Неточные совпадения
Звонок повторился с новой силой, и когда
Лука приотворил дверь, чтобы
посмотреть на своего неприятеля, он даже немного попятился назад: в дверях стоял низенький толстый седой старик с желтым калмыцким лицом, приплюснутым носом и узкими черными, как агат, глазами. Облепленный грязью татарский азям и смятая войлочная шляпа свидетельствовали о том, что гость заявился прямо с дороги.
А
Лука Назарыч медленно шел дальше и окидывал хозяйским взглядом все. В одном месте он было остановился и, нахмурив брови,
посмотрел на мастера в кожаной защитке и прядениках: лежавшая
на полу, только что прокатанная железная полоса была с отщепиной… У несчастного мастера екнуло сердце, но
Лука Назарыч только махнул рукой, повернулся и пошел дальше.
Несмотря
на эти уговоры, о. Сергей с мягкою настойчивостью остался при своем, что заставило
Луку Назарыча
посмотреть на попа подозрительно: «Приглашают, а он кочевряжится… Вот еще невидаль какая!» Нюрочка ласково подбежала к батюшке и, прижавшись головой к широкому рукаву его рясы, крепко ухватилась за его руку. Она побаивалась седого сердитого старика.
Несчастная Катря растерянно
смотрела на всех, бледная и жалкая, с раскрытым ртом, что немного развлекло
Луку Назарыча, любившего нагнать страху.
Прошел и успеньев день. Заводские служащие, отдыхавшие летом, заняли свои места в конторе, как всегда, — им было увеличено жалованье, как мастерам и лесообъездчикам. За контору никто и не опасался, потому что служащим, поколениями выраставшим при заводском деле и не знавшим ничего другого, некуда было и деваться, кроме своей конторы. Вся разница теперь была в том, что они были вольные и никакой
Лука Назарыч не мог послать их в «гору». Все
смотрели на фабрику, что скажет фабрика.
Варвара Петровна сидела выпрямившись, как стрела, готовая выскочить из
лука. Секунд десять строго и неподвижно
смотрела она
на Прасковью Ивановну.
В лукошке у нее ржаной хлеб, зеленый
лук, огурцы, соль и творог в тряпицах; дед
смотрит на все это конфузливо и мигает.
Хорунжий взволновался и стал делать распоряжения, как казакам разделиться и с какой стороны подъезжать. Но казаки, видимо, не обращали никакого внимания
на эти распоряжения, слушали только то, что говорил Лукашка, и
смотрели только
на него. В лице и фигуре
Луки выражалось спокойствие и торжественность. Он вел проездом своего кабардинца, за которым не поспевали шагом другие лошади, и щурясь всё вглядывался вперед.
Лука. Погоди-ка, пусти… Погляжу я
на Анну… чего-то она хрипела больно… (Идет к постели Анны, открывает полог,
смотрит, трогает рукой. Пепел задумчиво и растерянно следит за ним.) Исусе Христе, многомилостивый! Дух новопреставленной рабы твоей Анны с миром прими…
— Не посетуйте, дорогие гости: чем угощать вас, и сам не ведаю! — сказал Кондратий, когда Дуня поставила
на стол ушицу, приправленную
луком и постным маслом (девушка старалась не
смотреть на Ваню). — Вы привыкли к другой пище, вам не в охоту моя постная еда…
Смотрел по целым он часам,
Как иногда черкес проворный,
Широкой степью, по горам,
В косматой шапке, в бурке черной,
К
луке склонясь,
на стремена
Ногою стройной опираясь,
Летал по воле скакуна,
К войне заране приучаясь.
Мы снимали разную охотничью сбрую, разводили огонь и принимались готовить охотничий обед. У Николая Матвеича хранился для этого железный котелок, в котором приготовлялась охотничья похлебка из круп, картофеля и
лука, с прибавкой,
смотря по обстоятельствам, очень расшибленного выстрелом рябчика, вяленой сибирской рыбы-поземины или грибов. Вкуснее такой похлебки, конечно, ничего не было
на свете; а после нее следовал чай с свежими ягодами — тоже не последняя вещь в охотничьем обеде.
