов, не сошел с лошади у ворот и въехал верхом
на двор гордого
боярина.
В обширном покое, за дубовым столом, покрытым остатками ужина, сидел Кручина-Шалонский с задушевным своим другом,
боярином Истомою-Турениным; у дверей комнаты дремали, прислонясь к стене, двое слуг; при каждом новом порыве ветра, от которого стучали ставни и раздавался по лесу глухой гул, они, вздрогнув,
посматривали робко друг
на друга и, казалось, не смели взглянуть
на окна, из коих можно было различить, несмотря
на темноту, часть западной стены и сторожевую башню,
на которых отражались лучи ярко освещенного покоя.
— Кажись, по муромской. Кабы знато да ведано, так я меж слов повыспросил бы у боярских холопей: они часто ко мне наезжают. Вот дней пять тому назад ночевал у меня Омляш; его посылали тайком к
боярину Лесуте-Храпунову; от него бы я добился, как проехать
на Теплый Стан; хоть он
смотрит медведем, а под хмельком все выболтает. В прошлый раз как он вытянул целый жбан браги, так и принялся мне рассказывать, что у них
на хуторе…
— Эх,
боярин! Коли не веришь мне, так
посмотри хорошенько
на эту рожу. Ну можно ли с такой образиной не быть разбойником?
— Ну, Юрий Дмитрич, — продолжал Кирша, — сладко же, видно, тебя кормили у
боярина Кручины! Ах, сердечный,
смотри, как он за обе щеки убирает! а пирог-то вовсе не
на славу испечен.
На земле была тихая ночь; в бальзамическом воздухе носилось какое-то животворное влияние и круглые звезды мириадами
смотрели с темно-синего неба. С надбережного дерева неслышно снялись две какие-то большие птицы, исчезли
на мгновение в черной тени скалы и рядом потянули над тихо колеблющимся заливцем, а в открытое окно из ярко освещенной виллы
бояр Онучиных неслись стройные звуки согласного дуэта.
Тяжко было Вадиму
смотреть на них, он вскочил и пошел к другой кибитке: она была совершенно раскрыта, и в ней были две девушки, две старшие дочери несчастного
боярина. Первая сидела и поддерживала голову сестры, которая лежала у ней
на коленах; их волосы были растрепаны, перси обнажены, одежды изорваны… толпа веселых казаков осыпала их обидными похвалами, обидными насмешками… они однако не смели подойти к старику: его строгий, пронзительный взор поражал их дикие сердца непонятным страхом.
Доходило до того, что один
боярин бил челом
на другого за то, что тот за столом «
смотрел на него зверообразно».
Чтобы
посмотреть на это потешное зрелище,
бояре, окольничие, думные дворяне и пр. нарочно должны были ехать из Москвы в Преображенское.
Смотря на дело таким образом, мы удивляемся, как может г. Жеребцов
смотреть с пренебрежением
на промышленные успехи России со времен Петра и как может он восхищаться великолепием и обилием досуга у древних
бояр московских!
И примет князь лесного
боярина по-холопски, рогатиной припрет его, куда следует, покрепче. Тот разозлится да
на него, а князь сунет ему руку в раскрытую пасть да там ножом и пойдет работать. Тут-то вот любо, бывало,
посмотреть на князя Алексея Юрьича — богатырь, прямой богатырь!..
Бояре с ужасом
посмотрели друг
на друга. Один дьяк Курицын не показал
на лице малейшего знака удивления или страха: только губы его означали глубокое презрение. Не стоило тратить слов против рыцаря; муж не вступает в спор с мальчиком. Варфоломей ковыльнул ножкой и, сделав из своей фигуры вопросительный знак, примолвил...
Все
бояре, которых считалось при великом князе Иоанне III Васильевиче до двадцати, были в светлом, т. е. праздничном платье, степенно раскланивались между собою и с придворными и с удивлением, искоса,
посматривали на новых лиц —
на Назария и Захария.
Когда Аристотель, служивший
на этот раз переводчиком, представил лекаря, Иван Васильевич зорко
посмотрел на приезжего, немного привстал с кресла и протянул ему руку, которую этот поцеловал, став
на одно колено. Великому князю, тотчас после осквернения его руки нечистыми устами, поднесли умывальник и блюдо, но он слегка кивнул
боярину, исполнявшему эту обязанность, давая ему знать, что она не нужна.
Хорошо, думал я, умру — так он будет богат, в милости у царей русских; но какими глазами, каким сердцем станут
смотреть на иноверца,
на басурмана, при дворе будущего великого князя
бояре, духовные, народ?
— Не перевелись у меня и между
боярами верные слуги, не перевелись
на святой Руси и люди, не уступающие в доблести героям римским и эллинским, — заговорил царь, искоса
посматривая на князя Никиту.
Все
бояре, которых считалось при великом князе Иоанне III Васильевиче до двадцати, были в светлом, то есть праздничном платье, степенно раскланивались между собою и с придворными и с удивлением, искоса,
посматривали на новых лиц —
на Назария и Захария.
Пантелей государь ходит по двору,
Кузьмин гуляет по широкому,
Кунья
на нем шуба до земли,
Соболья
на нем шапка до верху,
Божья
на нем милость до веку.
Сужена-то
смотрит из-под пологу,
Бояре-то
смотрят из города,
Боярышни-то
смотрят из терема.
Бояре-то молвят: чей-то господин?
А сужена молвит: мой дорогой!
Антиповна
посмотрела на питомицу с удивлением, смешанным со страхом. «Что бы это значило? — неслось в ее уме. — Говорит девушка как будто и разумно, а вдруг начнет такое, что мороз по коже подирает. Али надо мною, старой, шутки шутит?.. Как может согласиться Семен Аникич выдать ее замуж за Ермака, коли его не сделали
боярином?»
Она то ласково кланялась стрельцам, то легким наклонением головы давала знать
боярам, чтобы ускорили шествие; то
смотрела с какою-то неприязненною усмешкою и будто б с завистью
на царевича Петра; но когда поравнялась со мною, удостоила меня и воспитателя моего особенным поклоном, так что всю милость этого поклона присвоил я одному себе без раздела.
— Эх, да разве я утерплю, чтоб не
посмотреть на бравого парня да не повеселить себя? Так устрою, что не доглядеть за мной ни Панкратьевне, ни Еремеевне… Я его еще
на Москве не раз видала… Знаешь ли, княжна, если он
боярин, то хоть тебе пара, такой бравый да красивый…
— Ловишь, а тут из-под руки у тебя подхватывают. Что мы с тобой нажили? Избушку
на курьих ножках да прозвание шептунов… Велика пожива!
Посмотришь, то ли с другими
боярами? Хоть бы недалеко взять Образца! Построил себе каменные палаты
на диво, поднял так, что и через Кремль поглядывают.
Князь пристально
посмотрел на своего приемыша. Яков Потапович смутился и покраснел. Он в первый раз сказал неправду своему благодетелю: не нездоровье было причиной его нежелания присутствовать при трапезе, а инстинктивная брезгливость к тем, кто своим присутствием осквернит завтра честные хоромы вельможного
боярина. Не по душе были ему эти званые
на завтра княжеские гости, и он, прямая душа, лучше не желал встречаться с ними, следуя мудрому русскому правилу: «Отойди от зла и сотвори благо».