Вокруг оседланные кони;
Серебряные блещут брони;
На каждом
лук, кинжал, колчан
И шашка
на ремнях наборных,
Два пистолета и аркан,
Ружье; и в бурках, в шапках черных
К набегу стар и млад готов,
И слышен топот табунов.
Вдруг пыль взвилася над горами,
И слышен стук издалека;
Черкесы
смотрят: меж кустами
Гирея видно, ездока!
И часто, отгоняя сон,
В глухую полночь
смотрит он,
Как иногда черкес чрез Терек
Плывет
на верном тулуке,
Бушуют волны
на реке,
В тумане виден дальний берег,
На пне пред ним висят кругом
Его оружия стальные:
Колчан,
лук, стрелы боевые...
Когда зрители уселись и простыни раздвинулись, в раме, обтянутой марлей, взорам предстали три фигуры живой картины, в значении которых не было возможности сомневаться: Любинька стояла с большим, подымающимся с полу черным крестом и в легком белом платье; близ нее, опираясь
на якорь, Лина в зеленом платье
смотрела на небо, а восьмилетний Петруша в красной рубашке с прелестными крыльями, вероятно, позаимствованными у белого гуся, и с колчаном за плечами целился из
лука чуть ли не
на нас.
Лука Кирилов сейчас к деду Марою и говорит: так и так, вот что моя баба видела и что у нас сделалось, поди
посмотри. Марой пришел и стал
на коленях перед лежащим
на полу ангелом и долго стоял над ним недвижимо, как измрамран нагробник, а потом, подняв руку, почесал остриженное гуменцо
на маковке и тихо молвил...
Этот немногоглаголивый, медвежеватый, узколобый
Лука, который постоянно уклонялся от сожительства в коммуне, быть может, для того, чтобы успешнее заниматься каким-то своим особым таинственным «предприятием», этот
Лука,
на которого все склонны были
смотреть почти как
на последнюю спицу в колеснице — он-то, неведомо для сочленов, и был настоящею, живою душою всего дела, главным направителем, руководителем и деятелем всей работы, всех предприятий, клонившихся к возрождению человечества.
Наташа спустилась с лесенки и стала отвязывать от загородки лошадь. Сергей Андреевич, задумчиво теребя бороду, молча
смотрел, как Наташа взнуздывала лошадь, как Даев подтягивал
на седле подпруги. Наташа перекинула поводья
на луку.
—
Посмотрите, папахен, — радостно продолжала она, садясь к нему
на колени и показывая маленький костяной
лук с серебряной стрелой, — это подарил мне мой братец — Гритлих, чтобы стрелять птичек, которые оклевывают мою любимую вишню. Он учил меня, как действовать им, но мне жаль убивать их. Они так мило щебечут и трепещут крылышками и у них такие маленькие носики, что едва ли они могут много склевать… Пусть их тешатся, и им ведь хочется есть, бедняжкам…
Лука Иванович подходил к Казанскому собору и поравнялся с милютинскими лавками.
На разные деликатесы он не
смотрел: желудочных страстей он в себе не выработал.
— Да что вы
на меня так
смотрите,
Лука Иванович? Вот сейчас мой хохол убежал, точно сумасшедший, сказал мне какую-то дикость; я думала, он в меня пулю пустит в упор, право!..
—
Посмотрите, папахен, — радостно продолжала она, садясь к нему
на колени и показывая маленький костяной
лук с серебряною стрелою, — это подарил мне мой братец Гритлих, чтобы стрелять птичек, которые оклевывают мою любимую вишню. Он учил меня как действовать им, но мне жаль убивать их. Они так мило щебечут и трепещут крылышками и у них такие маленькие носики, что едва ли они могут много склевать… Пусть их тешатся, и им ведь хочется есть, бедняжкам…
Слушая собеседника,
Лука Иванович
посматривал на его благообразную подстриженную бороду, где каждый волосок шел по кривой линии от среднего пробора и так явственно, точно волоски эти были накрахмалены.